Перевод интервью Анжелена Прельжокажа журналу Transfuge
“Лебединое озеро” в хореографии Анжелена Прельжокажа стало одной из самых ярких недавних танцевальных премьер. И одной из самых обсуждаемых. Почему?
Дело в том, что в любом искусстве есть свои монументы, свои незыблемые авторитеты, которых, как считается, современным авторам следует избегать. Ибо они одной тенью своей пожирают всякого, кто приближается к ним. Звучит как начало мистической сказки, правда? Но спектакли типа “Лебединого озера” способны загубить карьеру любого, кто посягнет на святое. Это своего рода Левиафан для современного балетмейстера. Ведь даже тот, кто ничего не знает о танце, все равно пересекался так или иначе с классической постановкой, знает про белого и черного лебедя, про четверку маленьких лебедей и великую музыку Чайковского. Свои стереотипы, связанные с “Лебединым” есть у всех - и часто вмешательство в жизнь классического балета приравнивается к убийству.
Но Анжелен Прельжокаж вовсе не стремился разрушить памятник. Подход хореографа раскрывает ту глубокую связь, которая создалась у него с классикой. Прельжокаж сохраняет сюжет, но делает историю более радикальной. Потому что в этой экологической сказке, которую сочинил Прельжокаж, тела являются продолжением мира, который их породил. Лебеди и озеро, люди и природа образуют одну и ту же экосистему, находящуюся под угрозой из-за жадности, бездушия и власти больших денег.
Как связан ваш спектакль с классической версией, столпом классического балета - «Лебединым озером»?
Я хотел перенести старую сказку в мир промышленности и финансов. Но, конечно, невозможно было бы создать «Лебединое озеро», не сохранив этого таинственного измерения, в котором вода приобретает особое значение. Я сохранил оригинальные символы, тот же эротизм Лебедя, но подключил к ним наши социальные проблемы.
В вашем “Лебедином” зритель попадает в современный город, город высоток, который мог бы быть, например, Нью-Йорком, в мир а-ля Брет Истон Эллис, мир денег, вечеринок, тщеславия ...
Это город, в котором процветают финансы, где опьянение - это опьянение деньгами и властью. Я хотел сделать чрезмерным, избыточным тот бал, что был в оригинале. Я не против финансов и промышленности, но если в этом процессе больше нет этики, он становится безумным и разрушительным. И я думаю, что это именно то, что мы сейчас переживаем.
Начало спектакля, как и в оригинале, это превращение молодой женщины в лебедя. Но то, как с ней обращаются мужчины в черном, выглядит насилием. Для вас «Лебединое озеро» - это прежде всего история о принесенной в жертву невинности?
Да, можно так сказать. Первая сцена - это превращение, она появляется как человек, а уходит лебедем, делается это исключительно при помощи костюма. Это жестокое колдовство, эта метаморфоза - четвертование, тело молодой девушки словно перенесено в тело лебедя. Но это насилие присутствует и в музыке Чайковского. Как и в сказке, где в двух строчках выражается насилие: злой волшебник превращает девушку в лебедя. Точка. Но как хореограф я прежде всего задаю себе вопрос о теле. Что значит: молодая девушка превратилась в лебедя? Как выразить это изменение тела?
В вашем спектакле несколько миров: мир больших денег, мир огромного, пустого замка и мир озера. Почему так?
Мир Озера - это мир тайн, фантазий, эротики. Он также создает напряженность между отцом и молодым наследником финансовой империи, который так настроен против своего отца, потому что любит природу и любит озеро. Это два конфликтующих мира: город, промышленность, финансы и, с другой стороны, природа, озеро, которое все еще живо, но внезапно оказалось под угрозой. Как и вода.
Это основа сюжета, драматургия, которая ведет к катастрофе, разыгравшейся в финале у озера. Озера, которое будет осквернено и уничтожено нефтеперерабатывающим заводом: его проект мы видим в первом акте.
Лебеди, сказали вы, отвечают за эротизм и грёзы. Как вы переосмыслили хореографию из второго, белого акта - едва ли не самую известную в мире хореографию?
Это все равно, что попасть в оппид, где остались только следы построенных особняков, и предложить строить по их контурам. Конечно, мне пришлось заново изобрести и нарисовать эти линии. Я начал с базовой структуры традиционной версии Петипа, чтобы на ее основе построить еще одну грамматику. Па совершенно новые, синтаксис совершенно другой, но структурно я хотел сохранить то, что было. Все, что является “телом” танца, было изобретено заново.
Вы рассказывали как-то, что открыли для себя “Лебединое озеро” в возрасте двенадцати лет на спектакле в Пале Гарнье (Парижской опере) и были им потрясены.
Да, тогда оно меня поразило. Но потом, когда я выбрал путь современного танца, “Озеро” стало тем произведением, которого следует избегать любой ценой. До недавнего времени я очень боялся этой музыки. Она настолько известна, настолько музыка слилась с классической версией, что когда вы слышите музыку «Лебединого озера», вы видите эти па, эти движения. Поэтому приходится бороться с течением, чтобы изобрести что-то новое.
Этот диалог с традицией, его необходимо постоянно продолжать?
Во всех сферах искусства этот диалог с традицией очень распространен. Это плодотворная игра в литературе, в кино. И все же в танце мы все еще удивляемся ему. Но танец - это такое же искусство, как и любое другое, артистам необходимо искать основополагающие произведения, превращать их в палимпсесты, строить на них базу и двигаться вперед.
А Мерс Каннингем, который оказал на вас большое влияние и революционным подходом которого мы восхищаемся, у него какие отношения были с традициями?
Посмотрите на его постановки, ответ есть! Он из тех, кто изменил общую концепцию танца в пространстве, но в его постановках есть и па-де-бурре, и арабески ... Мерс Каннингем, несомненно, изобрел свой стиль танца, но в технике он наследует классическому балету.
Как локдаун подействовал на вас и ваших артистов, готовивших “Озеро”?
Для танцора худшее - лишиться пространства. Когда мы вернулись, и я заставил себя начать репетиции, это было похоже на выход на свободу. На фейерверк брызг. Мы начали репетиции с опозданием более чем на полтора месяца. Я сказал танцорам, что мы должны действовать очень быстро и работать как сумасшедшие. И все были очень вовлечены, это было невероятно.
Как вы выбрали Теа Мартин на роль Одетты / Одиллии?
Сначала я не выбирал. Каждый работал над своей ролью. Я не занимаюсь предварительным распределением, вся компания работает со всеми ролями. Постепенно определяется три или четыре артиста, которые оказываются ближе всего к задуманному. Конечно, тут речь о виртуозности, о достаточно высоких требованиях. Нужна комбинация виртуозности, способности быстро реагировать и эмоциональности. Но у танцоров разная скорость созревания, поэтому мне нужно быть очень бдительным, я не должен упускать из виду тех, кому нужно время. Есть танцоры, которые вначале великолепны, а потом где-то останавливаются, и другие, которым нужно время, но которые в итоге поднимутся выше. Это все работа хореографа - быть внимательным к эволюции тел, к интерпретациям. Все дуэты, которые есть в шоу, созданы всеми. Я сформировал тринадцать пар, которые разучивали хореографию каждого дуэта. И постепенно все выкристаллизовалось.
За последние три года вы поставили Gravity, Winterreise, теперь “Лебединое озеро”. Вам нравится переходить от абстрактных спектаклей с сюжетным?
Мне хотелось вернуться к удовольствию рассказывать историю с персонажами и драматическим подтекстом. Абстракция может подпитывать сюжетные истории, и наоборот. Я уже замечал это в своих проектах: когда нужно что-то рассказать телом, можно полагаться на повествование, чтобы изобретать жесты. А в чистой абстракции есть семантическая свобода движения. Мне нравится переходить из одного состояния в другое, это разные задачи. Работая над радикально новым, имея дело с Кейджем или Штокхаузеном, нужно начинать с чистого листа, изобретать разные вещи. Тут весь вопрос в умении обновить свой собственный язык, войдя на территории, которые нам не знакомы. И вопреки тому, что вы думаете, путешествие на территорию “Лебединого озера” это тоже путешествие по незнакомой местности. Для современного хореографа это враждебная территория, музыка, пугающая гораздо больше, чем музыка Штокхаузена. Она полна ловушек, эта музыка опасна. Но если вы найдете ключи к энергии этой музыки, она даст вам крылья… Это так! (смеется)
Вы сразу знали, что в конце будет смерть лебедей?
Да, но я не знал, хорошо или плохо закончится история любви. Я знал, что мы движемся к коллективной трагедии, но не знал, поглотит ли эта трагедия двух главных героев.
О вашем озере много говорят, что оно апокалиптическое, вам это нравится?
Да, мне это подходит. Хотя я и сохранил тут толику надежды, так как в конце концов все разваливается, даже завод. Этот крах - мой способ сохранять оптимизм.
Вы начали в эпоху минимализма восьмидесятых, что вы думаете об этом сильном течении во Франции сегодня?
Это была фаза, через которую танец должен был пройти, как кубизм в живописи, поток, который должен был стать бессознательным эхом исторической реальности. Может быть, будет возврат к минимализму, это как мода, дизайн ... Марсель Дюшан сказал, что «искусство эпохи - это не вкус эпохи», это именно то, что я имею в виду. Я как-то заметил, что не могу кое-чем пользоваться по прошествии десяти лет, оно казалось устаревшим. Но еще десять лет спустя оно покрылось патиной, стало еще более интересным, потому что возвращает к истории. Поэтому я думаю, что мы должны подумать об этой концепции датировки. Все датировано, Моцарт датирован, Матисс датирован, все связано с контекстом, в произведении есть след ДНК той эпохи, в которую оно было создано.
В ваших работах поражает то, что вы одновременно и подчиняетесь веяниям времени, например, по экологическим вопросам, и сопротивляетесь им.
В восьмидесятые годы моя труппа называлась «Труппа Прельжокажа», мне не нравилось это слово, поэтому я заменил его на «балет». Балет - это произведение, построенное на хореографическом языке, но балет - это еще и человеческая группа, главной заботой которой является танец. Я решил сменить название своей труппы на «Балет Прельжокаж». Это не была смена парадигмы, но некоторые восприняли ее как провокацию. Тогда как для меня это был лексический образ свободного мышления. Художник должен сопротивляться велениям времени.
Но в наше время одна из самых сильных тенденций носит политический характер, и вы ей подчиняетесь, создавая ваше “Озеро” согласно экологической повестке.
Да, но это потому, что я действительно очень переживаю. У меня есть дети, и мне интересно, какую природу мы собираемся им оставить. Когда я вижу мир, в котором живут мои дочери, где шестьсот видов исчезли за тридцать лет! Узнают ли дети наших детей, что такое лебедь? Я не уверен в этом.
"Лебединое озеро" Анжелена Прельжокажа можно посмотреть в кинотеатрах проекта TheatreHD
