Проблема осознания человеком своего возраста по тексту И.А.Бунина
В предложенном тексте по И.А.Бунину раскрывается одна из проблем, а именно: осознание человеком своего возраста.
Этот текст наполнен, с одной стороны, грустью автора, с другой – верой в то, что в его жизни ещё не раз будет новый день.
Грусть вызвана тем, что он уже стар, об этом свидетельствуют и его худое лицо, и тёмные впадины глаз, и серебристые волосы. В полночной тьме, среди шума и гула, которые создаёт сильный ветер, он, как когда-то римский император много веков назад, приходит к мысли о ничтожестве человеческих жизней. А ведь было время, когда он только-только всходил на корабль жизни, когда он был юный, беспечный, и жизнь играла яркими красками.
Но чувство грусти утихает. И.Бунин пишет: «Снова прихожу в себя в той же темноте, но в неожиданном глубоком спокойствии: всюду немота, молчание, бури точно не было». Буря – это не только то, что происходило за окнами дома в природе, но и буря в его душе, вызванная грустными мыслями о том, что его земное путешествие подходит к концу. Тяжёлые мысли старого, много пережившего человека исчезают, как будто растворяются в предрассветном дне. Этот новый день наступил и для него, снова жизнь засверкала яркими красками, и к нему опять вернулось понимание ценности жизни.
Думаю, что мыслящий человек испытывает хоть иногда в своей жизни то же состояние, что И.Бунин. Есть боль, неприятие каких-то жизненных ситуаций, бывает, что одолевают мрачные мысли, но отступает тьма, наступает ещё одно, бесценное утро, которое подарила жизнь.
Текст по И.А.Бунину
(1) Лёжа в чёрной тьме спальни, среди шума и гула снаружи, теряешь представление о времени. (2) 3абываясь, думаешь: «Кажется, скоро рассвет...» (3)Но затем опять видишь ту же чёрную тьму, слышишь, как жадно несётся снаружи мистраль*, и понимаешь, что эта тьма, этот шум и гул ещё ночные, полночные. (4)Привычно подняв руку к изголовью, я освещаю спальню, смотрю на часы: то был самый мёртвый час. (5)От света всё вокруг стало проще, шум и гул отдалились от дома, и спокойно стоит освещённый куб спальни, беззвучно блестит зеркало против меня, над камином. (6)В зеркало углублённо уходит вторая спальня, что во всём подобна первой, будучи только ниже и меньше её; там тоже горит свет над старой дубовой кроватью, на которой уже столько лет сплю я в этом старом чужом доме, лежит на приподнятой подушке худое лицо, видны под светом, падающим сверху, тёмные впадины глаз, виден белеющий лоб, косой ряд в серебристых волосах... (7)Потом я опять поднимаю руку — и опять только гул и тьма, в которой всюду реет что-то как бы светящееся...
(8)Итак, было будто бы время, когда я «всходил на корабль», юный, беспечный, ни о какой гавани не думающий... (9)Где же оно, это время? (10)Вот только моя мысль о нём! (11)И я мысленно вижу Прованс, по которому мчится мистраль с дикой жаждой сокрушения всего человеческого, временного, вижу весь этот древний край, сейчас спящий, пустой, со всеми его горами и долинами, с бледнеющими в лихорадочном блеске звёзд дорогами — всё теми же, что в те легендарные дни, когда мигом правил тот, кто в какой-то «стране Квадов», в часы своего ночного одиночества, писал под лагерным шатром о ничтожестве всех человеческих жизней, стран и веков... (12)В глухих провансальских селениях, первобытно прекрасных в своей дикости, пахнущих как бы пастушеским дымом, въевшимся в камень и глину жилищ и очагов, народ говорит, что мул есть создание вещее, редкое по сокровенности чувств и помыслов, по уму и чуткости ко всему тайному и дивному, чем полон мир, и что до рассвета стоит он в такие ночи в своём тёмном, холодном, насквозь продуваемом стойле с открытыми глазами, ни на миг не ослабляя слуха и внимания к «работе» мистраля: он, верно, тоже видит, чувствует этот пустой, бесконечный пролёт в пространстве тех римских времён, кажущихся мне и моими собственными...
(13)Снова прихожу в себя в той же темноте, но в неожиданном глубоком спокойствии: всюду немота, молчание, бури точно не было. (14)Я встаю, неслышно сбегаю в прихожую, отворяю наружную дверь: свежесть ночного воздуха, терраса и пальмы на ней, сад по уступам внизу— и уже неподвижное в белой звёздной россыпи небо... (15)Всюду предрассветное ничто. (16)3а домом, над тёмной лесистой горой, есть уже что-то затаённое, обещающее, чуть светлеющее чем-то прозрачным, уходящим в вогнутую высь. (17)Но нигде ещё нет ни единого признака жизни. (18)Округлые, от верхушки во все стороны раскинутые вайи пальм мёртво висят чёрными клешнями. (19)Ниже, над садом подо мной, над его скромно сереющими оливами, чёрно простираются плоские громады широковетвистых пиний.
Р(20)Впереди, в далёкой глубине за ними, чуть различимо сквозь сумрак ночное, печальное лоно долин; ещё дальше — сонная, холодная туманность: белёсо застыло дыхание моря. (21)К западу тучей означаются в небе хребты Эстереля и Мор. (22)К востоку темнеет горб Антибского мыса. (23)И таинственно и мерно, с промежутками, зорко прядёт там, на горбе, белый огонь маяка...
(24)Но вот он вдруг гаснет: небо за мысом стало лёгкое, тонкое, бледное! (25)И где-то внизу подо мной, на какой-то ферме, кричит первый рассветный петух: ещё сквозь сон, несознательно, но уж задирчиво, с напрягающимся хриплым клёкотом двух разных голосов...
(26)Ещё одно моё утро на земле.
(По И.А.Бунину)
