1. Проблема философии в аспекте времени состоит в том, что предмет философии — вечный и неизменный, а философ и окружающие его части мира до рези в глазах, и глазах не только философа, движутся, но движутся всё же с конечными скоростями, то есть не движутся со скоростями бесконечными, иными словами — не пребывают всегда во всех точках своей траектории, то есть их не получается считать неподвижными и неизменными, и потому для них важна категория времени.
Философу, однако, не следует отчаиваться, плевать в колодец вечности и пускаться во все тяжкие, участвуя во временных гонках: ладно, мол, пусть философия — это наука, а потому и в ней происходит накопление знаний, формулировка гипотез, поиск их подтверждений и т. п. Становиться наукой, точнее — только наукой, это смерть философии. Так она лишь превратится в недонауку и в не-философию.
2. Важно поэтому уяснить себе: как возможна философия без потери своего вечного и неизменного предмета? Ведь очевидно, что люди — существа, выработанные временем, так или иначе эволюционировавшие и только с какой-то определённой отметки на временной шкале открывшие или создавшие себе философию. Значит, время — участник философии хотя бы на начальном этапе своего генезиса, и время — участник формирования философа, живого агента философии. Философ ведь человек. Ни Боги, ни звери, ни растения, ни минералы не философствуют.
3. Помимо генезиса философии и философа следует обратить внимание на то, что хотя предмет философии вечный и неизменный, философствуют о нём разные философы по-разному. Нет прогресса в области философии. С этим стоит согласиться. Но почему так разнообразятся философемы во времени и пространстве? Ф. В. Й. Шеллинг и Г. В. Ф. Гегель резко отличаются от Платона Афинского и Аристотеля Стагирского. И после этого ещё говорят, что они заняты одним и тем же? В чём источник таких различий между философами и их философиями? И кто же из них это всегда одно и то же выявляет лучше, кто, стало быть, всё же прогрессивнее?
4. Мне представляется, что дело здесь в том, что иначе как на временном материале вечность не отразить. Вечность не имеет у себя своих собственных образов. Они в неё не помещаются, так она цельна и нераздельна, чтобы отличать себя от своих образов и свои образы хранить в себе наряду с самой собой, наряду с субстанцией образов.
Вечность нужно пригласить или заставить глянуть в зеркало времени. Каковым приглашением или понуждением философ и занимается. А это зеркало в разное время, в разные исторические эпохи — разное. Так что философы — флористы вечности, собиратели её цветовых живых образов, флористы мудрости. А историки философии — собиратели гербариев образов вечности, создатели икебаны философии, ботаники и систематики философской флоры, сами будучи её припудренной пылью веков фауной.
5. Образ, метафорой которого стоит воспользоваться для отношений вечности и времени и месте философии в этом отношении, есть образ шара, лучше — астрономического Солнца, у которого помимо относительно неизменного ядра и его оболочек имеется корона с вырывающимися время от времени чрез неё протуберанцами. Корона Солнца — пограничная область, через которую оно общается с внешним ему миром. Вот эти проявления вечного и неизменного Солнца (учитывайте метафоричность описания) и есть его философия. А что там с планетами, большими и малыми, небольшими каменными и гигантскими газовыми, астероидами и кометами, пылевыми облаками? Они во власти времени.
Смерть и время царят на земле,
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
В. С. Соловьёв. «Бедный друг! истомил тебя путь...» (1887)
Этот образ помогает нам понять, почему так разнятся философии, почему столь неодинаковы философы, призванные к одному, вечному и неизменному.
6. Второй источник различий в том, что не только внешняя среда бытия философов всегда различается от философа к философу, но и сами философы отличны друг от друга, каждое их философское Я отлично от другого философского Я.
А ведь первично цельность мира в поисках вечного в нём делится философом на Я и не-Я. И при всех оговорках, что это Я не эмпирическое, а трансцендентальное, и не-Я — тоже трансцендентальное, а не эмпирическое, отношение Я и не-Я всё равно приходится выражать в эмпирическом материале, составленном из эмпирического Я и эмпирического не-Я. При всей прицельной меткости философии, скажем, периода немецкой классики XVIII — XIX веков Ф. В. Й. Шеллинг и Г. В. Ф. Гегель пишут иначе, чем И. Кант и И.-Г. Фихте. И каждый из них — иначе, чем любой другой из трёх оставшихся. Я уж не говорю об А. Шопенгауэре и Ф. В. Ницше.
7. И что же остаётся всё новым и новым философам, вышедшим из народа, как сын бондаря Мартин Хайдеггер? Или философам, так народа и не покидавшим, как крестьянин и воин Платон Каратаев?
Осознать, что
Двое в комнате: ты и вечность
Отражением в зеркалах.
Зеркалах времени. Этим отражением философу и следует заняться. Выразить его.
8. Но ведь вечное не отделено так наивно и просто от времени, как Солнце от своей солнечной системы. Вечным проникнуты каждая частичка времени, каждая наносекунда.
Вот говорят, наука безжалостно критична к самой себе, она постоянно поливает кислотой сомнения все свои едва достигнутые результаты: выдержат ли, не сгорят ли? Наука непрерывно проверяет и перепроверяет свои результаты. И если найдены ошибки, ранее не замеченные, или новые эмпирические данные не вмещаются в старые теории, наука отвергает с таким трудом построенные теории и принимается создавать теории заново. Глядя на процесс научного поиска, может показаться, что наука — это область непрерывной относительности, вечного хаоса случайностей, фальшивый альпинизм с покорением одной мнимой вершины за другой, столь же мнимой.
Человек — живое существо, способное выработать условный рефлекс с одного — двух подкреплений. Так если теория раз за разом опровергается, зачем вообще строить какую-либо теорию? Зачем вообще заниматься наукой? Землю попашешь, попишешь стихи и — довольно!
9. Несомненно, наука возможна лишь тогда, когда при всех опровержениях теоретических построений и разрушении старых теорий у учёных нет сомнений в вечной и неизменной истине, всё более точные образы которой они и пытаются сформулировать во всё новых и новых теориях. Если вечной и неизменной истины нет, вся наука вместе с учёными в обнимку идут насмарку, идут на свалку.
(1) Иными словами, наука занята тоже вечным, но по-другому, чем философия. Философия занята целой вечностью, наука — исчислением вечности в частных производных.
(2) Имеется и другое отличие науки от философии: наука старается быть чисто объективной, то есть исключает Я из своих построений, старается выяснить, «как всё было на самом деле» без участия познающего ума.
Стало быть, наука в своих абстрактных построениях не только (1) частична, но (2) половинчата, занята лишь не-Я.
Поэтому другим, уже цельнокосмическим, образом отношений вечности и времени будет уже не Солнце, а суперструктура вселенной, на карте представляющая собой более или менее равномерную сеть, образуемую галактиками и скоплениями галактик. Вечность всюду, она не обособлена от времени.
10. Вот так и получается, что ни город, то и норов. И что ни философ, то и философия. Именно поэтому философия резко индивидуальна. Философия — дело стиля и вкуса, симпатий и восхищений как у создателя философии, так и у почитателя философии. Философия — область свободы. Философ свободно выбирает, о чём ему рассуждать, что читать и не читать и как пренебрегать и не пренебрегать прочитанным. Философ в своём мире sub specie aeternitatis, как кит в океане. Ему не надо заглатывать, не прожёвывая, весь мир, чтобы познать его, не повредив его структуру. Это было бы похоже на то, что одинокий кит проглатывает мировой океан.
Напротив, занимаясь целым, вечным, неизменным, философы сами создают множественные образы вечности, множественные миры, в которых вечности покойно, комфортно и радостно.
Естественно, ни о каком народно-хозяйственном значении философии речи не идёт. Какое народно-хозяйственное значение светлой улыбки счастливого ребёнка или задорного лая весёлого щенка? Вот так и с философемами. Человеку, навсегда укоренённому в народном хозяйстве или на личном подворье, философия не нужна.
11. А наука подчёркнуто безличностна, она есть продукт коллабораций и составляющих их коллаборационистов. Наука — непреложна и бесчувственна, как стратоны в геологии, как стороны треугольника в геометрии, как мопед в механике и технике. Наука — область необходимости. Если имеется какое-то обаяние бесчувственности и объективности, то науке оно присуще. И тогда учёный люд неизбежно испытывает влияние этого обаяния, во всяком случае — ему нравится заниматься наукой.
Но занимаясь частичным и половинчатым, множество учёных создаёт по существу единое знание, к которому все они причастны. Правда, объективному не-Я и субъективной теории не-Я, идущей от Я, не слишком уютно в этом здании знания. Там лишь коммунальные квартиры с длинными коридорами. Однако, правда и то, что социальный эффект науки огромен, социум способен радикально преобразоваться, привитый к научному знанию. В этом ценность науки. И тогда
Науки юношей питают,
Отраду старым подают...
М. В. Ломоносов. Ода на день восшествия на всероссийский престол её величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года (1747)
2022.01.21.
