Васякин уселся на огромный рюкзак и прислушался к себе. Пустота. Ну что ж. Сходим и так, без особого восторга. Там придёт. В глуши, где реки уложены петлями, сосны линуют прозрачное небо, и тишина, в которой никого не будет.
И Мишки не будет тоже. Сквозь пустоту пробилась печаль; Васякин сполз на пол и закурил.
***
Когда Васякин был маленьким, ему подарили коньки. И клюшку. Отец видел в нём хоккеиста.
А ещё раньше ему вручили скрипку. И смычок. Мама видела в нём музыканта.
Одна бабушка видела в нём художника и подарила краски и альбом. Другая, строго попыхивая папиросой, всучила внуку конструктор. Она хотела, чтобы он пошёл по её инженерной стезе.
И только единственный дед видел в Васякине человека (пусть и пока маленького) и не мучил его всякими шахматами, а резался с ним в "чапаевцев".
– Андрюшечка-душечка, – пародировал дед жену и дочь, – получай! – И мощным щелобаном сшибал Васякинских "всадников".
Внук, закусив язык, прицеливался и бахал в ответ, целя в последнюю шашку деда. Но снаряды отскакивали от неё, как от гранитной скалы. Дед хохотал в усы, и Васякин, срывая с пластилина последнего "врага", вскакивал к деду на колени и смеялся вместе с ним.
К концу средней школы Васякин замечательно успевал и по физике, и по лирике; а также бегал и прыгал ловчее и быстрее всех на физкультуре. Старания родственников не пропали даром. Правда, хоккей ему нравилось больше наблюдать по телевизору (с детсада болел вместе с дедом за "Крылья Советов" под усмешки отца, убеждённого армейского поклонника; ЦСКА выигрывал практически всегда), тащился от "Наутилусов" и тошнился от классики, его шаржи на учителей пользовались небывалым успехом, но он терпеть не мог всякие третьяковки и эрмитажи. Ну и конечно чертил он как графический бог. Но не штуцера и втулки, а всё больше футуристические машины. Из подручных обломков и разных железяк собирал кривули-трансформеры, выводя из себя старого маразматика трудовика Григорича и вызывая восторги одноклассников.
И только от деда Васякин вобрал то, что и хотел в нём тот видеть – душевность.
Дед умер, когда Васякин сдавал выпускные экзамены.
В этот же день разбились в автокатастрофе хоккеисты из "Детройт Ред Уингс", перед этим выигравшие Кубок Стэнли.
По причине чахлости отечественного хоккея и перетекания лучших кадров за океан, к середине девяностых симпатии Васякина и деда с почти загнувшихся "Крыльев" советских перекочевали на "Крылья" американские. С синих на красные (дед крякал, отмечая некоторую иронию).
В день похорон Андрей чуть не завалил экзамен по физике, а после поминок лежал лицом в подушку и тихо плакал по деду и борющемуся за жизнь хоккеисту Константинову.
В институт он пришёл с золотой медалью и татуировкой – эмблема Детройтской команды (колесо с крыльями) разместилась над сердцем. Цвет тату был синим – в честь крылатой команды, но отечественного разлива.
Только кольщик второе крыло не добил – поленился, но Васякин в глубоком своём горе дефекта не заметил.
Хоккей он само собой смотреть перестал. Забросил "Наутилосов" (слыша из радиоприёмника "Крылья", темнел лицом и включал тишину) и поделки из железяк. Васякин переменился.
Родители вздыхали, списывали на взросление: "Андрюшенька совсем большой стал". "Влюбился", – с надеждой предполагала одна бабуля. "Рефлексирует", – дымила папиросой другая.
В Васякина можно было влюбиться – красивый угрюмой, северной красотой, он привлекал девичьи взгляды. Но самому ему было не до того.
Он вдруг почувствовал всё это чёртово колесо, всё это вращение огромного мира под синим крылом над его сердцем. Каждое движение в пространстве тыкало его в самое нутро, сгибая пополам Васякинский хребет. В эти моменты он всё мог, всё умел. Но ощущал и каждую горесть планеты на себе.
Лелеемая дедом человечность дала всходы, а татуировка стала резонатором.
Везде, в любом колыхании воздухов, чувств, механизмов и прочих сотрясениях находили отражения тончайшие шевеление пёрышков и шестерёнок, на которые откликалось сердце под синим крылом.
Он мог теперь быть кем угодно: Ванюшиным/Пикассо/Гогеном, Ростроповичем/Переслегиным/Земфирой, Харламовым/Гретцки/Михайло, Королёвым или Диденко. Но если вылезал он из колеи, тут же вырывало клапан, резонанс прошибал могучей волной, и под левой лопаткой появлялся шрам. Васякин валялся, тяжело дыша, словно после сердечного приступа. Попытав возможности, понял, что не сдюжит. И предпочёл не выскакивать.
Он, как все, ходил на студенческие вечеринки, нравился девочкам, сессию сдавал на четвёрки, поигрывал в футбол и на рожон не лез. Пока не появилась Олеся.
***
Она появилась у них в группе на втором курсе. Длинноногая, красивая и неприступная. Училась играючи, получая отличные отметки на экзаменах даже по зубодробительным ТОЭ и сопромату. Прилипал-ловеласов обжигала холодком, отваживая с первого раза. Но за неё всё равно бились в кровь на кулачных дуэлях.
Васякин влюбился тяжело и мрачно. С остервенением вгрызался в науки, ходил на лыжах в минус двадцать пять, дрыгался по клубам на танцполах и в подвалах у панков, но вытравить любовное затмение ничем не мог. И тогда он дал волю крылышку.
Его изогнуло дугой, проткнуло штыком, и он познал лёгкую Олесину поступь и тонкую ниточку судьбы.
Олеся улыбнулась и позвала за собой.
Они убегали прямо посреди сессии в белоночный Питер, шатались там не чуя ног, не замечая разводных мостов, толп туристов и золота Исакия. Они излазили все Московские парки, и обошли на лыжах сугробистые закоулки Подмосковья. Они держались за руки, глядя за горизонт, и не наблюдали часов. В тёмных Олесиных глазах отражался прекрасный в своей влюблённости Андрей.
А он стонал по ночам, утром заматывался бинтами и, скрепя зубами, бежал на свидание. Он почти загубил сессию, разругался с друзьями-приятелями; его выгнали из футбольной сборной института, поставили вопрос ребром на кафедре, а он молчал, смотрел в чёрное небо и глотал боль.
Она нащупала шрам сама. Не испугалась. Спросила. Он рассказал. Наутро Олеся ушла навсегда.
Он пытался искать, но крыло раззуделось в своём слышании, не давая дышать. И он сдался.
Через день спина стала гладкая, как у младенца.
***
Васякин почесался спиной о косяк, кинул бычок в урну и, решив, что до поезда ещё уйма времени, пошёл прогуляться. В парк. Где обычно они гуляли с Мишкой, если позволяла погода и бывшая жена.
Леночка Дерюгина выбрала Васякина сама. Он был аспирантом, она студенткой. Он тыкал в отчёт по лабораторке: "А это откуда?.. И почему здесь так?..". Она хлопала глазами, глупо улыбалась и пожимала худыми плечами. Он ей понравился ("Как я ошибалась…", – сокрушалась она спустя тринадцать лет), и она взяла своими тонкими пальцами его за горло. Васякин рыпнулся, но током прошибла натянутая струна синего крылышка, и он сдался без боя.
Леночкина железная хватка крутила Васякиным словно флюгером. Перед регистрацией сказала: "Мужик ты, конечно, красивый и умный, но фамилия у тебя…", и осталась Дерюгиной.
Защита дисера, новая квартира, дача, долги, скандалы по вечерам – прошли как в тумане, пока она не сказала, что беременна.
Васякин воспарил, прислушался к струнам – тихо. Обрадовался, потому как такая колея (Сын!) его устраивала.
Только вот от Мишки его оттеснили незамедлительно. Жена уже и не скрывала почти, что хорошие гены – вот и вся ему красная цена.
Он таскал сына на загривке, покупал велики (с синими крыльями), строил замки из песка и картона. Но являлась жена, и Мишка изымался на "развивашки", лечебную физкультуру, английский и конечно на музыку.
– Мальчику нужен хоккей, пацаны во дворе и походы по дикому Северу… – кричал в захлопывающуюся дверь Андрей.
Но закончилось и это: "Понимаешь, Васякин. Больше ждать нельзя. Влюбилась я. И Мише нужен другой… Ну… ты же умный, сам должен понимать". Васякин не понял, он озверело выдохнул: "Не отдам!". Жена пожала плечами (уже не такими тонкими): "Охота тебе…". Он упёрся, дело дошло до суда. Его скрутило в бараний рог прямо на слушании, и сына, конечно, оставили матери, разрешив видеться с отцом по её усмотрению.
– Пап, я всё равно тебя люблю, – прошептал Мишаня, когда Васякин уходил.
И жил теперь Васякин от субботы к субботе через одну. Как повезёт.
А сейчас он сидел на любимом Мишкином чёртовом колесе, обозревая с высоты собственную жизнь. Сын закричал как-то на самом верху: "Папа, а вон наш дом!"… Это воспоминание спустило Васякина на землю. Он отряхнулся словно от дурного сна.
Еле дождался, когда кабинка спустится вниз. На ходу достал телефон, набрал бывшую: "Дома?.. А Мишка?.. Да так, просто…". Когда спускался в метро, раскалённый стержень провернулся внутри, и он услышал радость сына и ярость бывшей жены.
***
Мишка неумело лупил вёслами, байдарка, рыская, резала густую воду. Вокруг стоял стеной дикий лес, а песочные пляжи языками вываливались на излучинах. Васякин иногда поворачивал голову – за спиной ему мерещились синие перья, он смаргивал, шевелил левым плечом и говорил: "Давай, Мишка, поднажми. Скоро обед".
Автор: Андрей Ваон
Источник: https://litclubbs.ru/duel/682-vnutrennii-petrovich.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#синее крыло #коллея #крылья #жена #сын #отец #татуировка #жизнь
