Вообще выставки в Третьяковке я стараюсь не пропускать — ни одну. Всё, что делает команда Зельфиры Трегуловой мне кажется достойным внимания, даже восхищения, это всегда интересно и небанально. То же относится и к выставке Михаила Врубеля — если не были, сходите обязательно.
Однако, поскольку я не считаю себя большим спецом в области музейных технологий, музейной архитектуры и дизайна, и уж тем более в истории искусства — ограничусь тем разделом, который относится, скорее, к биографии Михаила Александровича — «Врубель и Москва».
Надо сказать, что моё первое знакомство с творчеством Врубеля — это не советский учебник истории или литературы (врубелевский «Демон» был в одном из них), и даже не первое посещение Третьяковки.
Это именно Москва. В частности, как гласила краснопресненская легенда, над парадным входом в Краснопресненские бани висела «мозаика Врубеля», это было довольно длинное и вместительное дореволюционное здание, просуществовавшее до 1970-х годов. Как гласят практически официальные источники, бани были заказаны купцом Петром Бирюковым, который их решил построить, архитектору Ивану Машкову — в итоге это было здание «с искусной лепниной», а главный вход был украшен «подковообразной нишей над дверью», здесь и было мозаичное панно «Лебеди».
В нашей двухкомнатной квартире на Трехгорном валу горячая вода была всегда (чего я не могу с уверенностью сказать обо всех деревянных домах Пресни 1960-х, которые тогда еще сохранялись) — поэтому в знаменитых банях я побывал только один раз, видимо, в тот самый момент, когда горячую воду в нашем доме «планово отключали». Меня поразило многолюдье, шум, гомон, радостный гогот собравшихся там людей, хотя я лично ничего праздничного в бане не ощутил. И поклонником банных удовольствий так и не стал. Никаких врубелевских «Лебедей» тоже не помню, мне даже кажется, что к тем годам панно состарилось и уже было закрашено грубой масляной, кажется, голубой краской.
Бани потом перевели в Столярный переулок, потом на Рочдельскую, а вместо наших бань поставили Киноцентр и венгерское торгпредство — сейчас этих зданий тоже уже не существует.
Между тем, это мое первое столкновение с Врубелем довольно характерно — гениальный художник (а такое о нём говорили и писали ещё при жизни) — постоянно стремился «выйти за рамки», и не просто за рамки холста, каким бы огромным он не был, но и в целом за рамки того, чем могли бы быть «живопись» или «искусство». То есть он хотел, чтобы они были чем-то большим.
Он хотел, чтобы картины как бы парили над человеком, существовали где-то ближе к небу, и увлекали зрителя туда, в верхние слои атмосферы
И в общем, это ему почти удавалось, например, его многострадальная «Принцесса Греза», огромное скульптурное панно, которое не прошло «худсовет» на Нижегородской ярмарке, было с треском отклонено, парит теперь в московском небе, украшая гостиницу «Метрополь».
Но дело даже не только в этом — эти самые врубелевские «панно» и мозаики вообще стали неотъемлемой частью московского пейзажа, даже если не принадлежат конкретно Врубелю (иногда их авторство можно установить, иногда нет) — эти загадочные сфинксы, или иные мифологические существа, забравшиеся под самую крышу, или висящие прямо над подъездом, это, собственно, часть московского стиля модерн, который и создавался под непосредственным влиянием Врубеля и, конечно, архитектора Федора Шехтеля.
Эта эпоха — время экономического и культурного расцвета империи, конец ХIХ, начало ХХ века — это еще и эпоха появления «частных дворцов», сочетавших в себе совершенно грандиозную архитектуру нового стиля и фантастических внутренних интерьеров. Интересна она ещё и тем, что была искусственно оборвана вначале войной, потом революцией и большевиками — хозяевам этих «частных дворцов» пришлось по большей части уехать из страны.
В принципе, «дворцами» Российскую империю было не удивить, однако одно дело — поместья и усадьбы дворян, как загородные, так и городские, или императорские дворцы, все это в каком-то смысле упиралось в древнюю традицию, в каноны и законы, в конце концов, было экономически и политически вписано в общую имперскую конструкцию — совсем другое дело, когда хозяевами дворцов становились в полном смысле слова разные люди, люди разных национальностей, сословий, не имевшие, как правило, прежней «родовитости».
Это был новый класс собственников, наследников и рантье, они не были ничем обязаны собственно «царскому режиму». Они опирались на свое благосостояние, нажитое «непосильным трудом» (или трудом предков) — то есть строили свои новые «дворцы» буквально с чистого листа.
Таких «частных дворцов» в Москве осталось не то, чтобы очень много. В некоторых из них планировали заказать (и заказывали) убранство интерьера именно Врубелю, несмотря на его репутацию «гениального сумасшедшего» (коим он, правда, ещё не был), несмотря на его стремление «выходить за рамки».
Часто этот союз заказчика и подрядчика заканчивался размолвкой и ссорой — так было, например, с «особняком в неоготическом стиле» на Поварской, дом 9, его хозяева инженер Константин Дункер и его жена Елизавета Дункер (дочь известного коллекционера Д. Боткина) заказали Врубелю огромное многочастное панно («Суд Париса»). Но то, что сделал Врубель, им категорически не понравилось.
«И хотя все панно были отвергнуты заказчиками, — пишут авторы альбома к выставке в Третьякове, — трудно переоценить значение этого заказа для творческой биографии мастера». Сейчас трудно представить себе людей, которые что-то заказывают для оформления дома «гениальному художнику», а потом заказ аннулируют. А тогда это было в порядке вещей — новая российская цивилизация только строилась, только устанавливалась.
К счастью, во многих купеческих домах работы Врубеля всё же сохранились — это особняк купца Алексея Викуловича Морозова во Введенском (Подсосенском) переулке, или особняк Саввы Тимофеевича и Зинаиды Григорьевны Морозовых на Спиридоновке (например, настенный триптих «Фауст»), барельеф в усадьбе Мамонтова на Садовом кольце. Там кое-что еще сохранилось, из всего того, что он придумывал, воображал, делал, создавал в монументальном жанре, в прикладном искусстве…
Когда я думаю о том, чего лишила нас советская власть, революция и гражданская война, список получается большой. Всё понимаю про всеобщее образование и индустриализацию, про ядерную бомбу и «советский проект» с его фантастическими планами — и всё же безумно жаль того многообразия форм жизни и быта, которое было, ну вот хотя бы в ту «эпоху модерна». В частности, жаль всех тех не написанных работ Врубеля, всех этих не построенных дворцов с его панно и плафонами, которые могли бы украшать Москву.
И всё же Врубель остался в Москве — вот этой «Принцессой Грезой», висящей над Театральной площадью, этими смешными «Лебедями», над разрушенными Краснопресненскими банями, этим мифологическим ощущением, что он здесь все-таки был.
Последний московский адрес Врубеля — психиатрическая клиника имени Сербского. Его лечили в разных частных клиниках, но и здесь в Кропоткинском переулке тоже. Отсюда на выставку пришло множество его зарисовок — палата, кровать, вид из окна, карандашные портреты санитаров, больных и врачей.
Если вы любите Москву и вам интересна и важна её история — подписывайтесь на канал!
