…Он проснулся только ближе к вечеру. Что случалось, когда попойки тянулись до самого утра. Еще толком не протрезвев, пошел в магазин – кончились сигареты, да и похмелье уже стучалось в черепную коробку и требовало запастись «лекарством». …Что они там вчера намешали? Ах, да, «зеленая фея» … «Ванг-Гог Винсент любил абсент», - крутилось в голове. Надо будет вставить в какой-нибудь припев.
От станции метро тянулись группки хмурых ссутулившихся людей, шедших, видимо, со своих работ по домам. И все они были трезвыми! Этого Шнур понять не мог: как вообще можно жить на трезвую голову, и главное – зачем? И вторым вопросом, вызывавшим у него прилив презрительного красноречия, когда разговор трогал «простых» людей, был такой: что это вообще за бред – работать! Идея какого бы то ни было труда, а с ней необходимость рутинных усилий, ежедневного посещения некоего рабского «места работы», была для него омерзительна. Где-то на краешке сознания в таких случая всегда всплывал образ матери, которая убила свою жизнь в какой-то конторе по вычислительной технике. Она носила оттуда отработанные перфокарты, и маленький Сережа про себя думал, что жизни людей – это и есть такие вот никому уже не нужные листочки картона с дырочками. И до ужаса боялся, что сам превратится в такую картонку, когда станет большим… Но была от них и польза. На картах они с мамой писали друг другу записки. «Буду в шесть, дождись меня», или «Я у Петьки. Котлеты такие холодные, поем с тобой».
… Шнур мрачно окинул взглядом стены соседних домов. Кое-где были видны проплешины на месте табличек с названиями улиц. Сам город, многие его улицы и площади недавно переименовали, и народ, тот самый законопослушный трудовой народ, остервенело срывал отовсюду следы светлого социалистического прошлого. Думая, что так расчищает себе дорогу в богатое капиталистическое будущее. И пока шла эта вакханалия, Шнур ловил себя на странном чувстве. При всей фронде и диссидентстве, ему было противно и гадливо от всего этого. Город напоминал ему нищего старика, а горожане озлобившихся детей, забрасывавших того камнями и хохотавших вслед…
Но он списывал это чувство на сентиментальность, которую ненавидел в себе. И на словах только жарче материл все, что в еще недавнем детстве казалось незыблемыми устоями жизни.
Но теперь он был большим. Недоучившимся студентом, дворником, грузчиком, кладбищенским рабочим. При всей ненависти к труду деньги все же были нужны. Потому что он мечтал о музыке, о своей группе. И даже не только мечтал, но уже кое-что сделал. Собирал один состав, репетировал, пробовал выступать, разгонял его. Затем следующий…. На этот раз, с новыми музыкантами, он только сам писал тексты, мнил себя лидером и пылко, по-детски, хотел, чтобы у него, наконец, получилось. Группе требовалось название. Все те, что были до этого, включая «Ухо Ван-Гога», не годились.
Кстати, с безумным французом у Шнура вышло прямо-таки по Фрейду, которого вместе с Ницше, юноша полистывал и почитывал иногда. Должно быть самым ярким впечатление из раннего детства было как раз это самое отрезанное ухо. Однажды подружки мамы принесли в дом альбом Ван-Гога. Там был его автопортрет с перевязанной головой. И маленький Сережа спросил, почему это у художника тут бинты? Мамина подруга, которая работала врачихой в поликлинике и осматривала мальчика на дому, когда у него бывал кашель, подробно и натуралистично, желая видимо для смеха попугать мальчонку, рассказала все. Как дяденька писал картины, потом все бросил и уехал на жаркие острова, где жил с полуголыми тетеньками… Но там сошел с ума, видимо, от пьянства, взял бритву, подошел к зеркалу, примерился и – резанул себе ухо. Хлынула кровь, потому что там расположены важные пути кровоснабжения… Но тут мама остановила ретивую подружку.
Мальчик же отнюдь не испугался рассказа. Напротив, все услышанное ему понравилось и даже как-то заворожило. «Так вот какой удивительной может быть жизнь, - подумал он, - совсем не похожей на эти перфокарты».
… Идя к магазину, Шнур вспомнил, что дома у него лежат эти самые картонки с написанными на них вариантами названия для новой группы. Там были: «Чемпионы мира», «Север», «СССР» и еще «Ленинград». Нужно было что-то выбрать, но он никак не мог решиться. Ему мнилось, что, если он сделает неправильный выбор с названием, все опять пойдет насмарку.
Он купил «Мальборо», три бутылки кислых «Жигулей» и, открыв одну по дороге, повернул обратно к дому. И тут, на перекрестке, за тридцать шагов до родного подъезда ему посчастливилось столкнуться со своей судьбой. С восхитительным сверкающим шансом! В котором были толпы поклонников, вереницы восторженных «телок», бесчисленные интервью и миллионные гонорары.
Счастливый шанс предстал перед музыкантом Шнуровым в виде ватаги подростков, которые зыркали по сторонам в поисках какого-нибудь малолетки, чтобы отобрать карманную мелочь и надавать тумаков. Шнур мельком взглянул на них, и тут у него, будто от удара под дых, выпала сигарета изо рта. Один из переростков размахивал жестяной табличкой, грязной, мятой и побитой, кажется, камнями. Край у нее был оторван, видимо в тот момент, когда ее отдирали от стены какого-то магазина. И там сохранилось только «Ленинградс…». Возможно, в изначальным виде это были «Ленинградские конфеты» или что-то в этом роде из недавнего стабильного, пусть и бедноватого прошлого. «Вот оно!», - задохнулся от восторга Шнур, - мы будем группа «Ленинград». Или даже – группировка…». Пошатываясь, он подошел к подросткам и свободной от бутылок рукой дернул обломок вывески к себе. «Ну, ты, че надо!», - подростки обступили его, и дело запахло мочиловкой. В другой момент Шнур, не раздумывая, пустил бы в ход и кулаки, и даже бутылку, как оружие творческого пролетариата. Но не в этот раз! Он дрожал от волнения, как влюбленный юнец при виде своего объекта страсти. Он молча протянул подросткам два непочатых пива. И тем закрыл сделку.
Дома, прикуривая одну сигарету от другой, он тщательно отмыл вывеску, как смог выпрямил, и ходил по квартире, не в силах выпустить ее из рук.
Впереди были четверть века популярности, успеха, вдохновения, концертов, на которые он выходил голым, на которых было неприлично появляться трезвым, отборного рифмованного мата со сцены, оргий с телками, чьих имен он не собирался запоминать, номинации на «Человека года» в модных журналах... Словом, всего, о чем он жарко мечтал и был готов, если надо, отрезать себе ухо или палец, чтобы жертвенной кровью окропить обыденность.
…
Извините за лирическую прелюдию, не удержался. Уж больно яркий сегодня герой для «распаковки».
Цветок нарциссизма, варианта Сергея Шнурова, питают два конфликтующих влияния. С одной стороны, это раннее детское ощущение своей необычности, подкрепленное материнской любовью и надеждой, что ее малыш воплотит сокровенную мамину мечту – станет самым прекрасным мужчиной для мамы. Мужчиной ее мечты. И это светлая часть личности будущего нарцисса. С другой стороны, это ощущение ребенком того, что он никак не может дотянуться до того уровня соответствия, что удовлетворил бы и маму, и его самого. И этот внутренний конфликт расщепляет личность, даже травмирует ее. Внешние обстоятельства недоброжелательной среды его, понятно, только обостряют.
Младшеклассника Сережу мама отвела в музыкальную школу на скрипку. Это был последний инструмент, к которому мальчик хотел бы прикасаться. Но мама восторгалась Паганини, а значит, скрипка. Писк и завывание этого девчачьего инструмента были худшей пыткой. Сережа готов был петь пионерские песни в школьном хоре, драить парты в классе. Но взбунтоваться сил пока еще не хватало. Он возненавидит скрипку на всю свою взрослую жизнь. А когда придет время, постарается так играть на любимой гитаре и петь, чтобы каждая его песня была местью всем тем, кто обожает паганини-вивальди.
Но на одной нарциссической мстительности далеко не уедешь и успеха во взрослой жизни не достигнешь. Нарцисс внутренне слаб, уязвим в своих метания между Я грандиозное и Я ничтожное. Значит требуется еще один радикал характера, который усилит его. Такой радикал личность ищет интуитивно. И находит либо на светлой стороне (и тогда нарцисс становится, например, драматическим актером), либо на темной. Как в случае с нашим героем.
Его скрепами личности стали садистические наклонности. Разумеется, речь идет о психологическом, интуитивном садизме. Либо диффузном, безадресном. Когда, например, на сцене разбиваются гитары, несется нецензурщина, как симптом вербальной садистичности. Да и смысл текстов, как правило, перенасыщен презрительным сарказмом и унижающими скабрезностями.
Чтобы подкрепить свою позицию, Сергей порой вспоминает в интервью другого садистического автора, Летова.
Лишь одно в моём кармане-
беспонтовый пирожок
Каждый из нас-
беспонтовый пирожок.
На Оке и на Кубани-
крутят всякое говно
Любит народ наш
всякое говно.
Ни оконцев, ни дверцов
а полна жопа огурцов
Наша страна-
полна жопа огурцов
Тут «всякое г-но» надо понимать и как символическое содержание собственной жизни слушателя, и как то, что он предпочитает видеть на сценах и чем аккомпанировать себе, пока напивается на кухне или в гараже.
Совершенно очевидно, что Шнуров, Летов и иже с ними, презирают то, что они называют «народ». «Я не в восторге от людей, - заявляет Шнуров практически на каждом интервью, где у него есть шанс пофилософствовать, - они все дебилы. Они рождаются уже с кислыми рожами. И потом всю жизнь ждут, что все им вокруг должны, особенно государство».
И тут у меня возникает законный чисто психологический вопрос? Почему Шнура за это и после этих плевков любят, восторгаются им? Вот есть у нас другой нарциссический персонаж в медиапространстве – Ксения Собчак. (Кстати, о ней у меня на канале имеется распаковка личности, гляньте, если интересно https://zen.yandex.ru/media/prizzi2021/kseniia-sobchak--raspakovka-lichnosti-ukushennaia-demonom-aristokratizma-62079d7264990e73f1bddf3d ). Воодушевленная примером Шнурова, она, ради набора популярности тоже как давай сравнивать народ с чернью, с челядью и еще даже не упомню, с кем. Каков эффект? Прямо противоположный! Ее возненавидели.
А теперь, внимание на арену! Распаковка феномена… Шнур умнее Ксении. Он не устает тут же после очередного уничижительного высказывания подчеркнуть: «Я и от себя не в восторге. Я тоже дебил». И поет об этом песни. Думает-то он, разумеется, не так. А в точности до наоборот. Но важно встать с публикой на одну доску, оголиться перед ней – в прямом и переносном смысле. Прикинуться немного юродивым, а таких народ у нас готов и терпеть, и привечать. Ксении на подобную позицию ума не хватило. Себя-то она всегда выпячивала самостийной аристократкой. Что было ошибкой – и по факту, и технологически, когда речь идет о задаче набора популярности.
Ну, и потом шутам, скоморохам прощаются их едкие частушки, поскольку народ, интуитивно осознавая лечебную силу критики, готов ей внимать. Если, конечно, частушки смешные. Собчак же все свои уничижения преподносила людям с серьезной миной. Вот и получила.
Забавно, что они дружили семьями. Пока Шнур не решил в очередной раз «слезть с дохлой лошади», то бишь развестись с женой Матильдой. «Телки имеют свойство состариваться, – так он заявил в интервью Дудю, на тот момент находясь со своей «бабкой» Матильдой еще в ладах, - но, если «лошадь» умерла, слезь с нее. Новая телка всегда лучше старой». И женатый Дудь в этом месте истово кивал головой. Обесценивающий вирус нарциссизма заразен, чтоб вы знали…
Вскоре пришла очередь постареть и для Матильды. Собчак встала на ее сторону, чем навлекла гнев нарцисса, не терпящего, чтобы с ним не соглашались. И развернулся их баттл. Дружба с садистическим нарциссом – опасная затея. В последнем своем опусе в адрес Собчак Шнур, не изменяя своей символике, разумеется, сравнил ее со старой лошадью.
Думаю, старость – это один из его наибольших глубинных страхов. И, отгоняя морщины, Шнур в свои почти пятьдесят продолжает карнавалить, хохмить чтобы никто не посмел сказать про него: «Молодая была не молода».
Есть и еще один психологический фактор, создающий его популярность. Садистические и мазохистские (мучитель и жертва) типы личности в нашем народе наиболее распространены. Так что, каждый может найти в творчестве «Ленинграда» свой, милый сердцу, акцент.
Бессознательное маленького Сережи, который прослушал рассказ про отрезанное ухо и восхитился, решило для себя, что причинять боль – это круто и достойно восхищения. Людям нравится боль, она освобождает их от многих комплексов. От чувства внутренней пустоты, заставляя ощутить себя снова чувствующим и живым. От комплекса своей ничтожности, когда нашелся, наконец, сильный мучитель и можно возвысить рутинную скуку до страдания…
Не даром та же Собчак как-то высказалась, что хочет иногда хорошей порки.
В беседе с Познером Шнуров, оседлав своего философского конька, постарался показать свои истинные глубины. Дескать, для него самого боль и страдания – это не мигрень по утрам с перепоя, а в с своей квинтэссенции… аж «эсхатологический восторг». У Познера чуть очки не треснули. Но Серега пояснил: «Это когда ты видишь, скажем, гриб ядерного взрыва и, вместо страха испытываешь, зная, что это конец, восторг от мощи и красоты зрелища» … Будь я на месте Познера, я бы спросил: «Сергей, а мысль о неизбежной смерти ваших детей от этого «мощного зрелища» не помешала бы вашему «восторгу»?».
Увы, нарциссизм, да еще с садистическим радикалом, никогда не позволит человеку быть настолько глубокими и способным взглянуть на себя со стороны, чтобы осознать абсурдность некоторых своих болезненных идей.
Разумеется, каждая жертва мечтает почувствовать себя мучителем. Чтобы, так сказать, испытать восторг на другой стороне плетки. И конечно, находит такую возможность. Соцсети в этом плане прямо-таки БДСМ салон.
На мой взгляд, музыка «Ленинграда», ритм и мелодика, сами по себе напоминают постегивание ремешком кого-то провинившегося. Но это не отцовский ремень, поскольку Шнур не желает превратить своих фанатов в условно «хороших мальчиков и девочек». Ровно наоборот, он желает выбить из них даже остатки нормальности. Его терапия души взяла многое от Достоевского. Чтобы возвыситься, нужно сначала пасть. «Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит». Но сам Шнур, хоть и взлетел верхом на образе вдохновенного хулигана алкоголика, несколько фальшивит. Потому что носит пальтишки от Прадо, идет на тв, которое, по собственным словам, ненавидит. Шутка ли, его БДСМ рок, реклама в инсте и корпораты очень хорошо продаются. И вот «бабло побеждает…»
Мне представляется, что публика попроще, когда идет на концерты «Ленинграда», неосознанно вожделеет быть выпоротой. Чтобы через эту порку по меньшей мере сбросить напряжение. Когда же «лабутенами» восторгаются люди имущие, достигшие успеха, надо понимать, что им Шнур служит другую службу. Он отпускает им… нет, не грехи. А страхи. Когда ты бесшабашен, когда ты веселишься на отрыв, завтрашней день, в котором у тебя могут отнять «все, что нажито…», где ты можешь заболеть или даже умереть… Исчезает, тает в алкогольно-музыкальном дыму и угаре. Когда добродетель объявлена химерой, подсознание взвешивает жизнь на весах с чашами, где на одной грехи, а на другой страхи. И понятно, что тянет выбрать.
Эсхатологичность боли чревата. Она может вылиться в членовредительство, как минимум психологическое. Чем, собственно, и занимаются герои песенных клипов «Ленинграда». Это когда девушка собирается на свидание в музей, как в последний раз в жизни. Помните оттуда: «Бабка блокаду пережила, а мне пи.. конец!». И это всерьез. Но только для глупышки на нелепых «ла-ботинках».
Боль должны чувствовать и адресаты его сатиры. Пусть даже это пятилетний сын Виторгана. Наплевать!
Шнур, как и положено нарциссу, всегда и везде лишь играется с чужой болью, не испытывая сам никаких настоящих чувств. И это главный аккорд его личности.
Олег Макаров
Кандидат психологических наук, автор серии книг,
Консультирую онлайн
