В комментарии к одной из предыдущих статей кто-то из читателей написал, что в жизни человека есть рубежи и, перейдя через очередной, человек меняется.Несомненно, это так. Вопрос в другом: стала ли дуэль подобным рубежом для Дантеса?
Думаю, что могу сказать с полной ответственностью – НЕТ.
Вернёмся к дуэли. Цитирую рассказ К.К.Данзаса. Когда раненый Пушкин упал, «секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:
- Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup [Подождите! Я в силах сделать свой выстрел].
Дантес остановился у барьера и ждал, прикрыв грудь правою рукою. При падении Пушкина пистолет его попал в снег, и потому Данзас подал ему другой. Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин выстрелил. Дантес упал. На вопрос Пушкина, куда он ранен, Дантес отвечал:
- Je crois que j'ai la balle dans la poitrine [Мне кажется, я ранен в грудь].
— Браво! — вскрикнул Пушкин и бросил пистолет в сторону.
Но Дантес ошибся: он стоял боком, и пуля, только контузив ему грудь, попала в руку».
П.А.Вяземский в письме к великому князю Михаилу Павловичу рассказывает: «Услыхав от д’Аршиака, что Дантес не убит, а лишь ранен, Пушкин сказал: “Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, всё равно. Как только мы поправимся, начнём снова“».
В комментариях к предыдущей статье о Дантесе снова прозвучали слова о том, что на дуэли он вёл себя благородно, только так, как до́лжно, etc. Да, конечно, дуэльные правила нарушены не были (думаю, иначе Данзас не преминул бы это отметить), но всё же мне кажется единственным достойным поступком Дантеса на месте дуэли то, что он уступил присланную за ним Геккерном карету раненому поэту.
А дальше будут те «душу раздирающие два дня», о которых столько написано… Но считаю необходимым остановиться на нескольких деталях. Доктор В.Б.Шольц, которого сумеет отыскать Данзас, позднее расскажет: «Прибывши к больному с доктором Задлером, которого я дорогою сыскал, взошли в кабинет», - но не упомянет, что, по словам Данзаса, «Задлер перед приездом к Пушкину только что успел перевязать рану Дантеса». В доме Геккернов тоже визитёры: так, супруги Нессельроде провели у них весь вечер, уехав лишь в час пополуночи.
Я уже упоминала, что по городу распространились слухи, явно преувеличивающие тяжесть раны Дантеса (М.К.Мердер, вспомним, переживала, что он может лишиться руки). Даже двадцать лет спустя Геккерн будет трагически восклицать о «сыне»: «Могущественный монарх изгнал его из своей страны в самый разгар зимы, в открытых санях, раненого!» Поясним: Дантес был выслан 19 марта (старого стиля, то есть 31-го нового) – это ли «самый разгар зимы»? Относительно его раны напомню, что 5 февраля (за полтора месяца до отъезда) врач нашёл, что Дантес находится «в хорошем и надёжном к выздоровлению состоянии». Снова видим столь свойственную Геккернам слезливую патетику.
И свойственную им подлость тоже нельзя не заметить. Ф.Г.Толь записал со слов Е.А.Долгоруковой (подруги юности Натальи Николаевны, бывшей в страшные дни на квартире поэта): «Пушкин просил сперва князя Вяземского, а потом княгиню Долгорукову на том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения: ехать к Дантесам и сказать им, что он прощает им. Княгиня, подъехав к подъезду, спросила, можно ли видеть г-жу Дантес одну, она прибежала из дома и бросилась в карету вся разряженная, с криком: "George est hors de danger [Жорж вне опасности]." Княгиня сказала ей, что она приехала по поручению Пушкина и что он не может жить. Тогда та начала плакать». И ещё одна его же запись, ещё более страшная: «Пушкин, умирая, просил княгиню Долгорукову съездить к Дантесу и сказать ему, что он простил ему. "Moi aussi je lui pardonne [я тоже ему прощаю]!" - отвечал с нахальным смехом негодяй». Думаю, нам остаётся только присоединиться к данной оценке Дантеса.
Вспомним и письмо Дантеса к А.И.Бреверну, о котором я уже писала и в котором он недоумевает, почему от него отвернулись бывшие друзья, и «взывает к их честности и совести», очевидно, забыв про собственные.
Было и письмо Л.Геккерна голландскому министру иностранных дел барону Й.Верстолку о «грустном событии в семействе», где, конечно же, речь идёт о его благородном «сыне». Правда, тут, как говорится, «неувязочка» получается: с одной стороны, «сын отличает в свете одну молодую и красивую женщину, г-жу Пушкину, жену поэта с такой же фамилией», а с другой – рассказ о его безмерном благородстве в истории женитьбы: «Понимая хорошо, что дуэль с господином Пушкиным уронила бы репутацию жены последнего и скомпрометировала бы будущность его детей, счёл за лучшее дать волю своим чувствам и попросил у меня разрешения сделать предложение сестре г-жи Пушкиной, молодой и хорошенькой особе, жившей в доме супругов Пушкиных». Сразу вопрос – так к кому же были эти «чувства»?
Замечу ещё, что Геккерны тщательно «омолаживали» Екатерину: в записи о браке указано, что ей 26 лет (на самом деле – 28), а в метрическом свидетельстве дочери в 1837 году вообще написано: «Явился г. барон Георг д’Антес де Гекерн, имеющий более 25 лет от роду,.. который предъявил нам ребенка женского пола,.. прижитого в законном браке предъявителя с Екатериною Гончаровою, имеющей 25 лет». Вот и здесь – «молодая и хорошенькая особа» (но вообще, наверное, хоть я и писала уже о Екатерине, нужно будет остановиться на ней поподробнее, и в ближайшее время я это сделаю).
Конечно, барон, делясь своим горем, не упускает случая обвинить Пушкина, нарушившего семейную идиллию: «С этого времени мы в семье наслаждались полным счастьем; мы жили, обласканные любовью и уважением всего общества, которое наперерыв старалось осыпать нас многочисленными тому доказательствами. Но мы старательно избегали посещать дом господина Пушкина, так как его мрачный и мстительный характер нам был слишком хорошо знаком».
Очень многословное письмо, написанное явно с одной целью – чтобы «вы пожелали довести до его величества этот отчет, вполне точный и беспристрастный», хотя о беспристрастности тут, конечно, говорить не приходится: много раз подчёркнута безвыходность положения несчастного посланника, который сам не может послать вызов («Если бы я остался победителем, то обесчестил бы своего сына; недоброжелатели всюду бы говорили, что я сам вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором мой сын обнаружил недостаток храбрости; а если бы я пал жертвой, то его жена осталась бы без поддержки, так как мой сын неминуемо выступил бы мстителем»), преувеличена тяжесть раны Дантеса («У сына была прострелена рука навылет, и пуля остановилась в боку, причинив сильную контузию»).
А вообще я всецело разделяю мнение А.И.Тургенева, высказанное им в письме к брату от 16 февраля 1837 года: «Следствие производится. Геккерн и Дантес становятся мерзавцами более и более в наших глазах». И отметим, что это пишет Тургенев, который по доброте душевной даже посочувствовал когда-то: «Во многих ожесточение, злоба против Геккерна: но несчастный спасшийся – не несчастнее ли его!» (письмо к А.И.Нефедьевой от 29 января – Пушкин живёт последние минуты…) А вот сейчас, видимо, подлость «отца» и «сына» перешла уже все границы!
В «Памятных записках» Н.М.Смирнова мы читаем: «Дантес был предан военному суду и разжалован в солдаты. На его плечи накинули солдатскую шинель, и фельдъегерь отвёз его за границу как подданного нерусского». И дальше: «Дантес, лишённый карьеры, обманутый в честолюбии, с женою старее его, принужден был поселиться во Франции, в своей провинции, где не может быть ни любим, ни уважаем по случаю своего эмигрантства. Сего не довольно: небо наказало даже его преступную руку. Однажды на охоте он протянул её, показывая что-то своему товарищу, как вдруг выстрел, и пуля попала прямо в руку». К сожалению (да простит мне Бог!), это если и было, то на первых порах.
Я не хочу (просто не хочу!) писать о дальнейшей судьбе Дантеса. О ней написано немало. Мы знаем, что он сделал успешную политическую карьеру, Наполеон III назначил его пожизненным сенатором, имел он и орден Почётного легиона, вроде бы оставил неплохую память о себе как мэр Сульца.
Известно, что в 1851 году на заседании Национального собрания Франции при обсуждении конституции страны он выступил с речью, направленной против выступления Виктора Гюго. Известно, что в Потсдаме но поручению Наполеона III он встречался с Николаем I, который, правда, как сообщал К.В.Нессельроде, предупредил, что не примет его как официального представителя «вследствие решения военного суда, по которому он был удалён с императорской службы», но будет говорить с ним как с «бывшим офицером гвардии осуждённым и помилованным».
Его внук Луи Метман вспоминал: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьёй и недостаточными средствами».
Екатерина Дантес умерла в 1843 году. О том, как Дантес и Геккерн старались получить в полном объёме её годовое содержание, хорошо известно. Но добавлю (для защитников «честного» душки-Дантеса), что в 1848 году он начал судебный процесс против Гончаровых о взыскании с них наследства покойной жены, причём несколько раз обращался с письмами к Николаю I, а одно из его прошений было передано шефу жандармов А.Ф.Орлову с целью «склонить братьев Гончаровых к миролюбивому с ним соглашению». Претензия Дантеса, наносившая ущерб, в частности, и интересам семьи Пушкина, была отклонена лишь в 1858 году опекой над детьми поэта. Поневоле вспомнишь фрагмент «Из дневника игумена Святогорской обители», помещённого С.С.Гейченко в книге «У Лукоморья»: «Василиск останется василиском, аспид — аспидом».
Кстати, ещё одна не прояснённая никем деталь. В своей книге «Портреты заговорили» Н.А.Раевский, приведя слова всё того же Метмана, что после смерти Екатерины Николаевны Дантес «неизменно отказывался от новой женитьбы», помещает выдержки из своего письма на имя директора Пушкинского дома от 18 февраля 1946 года: «Георгий Николаевич Гарин- Михайловский (сын писателя) передал мне и разрешил предать гласности следующее: “В июле - августе 1913 года он, Гарин-Михайловский, проживал в пансионе в Монтре (Швейцария) и там близко познакомился с пожилой дамой (лет 50-55), графиней Жорж де Сурдон, урожденной д'Антес (Georges de Sourdon nee d'Anthes), и ее дочерью Франсуазой (лет двадцати), жившими обычно в Дижоне. Графиня сказала Гарину-Михайловскому, что она дочь Дантеса, убившего Пушкина, от второго брака... По словам Гарина-Михайловского, совершенно невероятно, чтобы эта пожилая почтенная француженка выдумала свое происхождение от Дантеса. Вследствие войны (1914-1918) Гарин-Михайловский потерял её след”. Через несколько месяцев после нашего разговора Г.Н.Гарин-Михайловский скончался». Больше никаких сведений нет…
Дантес пережил Пушкина почти на шестьдесят лет и умер 2 ноября 1895 года в семейном имении, окружённый детьми и внуками.
Кто-то из моих читателей и единомышленников предположил с надеждой, что Дантеса ждала старость среди внуков, с нетерпением ожидавших, «когда же чёрт возьмёт тебя». Мне бы, конечно, тоже этого хотелось, но, видимо, и это не так. Увы, воспоминания о нём потомков, искренне недоумевающих, почему его имя ненавистно в России, в основном преисполнены почтения.
Но для нас важно только одно – «Он Пушкина убил!»
**************
Статья была уже готова, когда я получила вот такой комментарий (привожу фрагмент): «Кстати, Суд офицерской чести оправдал Дантеса. А возглавлял суд полковник Ланской, ставший со временем вторым мужем Н.Гончаровой...»
Автор бездумно повторяет слова г-на Веллера: «Дантес полностью оправдан судом офицерской чести. А председательствовал этим полковым судом полковник Ланской, ветеран 12-го года, человек репутации безупречной. А ещё через несколько лет Ланской женился на пушкинской вдове, и у них родилось ещё двое детей, и они дожили свой век в мире и согласии». Умный человек подумал бы о том, что Ланской, родившийся в 1799 году, никак не мог быть «ветераном 12-го года», и уже поэтому к сему высказыванию нужно относиться крайне осторожно. Но подхватили! Обрадовались! Повторяют в интернете, пишет статью в «Вечёрке» О.Кузьмина («Эхо выстрела на Чёрной речке»), в статьях которой всегда слишком много неточностей…
В общем больше писать не стану, посоветую лишь иногда знание фактов проверять…
Кстати, о суде офицерской чести ничего сказать не могу, но сомневаюсь, был ли он вообще, раз командир полка, как я уже писала, высказался о вине Дантеса достаточно определённо, заметив, что он «никаких доказательств к оправданию своему представить не мог»
**************
А вот история отъезда из России «папаши»-Геккерна весьма любопытна. Но о ней – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
