"- Может, опять что-то с нашим диверсантом случилось?
Фокин вздрогнул, а в простреленном ухе нехорошо стала гудеть тихая боль.
- Да что с ним может быть-то? Таких, как он, крепко стерегут в застенках!
- Может, тогда нас это, в особый отряд хотят определить, для особо надежных?"
(с) Евгений Читинский
Начало первой книги "Лейтенант Старновский" здесь:
Начало второй книги "Лейтенант Старновский. Бои на "Линии Сталина"
Предыдущая глава тут. Гл. 34
Бои на «Линии Сталина». Лейтенант Старновский.
Глава тридцать пятая. 26. 06. 1941 года. «Ах ты, сволочь наша ненаглядная!»
- Ах ты, сволочь наша ненаглядная! – обрадовался лейтенант Сорокин, командир 5-го пулеметного взвода 2-ой пульартроты, который ради того, чтобы поглядеть на пленного немца, перешел из передового ДОТа № 63 в ДОТ № 64, находившийся сзади по диагонали справа (то есть севернее от дороги).
Радость Сорокина была настолько велика, насколько может быть велика радость человека, пережившего артобстрел, финалом которого была только смерть, и вдруг одержавшего пусть и маленькую, пусть и временную, но победу! Да еще такую победу, которую можно наглядно увидеть и даже потрогать, а при желании и врезать кулаком! Но злости и ненависти не было. Было опьянение счастьем жизни, так внезапно обретенной вновь!
Потому и радовался лейтенант безмерно! Он от души еще раз проговорил:
- Ах ты, наша сволочь немецкая, дай я на тебя полюбуюсь! Эту сволочь надо непременно всем показать! Чтобы все видели, что немец никакой не страшный! Вот бы ему еще фингал бы для красоты навесить, вот тогда бы вообще агитлисток был бы первостатейный!
Кто-то из бойцов уточнил:
- Ходячий агитлисток!
- Верно, Прохор! Вот тебе комсомольское поручение, проведешь это чучело по позициям, а потом отведешь его в «восьмидесятый» (ДОТ № 80) для допроса! А бойцов из «тройки» (ДОТ № 63) мы по телефону вызовем, пусть тоже полюбуются на пленного немца, я сам скажу, чтобы их отправляли в две смены! Для поднятия боевого духа! Это же надо, первый пленный немец!
Лейтенант радовался, как мальчишка, которому внезапно подарили велосипед и ружьё «монте-кристо»* одновременно! Разве что не подпрыгивал от радости и не махал руками. Хотя нет! Когда Сорокин вышел из ДОТа, сразу же за бронированной дверью он подпрыгнул, дотянулся рукой до маскировочной сети, и, приземлившись, громко крикнул:
- Живем, братья славяне!
Бойцы радостно загалдели:
- Живем, товарищ лейтенант! Живем!
А ведь всего через день они уже все погибнут в неравном бою, уничтоженные танками. Бронированные машины смерти будут подъезжать к амбразурам, перекрывая сектор обстрела пулемёту, а штурмовые немецкие группы деловито и сноровисто будут взрывать железобетонные коробки и стальные двери. Наливать бензин в отверстия для перископов и туда же бросать гранату, чтобы наверняка!
Но это будет 28 июня 1941 года, а пока впереди был еще целый вечер и еще один день жизни! Жизни, в которой оставались только кровопролитные бои и победы! Но сейчас было затишье, немцы зализывали раны и ни о каком наступлении не думали.
- Значит так, пленного в восьмидесятый ДОТ поведем. Туда, минут через десять, прибудет комбат, он сам лично захотел допросить пленного! А затем мы этого немца отправим сразу в штаб дивизии! Конвоировать будут те бойцы, которые были к нам направлены из отряда НКВД! – лейтенант снова и снова отдавал распоряжения, словно смакуя каждое сказанное слово.
- Их всего двое осталось! – довел до сведения своего командира сержант Удальцов, но, заметив отрешенно-возвышенное выражение лица лейтенанта, пояснил: — НКВДэшных бойцов-то, двое, говорю, осталось-то!
- Ничего! Они на машинах вместе с ранеными и окруженцами обратно поедут. Колонна с резервом только через полчаса прибудет! Так что успеем!
Возле глубоко вырытой площадки у входа в ДОТ столпились бойцы противоштурмовой группы, все оживленно о чем-то говорили, кивая и поглядывая на пленного немца. Сам же штаб-фельдфебель, оказавшись в центре внимания, молча и угрюмо смотрел на странных русских, которые ни капли не походили на тех зверей и недоумков, которых так красочно рисовала фашистская геббельсовская пропаганда. Наоборот, русские солдаты радовались. Некоторые хлопали его по плечу, а один с перевязанным ухом даже дал прикурить. Хотя папиросы у русских были полное дерьмо!
- Слышь ты, чучело немецкое, мы тебя поведем в штаб, в тыл вместе с Петрухой, ну, а ты, это, не дури. А то враз схлопочешь! – Фока улыбнулся, показав фиксу в зубах, и для убедительности продемонстрировав трехлинейку.
Немец закашлялся, ему показалось, что этот уголовник сейчас его поведет расстреливать, вон даже за винтовку схватился!
Бывший зэк, а ныне красноармеец Фокин Николай Семенович, который был прикомандирован к отряду НКВД для поимки и опознания матерого диверсанта Бунина, тоже тихо радовался. Ведь, как-никак, теперь они поедут в тыл, доставлять пленного в штаб дивизии! Об этом было особое распоряжение вышестоящего руководства, как только «наверх» было доложено о взятии «языка».
Кстати, настроение лейтенанта и капитана, командира 8-го батальонного участка Минского УРа, заметно испортилось, когда они со слов пленного узнали, что на них движется вся масса 12-ой немецкой танковой дивизии! И те подкрепления из резерва, которые через полчаса прибыли, вызывали слабое утешение. Всего одна рота пехоты, усиленная четырьмя 76-мм «полковушками» (76-мм полковая пушка образца 1927 года)! Да и боеприпасов было негусто. Правда, вышестоящее командование обещало ещё прислать бойцов и подкинуть артиллерии, но, честно говоря, командиры артпульбата на этот счет особых иллюзий не питали. Пушка не танк, сходу против немецкой бронетехники её пускать бессмысленно. Орудие — оно же уязвимо от взрывающихся рядом снарядов, мин и от ружейно-пулеметного огня! Поэтому артиллерию всегда нужно окапывать. Это же не танк, который сходу может атаковать хоть немецкие танки, хоть пехоту вместе с вражеской артиллерией и минометами, наматывая их на свои гусеницы! Как говорится, «Гремя огнем, играя блеском стали»!
А тем временем в первом грузовике колонны, которая везла раненых и окруженцев на переформирование (и для допросов, чего уж!), ехали сержант Синицын, Злой и Фока, которые красовались свежими бинтами. Фокин, между прочим, тоже с гордостью нёс пока еще белоснежную повязку на своем многострадальном ухе, и только красноармеец Петр Сидоров добросовестно присматривал за пленным немцем, которому он собственноручно «на всякий случай» связал спереди руки (чтобы при необходимости мог в туалет сходить). Вид у конвоира был довольно грозен и живописен одновременно. В руках у него — немецкий автомат, за спиной винтовка СВТ и немецкий трофейный ранец, а все это великолепие дополнял торчащий за поясом пистолет «вальтер» и две немецкие гранаты-«колотушки».
В кузове также было еще двое тяжелораненых бойцов из окруженцев.
Один из них, глядя на Петра, понимающе произнес:
- Добре ты, хлопец, встиг повоюваты! (Хорошо ты, парень, успел повоевать)
В это время раздался крик сразу двух наблюдателей:
- Воздух!!!
На колонну пикировал какой-то самолет. Автомобили стали останавливаться кто где, сломав общий строй колонны. Но выскочить из кузовов грузовиков успели не все.
Сержант Синицын, вцепившись мертвой хваткой в пленного немца, крикнул:
- Пётр, стреляй! Петр!
Но тот уже с колена выцеливал странный самолет, который оказался легкомоторным Шторхом (Fieseler Fi 156 Storch). Враг шел на бреющем полете, поэтому его поздно заметили. Сидоров даже не пытался брать упреждения, так как самолет летел прямо на него. Просто старался целиться в кабину пилота. Винтовка СВТ послушно сделала три быстрых выстрела, прежде чем Шторх (нем. Аист) прожужжал мимо колонны грузовиков.
Наш боец быстро обернулся и послал вдогонку еще пару выстрелов. И тут вдруг случилось невероятное, в воздухе появились белые листья бумаги, они, раскачиваясь и кружась, стали тихо падать прямо на удивленных советских солдат.
Всем стало интересно, что там написано, и бойцы принялись собирать листовки. Особое удивление вызвали следующие строки (орфография оригинала сохранена): «Германская армия борется за новый порядок, вместо старого, коммунистической разрухи и голода; за хлеб вместо голода и нищеты. Возвращение помещиков-капиталистов допущено не будет! Кроме того немцы восстанавливают свободу религии.»
О том, как фашисты готовились к агитационной войне, свидетельствует запись в дневнике главного гитлеровского пропагандиста Геббельса, где он в июне 1941 года указал, что «Около 50 млн листовок для Красной Армии уже отпечатано, разослано и будет разбросано нашей авиацией»…
Но пропаганда была настолько топорной, что основная масса солдат в неё не верила, а если кто и принимал решения о сдаче в плен, то только по трусости и от безвыходности ситуации. Хотя иногда встречались и идейные враги Советской власти. Поэтому бойцы стали рассуждать о том, что было бы неплохо использовать эту бумагу по назначению:
- А что, неплохая бумага для самокруток!
- Да и задницу лопухами надоело подтирать!
Тут же раздалась очередь из трофейного немецкого автомата. Это командир окруженцев капитан Арсентьев привлек таким образом к себе внимание, после чего твердым и громким голосом произнес:
- Всем сейчас же выкинуть эту гадость! Мы идем на переформирование и на проверку! Понимать надо! Политрук, собери несколько экземпляров для передачи в Особый отдел!
Тяжелораненый боец, который так и остался лежать в кузове, проговорил:
- Ось и добре, що немецки литаки не стреляли! Теперь точно живими доидимо (доедем)!
На что Фока ответил:
- Доедем живыми, доедем!
И они действительно доехали без приключений. В штабе дивизии пленного забрал подошедший особист. Он показал удостоверение младшего лейтенанта госбезопасности Шияна Александра Яковлевича, при этом приказал:
- Вы, двое, потом поедете со мной и моими людьми в штаб фронта, повезем пленного туда примерно через час. Так что можете пока отдыхать. Сейчас сержант отведет вас в столовую, чтобы вас там накормили. О том, куда и зачем будем выезжать, никому ни слова. Понятно?
Пётр и Николай Фокин, конечно, удивились, но поняли, что лишних вопросов тут лучше не задавать. Когда сержант госбезопасности ушел, оставив их сидеть за длинным, наспех сколоченным столом возле мисок с пшенной кашей, заправленной тушенкой, Фока сказал:
- Для того, чтобы нас за что-нибудь арестовывать и для этого везти аж в сам штаб фронта, нескладно получается, значит, какая-то другая причина есть!
- Может, опять что-то с нашим диверсантом случилось?
Фокин вздрогнул, а в простреленном ухе нехорошо стала гудеть тихая боль.
- Да что с ним может быть-то? Таких, как он, крепко стерегут в застенках!
- Может, тогда нас это, в особый отряд хотят определить, для особо надежных?
- Для особо благонадежных? – задумчиво спросил Фока, сразу смекнув, что именно их завербовал тогда оперативник из НКВД. – Похоже на то!
Тем временем колонна с ранеными поехала дальше. И уже незадолго до захода солнца они наконец-то прибыли в полевой госпиталь, который размещался в усадьбе какого-то бывшего помещика.
На разгрузку вновь прибывших раненых пришли посмотреть все ходячие обитатели госпиталя в надежде найти хоть кого-нибудь из своих сослуживцев. И тут Злой, примеряя поданные ему костыли, заметил на себе пристальный взгляд одного человека, судя по выправке, кадрового командира (на всех них были больничные пижамы). Павловский ткнул стоящего рядом Синицына:
- Ну-ка, глянь, никак, это наш лейтенант?
Сержант, старясь не тревожить раненую руку, обернулся и с удивлением произнес:
- Лейтенант Старновский!
* Детское ружье. Для сравнения: детское ружье «Монтекристо» в царской России стоило 9 рублей (были и дороже), а зарплата учителя начальных классов была всего 25 рублей, простой полицейский-городовой получал 20 рублей.
Отец лейтенанта Сорокина всё сетовал (как выпьет), что не может подарить своему сыну то, о чём сам мечтал в своем детстве — о велосипеде и детском ружье «Монтекристо»
Продолжение здесь. Гл.36. Вечер 26.06 1941г.
#История СССР #история #читать исторический боевик #евгений читинский бои на линии сталина #вторая мировая
