Я уже писала, что Пушкин использовал лишь фрагмент пьесы Д.Уилсона, хотя своё произведение считал вполне законченным и опубликовал его в 1832 году в альманахе «Альциона».
Сказав «во-первых» (в предыдущей статье), я, естественно, должна сказать и «во-вторых». И это «во-вторых» связано с центральным персонажем сцены пира - его председателем Вальсингамом. Что, относящееся к Вальсингаму, осталось «за кадром»?
Уилсон указывает его имя. «Ты ль это, Эдвард?» - обратится к нему священник. Мы узнаем, что он, как и герои пьесы, - морской офицер:
Как, Вальсингам?!
На берегу бушует капитан
Царицы Океана!
Один из героев пьесы даст ему весьма витиеватую характеристику:
Дух с бо́льшим состраданьем
И отвращением к пролитью крови,
А на свою щедрейший – никогда
Не звался моряком.
Наконец, сцена пира имеет продолжение: Вальсингам не выдержит, что Молодой человек (в пьесе он назван по имени – Фицжеральд) оскорбляет отсутствующего священника:
Его язык отъявленный посмел
Глумиться дерзостно над сединами,
Что после смерти матери моей
Мне на земле всего святей.
Между былыми сотрапезниками вспыхивает ссора, которая разрешится поединком в заключительной сцене второго акта, нет, даже не поединком: Фицжеральд, придя на назначенное место (на кладбище, где должны хоронить мать героя пьесы Франкфорта), неожиданно нападает на противника и получает от него смертельный удар; о Вальсингаме все говорят: «Тут не убийство, тут самозащита», - но сам он жестоко осуждает себя, однако получает утешение всё от того же священника, после чего со страниц пьесы исчезает.
Всё это для Пушкина не очень важно…
Он рисует интереснейший образ: человек, переживший, видимо, совсем недавно две тяжёлые потери (священник скажет, что он «три тому недели, на коленях, труп матери, рыдая, обнимал и с воплем бился над её могилой»; когда умерла его жена - «Матильды чистый дух тебя зовет!» - нам неизвестно, но боль от её потери всё ещё невыносима), пытается заставить себя забыть обо всём:
… я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мёртвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, Господь)
Погибшего, но милого созданья…
И, судя по всему, именно это желание забыться рождает спетый им гимн Чуме. И вот тут снова – огромное различие…
У Уилсона в гимне Вальсингама четыре куплета по шестнадцать строк, после каждого следует припев, исполняемый хором:
Потому, склонясь на нежной груди,
Чуме я хвалу пою: иди!
Если в эту ночь ко мне слетишь,
В объятьях неги меня сразишь.
Припев, конечно, похож на последнюю строфу гимна у Пушкина. Однако в пьесе Уилсона нет ничего похожего на знаменитые строки, как будто бросающие вызов судьбе:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Возможно, эти слова навеяны репликой Вальсингама из заключительной части сцены, отсутствующей у Пушкина, где он, встретившись с друзьями, скажет:
Бесстрашные бледнеют перед боем,
Не улыбаются. Но, в бой вступив,
Полны весёлости, смеясь над смертью.
Резня на палубе не так ужасна,
Как город, побеждаемый Чумой.
Но глянь: ещё ведь флаги наши вьются.
Но насколько у Пушкина всё ярче и выразительнее!
*****************
И вот сейчас приходится вспомнить знаменитый фильм М.Швейцера. О нём я в комментариях встречала в основном восторженные отзывы. Рискну вызвать гнев поклонников фильма, но всё же скажу, что у меня к нему отношение отнюдь не простое. Какие-то эпизоды люблю очень, пересматриваю чуть ли не со слезами на глазах, к чему-то отношусь довольно спокойно, а что-то не приемлю никак. И в том числе финал «Пира», резко нарушающий логику пушкинского повествования.
В фильме Вальсингам исполняет свой гимн уже после ухода священника, гимном завершается весь фильм, режиссёр выстраивает мрачно-красивую картину, которая, вместе с музыкой, создаёт сильное впечатление, застывшие фигуры Вальсингама и Мери выглядят как памятник сопротивлению стихиям и судьбе:
Но ведь это идёт вразрез с текстом Александра Сергеевича! Его Вальсингам точно так же, как и в пьесе Уилсона, выслушивает увещевания священника уже после пения гимна. А дальше…
О священнике, наверное, нужно сказать особо. В оригинальной пьесе он – одно из главных действующих лиц, всегда появляющееся там, где нужен, его слово утешения или увещевания всегда помогает людям справиться с горем. Он всегда величественно спокоен в сознании своей (и Божьей) правоты. Конечно, можно трактовать этого героя (в том числе и в варианте Пушкина) по-разному… Но мне кажется, что священник в фильме (хотя я очень люблю И.Лапикова) как будто сам немного помешан и напоминает многократно изображённых в искусстве религиозных фанатиков, но без их внутренней силы, способной убедить… Произнесённое им «Ступайте по своим домам» звучит почти пародийно. По-моему (ещё раз повторю: только по-моему) этот священник безнадежно проигрывает очень сильно сыгранному Вальсингаму…
А что же в подлиннике? Не у Уилсона – у него победа священника в этом поединке ясна: не случайно Вальсингам ещё при нём одёрнет насмешника: «Чти седины его!» (Пушкин пропускает этот момент), - а после его ухода так вскипит…
Пушкинский Вальсингам будет внутренне проживать каждое его слово (это, кстати, в фильме сыграно блестяще), а потом – впервые за всё время – задумается.
У Уилсона после ухода священника сцена продолжится: сначала Вальсингам попытается искать утешения в объятиях Мери, затем вспыхнет ссора… В «маленькой трагедии» ничего этого нет. После реплики священника «Спаси тебя Господь! Прости, мой сын» - финальная ремарка: «Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погружённый в глубокую задумчивость».
Мы не знаем, что будет дальше… Пушкин вновь оставляет героя «в минуту, злую для него». Возродится ли душой Вальсингам? Или погибнет в грехе? Неизвестно. Не на все вопросы есть ответы. Но он уже вспоминает об ушедшей жене, понимая, что его «падший дух не досягнёт уже» туда, где она сейчас; он думает, а не бездумно призывает:
Зажжём огни, нальём бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.
И, возможно, это путь к победе над собой.
**************
Видимо, у самого поэта поначалу были какие-то сомнения относительно произведения – не случайно В.А.Жуковский напишет ему: «Напрасно сердишься на Чуму: она едва ли не лучше Каменного Гостя». Тем не менее, практически все пишущие об этой «маленькой трагедии» указывают, что пушкинская интерпретация намного превосходит оригинал, - и не согласиться с этим невозможно.
Конечно, можно по-разному понимать это произведение. Но ведь этим и велик Пушкин: не только героя, но и нас заставляет задуматься.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
