Он умер 30-летним 12 февраля 1953 года в Москве. Умер от последствий ранений.
Киевлянин. Поэт.
В 1939 поступил в Литературный институт в Москве (МИФЛИ).
В 1941 он ушёл добровольцем на фронт, пулемётчиком в Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения. Это такой спецназ образца 1941 года. Бойцов небольшими отрядами забрасывали на оккупированную территорию. Они переходили линию фронта, пробирались со взрывчаткой глухими лесами, подрывали мосты, минировали дороги, забрасывали гранатами немецкие штабы.
Как поэт попал в такой элитный спецотряд? Туда ведь брали выносливых, подготовленных физически. Спортсменов. И сильных духом парней. Именно по этому последнему критерию Семен, книжный юноша, похоже, и прошёл отбор.
Впрочем, и физически он не был слабаком: на Киевском вокзале в Москве в 1939 году вышел статный загорелый юноша в парусиновых штанах. Бицепсы четко прорисовывались сквозь ковбойку.
Военное братство, истинную мужскую дружбу, когда понимаешь без слов, когда полагаешься на другого, как на самого себя и даже более, он знал не по науке. Он знал по войне.
Баллада о дружбе
Так
в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так
дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так
раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.
...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след
в снегах простыл,-
среди запутанных лыжней
мою
всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал -
от стужи он продрог
или
от пота он промок.
Мы нашу дружбу
берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал
и в нашем дележе
сна
и консервов на двоих
вопрос:
кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу!
Ведь на войне
я в первый раз
побрил усы.
И, видно,
жизнь ему вдвойне
дороже и нужней,
чем мне.
Час
дал на сборы капитан.
Не малый срок,
не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил,
что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить,-
пусть даже врозь,
пусть не дружить.
Ну хорошо,
пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит
с кем-нибудь в пути
и хлеб,
и дружбу
на двоих.
И я шагнул через порог...
Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП
к рассвету.
В землянке
рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он
всю ночь
в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он
из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он
из всех наград
избрал одну -
любовь солдата!
Он не вернулся.
Мне в живых
считаться,
числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу
с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
(1942 г)
***
А при рождении ему дали имя Сарио, почему-то это итальянское имя нравилось его маме-учительнице.
Уже став поэтом-фронтовиком, в 1943 он сменил Сарио на Семён. Сарио казалось ему «опереточным». Попросил маму в письме не обижаться на этот факт.
Для мамы, впрочем, он и остался Сариком. Мама поняла.
***
2 февраля 1942 года он получил осколочное ранение в живот. «Пушкинское ранение», - подумал он, - «с таким не выживают…»
Палата смертников. Темно.
Всю ночь колотит дождь о подоконник.
Он хочет раненым помочь.
И хочет смертникам помочь...
***
Случилось чудо. Он выжил.
А вот что он писал в те дни матери:
«Дорогая мамочка! Я жив и здоров. Временно я из Москвы выезжал. Так что твои письма уже месяц не читал. Сейчас я легко ранен и деньков через 7-8 снова таким же, как прежде, приеду в Москву. Сейчас я в госпитале в Рязанской обл. Письма твои меня здесь не застанут, так что пиши по старому адресу». [ 27/II-42 г. ]
Почему сыновья иногда обманывают матерей…
***
Он выжил. Но стал нестроевым. Служил после в фронтовой газете корреспондентом, писал стихи, «глаголом жёг сердца».
Потом случится ещё одна тяжелая травма: в том же бедовом 1942 он будет сбит машиной в Москве, у Лубянки. Тяжелая травма головы.
Прошел Карпаты и Венгрию. Победу встретил в Будапеште.
Сослуживец поэта, офицер-подрывник Беркин на поэтическом вечере в московском Клубе писателей в 1943 сказал: "У тола есть такое качество, что он не боится времени, и может... пролежать где-нибудь и все же потом взорвется. Я думаю, что и стихи Гудзенко не боятся времени..."
Казалось бы, «тол» и «поэзия»?..
А как время подтвердило эту неожиданную метафору!..
Опаленный войной, он все время писал о войне. Его стихи - это прожитая правда. Боль потерь. Благородство и чистота. Дух, который выше плоти. Дух, который всегда побеждает.
Слава Богу, он был очень счастлив и в браке со своей женой – Ларисой Жадовой (урождённая Жидова, 1927—1981), дочерью советского военачальника, по образованию искусствоведом.
В 1951 году у них родится дочь Катя. Семён души в ней не чаял.
Поэт любить умеет…
Через четыре года после смерти мужа, в 1957, Лариса, вдова Гудзенко, выйдет замуж за Константина Симонова.
К слову, недавно узнала, отец Константина Симонова был генералом царской армии, следы которого затерялись в Польше в 1920-х. А мать его была княжна Оболенская…
Нет, я не против. Но как меняются на глазах биографии людей!..
***
Катя Гудзенко будет удочерена Константином Симоновым. Она так и останется во взрослой жизни Екатериной Гудзенко-Симоновой. Дочерью двух больших поэтов-фронтовиков. А прах ее матери Ларисы Жадовой будет развеян над Буйничским полем под Могилевом, там же, где и прах Константина Симонова. По их завещанию.
Такая жизнь… Удивительная.
Говорят, Семён Гудзенко внимательно следил за творчеством Константина Симонова.
Говорят, даже не без ноток ревности…
***
В сентябре 1951 у Семёна начались сильные головные боли. Опухоль головного мозга, последствие контузий. Ему сделали две операции. Он был прикован к постели и точно знал свой срок, но продолжал писать стихи. В последние месяцы он уже их только диктовал.
Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты
Это тоже он, Семён Гудзенко.
***
А вот это мое любимое.
Перед атакой
Когда на смерть идут - поют,
А перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
Час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И значит - смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят сорок первый год,
И вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
Что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий. А потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.
***
В сердце навсегда.
Виктор Астафьев, сам большой писатель, отважный человек и фронтовик, вспоминал:
«У Семена было огромное обаяние и врожденный артистизм. Высокий, красивый, зеленоглазый, с голосом зычным, как у запорожского казака, он никого не играл, был только самим собой, но как раз эта невероятная свобода поражала более всего.
И, конечно, он каждый раз страшно волновался. Еще до войны записал в дневнике: "Если не задыхаешься в любви и горе, стихов не пиши..."»
Большие поэты знают это. «Он был голосом убитых».
©️Мила Тонбо 2022
***
Другие очерки автора о поэтах в отдельной подборке «Эссе о поэтах. Эксклюзив от канала Арт КомодЪ
