Я продолжаю изучать творчество Демьяна Бедного, и приглашаю вас присоединиться ко мне в этом деле. О том чем меня привлекает Демьян я уже писал ранее, поэтому повторяться не буду.
Я собрал для вас в этом посте все стихи Демьяна Бедного за 1922 - 1929 годы из тех, что он посвятил (хотя бы частично) эмигрантам. В качестве источника материалов я использовал 3-й томик собрания сочинений автора.
По духу, стишки Демьяна за данный период не сильно отличаются от его работ за 1921 год. Однако, если в 1922 году там все та же желчь, все тот же прямой переход на личности оппонентов - Милюкова, Мартова, Чернова, Дана, Шкуро, и иногда попытка с ними пополемизировать, то с течением времени, пишет об эмигрантах Бедный все меньше и меньше (фокусируясь на внешней и внутренней политиках, на которые эмиграция перестает иметь какое-либо влияние), иной раз вспоминая о них разве что на юбилей Октябрьской Революции, и вспоминая то, только чтобы просто в них издевательски весело плюнуть.
С 1930 года внимание Демьяна опять сильно переключается на эмигрантов, и пишет он уже не про звезд эмиграции, а про быт простого эмигранта (разумеется неудачника!), но об этом уже в следующей серии!
Статистика по годам по стихам Демьяна Бедного посвященных эмигрантам
1922: 5
1923: 0
1924: 1
1925: 2
1926: 0
1927: 1
1928: 0
1929: 0
1922
ПОСЛЕ УЖИНА ГОРЧИЦА
Большевиков уничтожит только удар
в голову - Петроград. В 1612 году
освободить Русь - значило взять
Москву, а в 1922 году Минину с
Пожарским надо идти в Петроград.
(А. Амфитеатров в "Общ. деле".)
Амфитеатров, ба! Тож в роли подходящей!
Аврамий Палицын какой!
Брось, милый, запоздал! Бери мотив другой:
Над эмигрантщиной смердящей
Пой "со святыми упокой"!
Пусть вас утешит всех загробная награда
За ваши муки здесь. А что до Петрограда,
То в нем из всех квартир для вас едва-едва
Очистится одна: "Гороховая, два"!*
* Гороховая, 2 - помещение Петроградской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.
МЕНЬШЕВИСТСКАЯ ПЛАЧЕЯ
Буржуйский прихвостень и верный подголосок,
Друг шейдемановцев, марксистский недоносок,
Зломеньшевистская кликуша-плачея,
Мартушка в горести льет слезы в три ручья.
Несчастный, Генуей и день и ночь он бредит,
Туда - в мечтах своих - он, гость незваный, едет,
И, у Антанты взяв и пропуск и пароль,
Там выполняет он предательскую роль.
Предатель искренний и яростно-упорный,
Он фанатически творит свой подвиг черный:
Не в силах будучи погнать Россию вспять,
Он воет в бешенстве: "Распять ее! распять!!
Пусть, бравшей верх по-днесь над вражеской расправой,
Ей станет Генуя - Голгофою кровавой!!"
Но... "агнец" жертвенный из жертвенной Москвы
На агнца непохож и голову, увы,
Пред кем-нибудь склонять не выявил желанья...
И шею подставлять не хочет для закланья.
Нет, как нам мирные условья ни нужны,
Но мы не думаем наш меч влагать в ножны.
Мы в Геную пойдем для сделки, нам полезной,
Уступчивы в одном, другом, но не во всем,
И руки мирные мы мирно потрясем...
Рукой, обтянутой перчаткою железной
GOLOS ROSSII
Russische Tageszeitung fur Politik*.
Berlin, Friedrlchstrasse.
Einzelpreis 1 Mark.**
Поль Милюков - в интересах общего
дела - переуступил В. Чернову свою
берлинскую газету "Голос России".
Берлин... "Как много в этом звуке
Для сердца "русского" слилось!"
С Россией подлинной в разлуке
Там швали всякой набралось.
Как черви в уличном отхожем
(Ни с чем иным сравнить не можем!),
Скрепляя внутреннюю связь,
Клубится эта гниль и мразь.
Под треск черновской балаболки
Она свивается плотней,
Того не чуя, что над ней
Уже навис... ушат карболки.
Про то пронюхав, Милюков
Вильнул хвостом - и был таков!
Кичась эсеровским паролем,
Чернов, подарок подхватив,
Заголосил на тот же, Полем
Ему завещанный, мотив.
Певцы несходного обличья,
Но Golos - нету в нем различья.
И Врангель пишет: "Мой дюша,
Ваш голёс - ошин караша!"
Чернов польщен. Кому не лестно?!
А Мартов с Даном тут как тут!
"Вас Носке с Адлером зовут...
Мы с вами выступим совместно...
Единый фронт и общий рейс..."
*
Rossii ...Golos... Einzelpreis!..
1922
* Голос России
** Русская ежедневная политическая газета. Берлин. Фридрихштрассе. Цена отдельного номера 1 марка.
АХ, ПОЗВОЛЬТЕ ВАС ПОЗДРАВИТЬ!
Еще две телеграммы
Оплачены антантовской валютой
В Париже под председательством
миллиардера Моргана открылась конференция
банкиров.
Радио.
Из Берлина
Из нашего печального изгнания
Приветствуем ваши великие начинания.
Вы соль земли и светочи мира.
Да здравствует творческая мысль банкира!
Да здравствует предмет нашей бескорыстной симпатии,
Представитель американской развернутой демократии,
Гордость человечества, Морган!!
От лица сотрудников "Социалистического вестника"
Подписали два меньшевистских прелестника
Мартов и Дан.
*
Из Москвы
Переваривая впечатления московских приветствий
(Не имевших, к счастью, физических последствий)
- Ах, вырваться бы отсюда скорее! -
Скорбим, что не можем, каждый в своей ливрее,
Потолкаться в передней вашей конференции,
Чтоб сквозь двери послушать ваши мудрые сентенции
И усвоить их высокоблагородные мотивы.
Клянемся выполнять ваши новые директивы
И проводить их в жизнь всеми "социалистическими" мерами.
Лично от себя и уполномоченные эсерами,
Этими жертвами большевистского насилия,
Подписали: мамзель Эмилия,
Вокерс, Курт Розенфельд, переводчица Розенталия
И еще одна каналия
(Коммунистов коробит ее кровно поруганная фамилия).
С подлинным верно
Демьян Бедный.
ХОДИТ СПЕСЬ НАДУВАЮЧИСЬ
В передовице "Последних новостей" от
октября Милюков пишет: "Большевиков
терпят потому, что не знают, кем их
заменить: не Кириллом же и даже не
Николаем Николаевичем. Если вот эта
эмигрантская демократия громко крикнет:
"Мы здесь", то дело освобождения России
сразу подвинется к развязке".
Нам сей пример - он тут уместен! -
Из Иловайского известен:
Противник Цезаря, Помпеи,
Был Милюкова не глупей.
"Что Цезарь мне и Рубиконы! -
Помпеи хвалился. - Хлам какой!
Да стоит топнуть мне ногой,
И вырастают легионы!"
Конец Помпея был каков?
"Протопал" он свою карьеру!
И вот папаша Милюков
Такому следует примеру?!
"Мы - здесь, - кричит, - мы здесь! Мы здесь!"
"Да где ж?"
"В Берлине и в Париже!"
Подумаешь, какая спесь!
Рискните сунуться поближе!!
1924
СЕМЬ ЛЕТ - А КОНЦА НЕТ!
(Барынин сон)
Сказка
Православные христиане,
Отставные купцы, помещики, дворяне,
Очаровательные дамы и почтенные мужчины,
Разгладьте ваши морщины
И простите меня
По случаю торжественного дня
Седьмой Октябрьской годовщины!
Сократив на время свой воинственный пыл,
Я про вас почти позабыл.
Позабыл про кадета Милюкова,
Позабыл про купчину Гучкова,
Позабыл про фабриканта Коновалова,
Позабыл про Керенского шалого,
Позабыл про Чернова, учредиловского дурачка...
Разве вас перечтешь с кондачка?
Было два миллиона без малого,
Вас, подравших за советский кордон.
У нас тут веселый советский трезвон, -
Тонет все в красном цвете...
Ну, совсем из памяти вон,
Что вы есть еще где-то на, свете!
Во внимание вас не берем,
Не браним, не корим, не жалеем...
Так хоть я умягчу ваши раны елеем.
С красным вас Октябрем!
С семилетним вас юбилеем!!!
Искупая свою вину,
Расскажу вам сказку одну
Про "Барыню - змею подколодную".
Сказку старо-народную,
Большевистским "Октябрем" омоложенную,
На советский лад переложенную.
*
Во времена оны,
Когда еще были крепостные законы,
При прадедушке последнего царя, Николая,
Жила-была барыня злая-презлая.
Бывало, к ней староста утром заявится,
Насчет наряду какого справиться,
Так она его в рыло - раз!
Потом уж приказ.
А уж как мужиков казнила безбожно,
Рассказать невозможно!
*
Жилось мужикам нестерпимо.
Ну, иные спасались, вестимо:
В петлю - летом, в прорубь - зимой.
Но вот выпал случай: мужиков этих мимо
Шел солдат на побывку домой.
Зашел в деревушку, к мужикам постучался.
Гость подобный не часто случался.
Мужики ему рады. - Откуда? Куда? -
Рассказал им солдатик - дело обычное! -
Где бывал и какие видал города,
Про житье рассказал про столичное.
"Ну, а вы как живете?"
"Житье горемычное! -
Мужики в общий голос про беду про свою. -
Позавидует черт ли такому житью!
Правит нами барыня,
Барыня-сударыня,
Помещица заклятая,
Богатая-пребогатая,
Злющая-презлющая,
Ведьма сущая!
Мучительница - во!
Не щадит никого:
Ни деревенского, ни дворового,
Ни хворого, ни здорового,
Ни старого, ни малого,
Ни кривого, ни беспалого,
Ни ленивого, ни проворного,
Ни дерзкого, ни покорного.
Орет "замучаю!"
По всякому случаю:
За чох, за взгляд,
За невыход в наряд,
За честность, за блудни,
За праздник, за будни,
За церковь, за кабак, -
Дерет, как собак!
Как жить нам, солдатик?
Как быть нам, касатик?
Не дашь ли совета?
Сживет нас со света
Ведьма эта!
*
Разрядившись ядреной поговоркою,
Затянулся солдат махоркою,
Потом пошел в уголок,
Развязал свой узелок,
Обсмотрел в нем всякие баночки,
Обнюхал разные скляночки
И, чехвостя помещицу вдоль и поперек.
Поднес мужикам пузырек:
"Этих капель подбавьте ей в кофей, ребятки
А потом... мы почешем ей пятки!"
*
Случай выбрали. В точку.
Хватив кофейку-кипяточку,
Злая барыня - хлоп!
Повалилась, как сноп.
Спит-храпит, тяжко дьгшит,
Не видит, не слышит, -
Бревно-бревном,
Хоть руби колуном!
"Ну, - сказал солдатик, - теперя
Укрощать будем этого зверя.
Кто у вас на деревне первейший буян?"
"Есть сапожник у нас, Емельян".
"Лютый?"
"Страсть".
"С женкой ладит?"
"Ладит".
"Пусть ее на неделю к родным он спровадит,
Не мешала чтобы.
А мы ему для доброй учебы,
Под видом евонной
Жены законной,
Подкинем барыню на недельку",
"Переженили" мужики Емельку.
"Емеля, постарайся для мира!"
"Ладно. Несите сюда этого вампира!"
Емеля утром молоточком стучит,
Сапожки новые туги.
А барыня злая, проснувшись, кричит:
"Слу-ги!.. Слу-ги!!
Мишка!
Епишка!
Фетинья!
Аксинья!
Лукерья!
Гликерья!"
А Емелька ей, из тугого сапога
Выбивая колодку:
"Это я тебе, што ли, слуга,
Сто чертей тебе в глотку?!"
Барыня затрепыхалася вся:
"Ты откуда взялся?!"
"Как откуда?
Мужа не признаешь, паскуда?
На дворе давно белый день,
А ты тут в постеле себя разуваживать?!"
Сдернул Емельян с ноги ремень
И давай барыню нахаживать:
"Вставай! Развела дома стужу!
Топи печь!
Топи печь!
Топи печь!
Да своему законному мужу
Не перечь!
Не перечь!
Не перечь!"
Барыня сначала
Диким криком кричала,
Визжала, ярилася,
Под конец взмолилася
И, утирая слезы рукавами,
Побрела за дровами,
Затопила печь, обед приготовила,
Ни в чем Емельяну не прекословила.
Да Емельян придирчив - беда!
"Эт-та что за еда?
Ты думаешь, я не вижу?"
И выплеснул ей на голову всю жижу.
А на другой день новая придирка.
У барыни - печь, и стирка,
И хлев, и огород.
За плетнем народ
Глядит, любуется,
Диву дивуется,
Своим глазам, ушам не верит,
Как это Емельян барыню костерит,
Не по-барски ее величает,
К работе черной приучает!
*
Сошла барыня на тень,
Свалившись от работы на седьмой день, -
До того показался ей праздничек трудным! -
Заснула барыня сном непробудным
И не слыхала, как ее деликатно
Свезли мужики в усадьбу обратно.
*
Проснувшись на барской пуховой постели,
Заместо грозного Емели
С лицом испитым, в прыщах и угрях,
Увидала барыня в дверях
Мишку,
Епишку,
Фетинью,
Аксинью,
Ключницу Лукерью
И старосту за дверью:
Боятся они подойти к ней близко,
Кланяются низко,
На барыню умиляются,
О здоровьице справляются:
"Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня,
Уж мы-то ждем, заждалися,
Как вы не пробуждалися,
Всю ночь стонали-охали,
От снов лихих, от боли ли.
Покушали не плохо ли?
Опиться ль не изволили?
Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня!"
*
Возвела барыня глаза
В угол на образа,
И личико ее прояснилося:
"Так это, взаправду, мне все приснилося!
Так это, значит, во сне
Было божье указанье мне?
Староста! Беги за сапожником Емельяном.
Над ним, злодеем, смутьяном,
Свершу веленье божьего суда.
Господи! В мыслях с тобой неразлучно...
Розог!.. Розог!.. Емельку сюда!..
За-пор-р-р-рю... собствен-но-руч-но!!"
*
Ой ты, барыня расейская,
Ой, ты, шпана белогвардейская!
Не семь дней, семь годков -срок значительный!
Тебе сон все снится мучительный,
Сон мучительный - злая напасть,
Рабоче-крестьянская власть!
Семь годков - и восьмой на пороге.
Ты же все пребываешь в тревоге
И, теряя остатки ума,
Чай, не веришь уж больше сама,
Что от красного Октябрьского "наваждении"
Когда-либо дождешься пробуждения.
Страдаешь семь лет, -
И конца твоим страданиям нет!
1925
ДВА УГОЛЬКА
Сказка
Жили-были старик да старуха.
Не было у них ни пера, ни пуха.
Никакого добра:
Ни кола, ни двора,
Ни медной полушки,
Не было хлеба у старика и старушки,
Чтобы прятать его в сундучок
Под крючок.
Не было хлеба краюшки
У старика и старушки,
И сундучка у них не было, где б
Хранить могли они хлеб.
*
Не было у старика и старушки
Своей избушки
С уголком особым, в котором
Хлеб хранился б у них в сундучке под запором,
И не было у них клочочка земли,
Где б избушку они построить могли.
*
Будь у них, хоть худая, избушка,
Уж наверно б старушка
Со своим старичком
Обзавелись сундучком.
В сундучке ж - хоть какая б нужда привязалася-
Корка хлеба, наверно, всегда б оказалася.
Но у них ни земли не имелось клочка,
Ни избушки, ни сундучка.
И таких бедняков не встречалося боле,
Кто б завидовать мог незавидной их доле.
*
Не о том, однако, старики горевали,
Что не всюду им хлеба кусок подавали:
Тем была их судьба особливо сурова,
Что у них своего не имелося крова.
Люди все же не звери:
Не везде закрывали пред нищими двери,
Даже лишний давали порой ломоток,
А случалось, так даже и бражки глоток.
Старики всё ж почли бы за лучшее -
Не поесть в ином случае
И в отрепье своем походить хоть на пугал,
Но - иметь свой угол,
Иметь свой угол,
Где б могли они после бродяжного дня
Свои старые кости погреть у огня.
*
Четыре стены простого жилища
Важней человеку, чем пища, -
Четыре стены человеку дают
Приют.
*
Четыре стены - это радость огромная,
Без них человек, что собака бездомная,
Бездомные ж люди бедным-бедны.
Четыре стены!!.
*
Однажды зимою
Старичок со старушкой женою
В некий праздничный вечер, - а в вечер такой,
Когда праздничный всюду наступает покой,
Для бездомных людей и голод чувствительней
И холод действительней, -
В этот вечер старик со старухой, голодные
И холодные,
*
Кряхтя и дрожа, озираясь в тревоге,
Шли по темной дороге.
И попался им вдруг у каких-то ворот
Весь облезлый, мяукавший жалобно кот, -
На нем кожа да кости, а шерсть - две шерстинки
На четыре плешинки.
А вот будь у кота его шерсть попышнее,
Так была б его кожа нежнее,
А была б его кожа нежнее,
Не пристала б она к его ребрам так плотно, -
Не пристала бы кожа к ребрам так плотно,
Кот бы жил беззаботно,
Был бы он боевым мышеловом,
Бодрым, сытым, ну, словом,
Не имел бы такого печального вида
Кота-инвалида.
Но, костлявый, горбатый и шерстью не пышный,
Он, понятно, был кот никудышный.
Богачи к богачам хлебосольны,
А для бедного - грошик, и то - раз в году.
Бедняки, не в пример богачам, сердобольны
И отзывчивы крайне на чужую беду,
Коркой хлеба последней делясь без отказу.
Старичок со старухой вспомнили сразу,
Как кота увидали,
Что им сала кусок люди добрые дали.
"Бедный котик! - старуха сказала. -
Кис-кис-кис! На, покушай вот сала!"
*
Подкрепившися, кот - погляди ты, каков! -
Зашагал молодцом впереди стариков
И привел их средь ночи глухой, непробудной
К одинокой хибарочке, темной, безлюдной.
Кот в хибарку веселым прыжком,
А за ним старичок со старухой - шажком.
Осмотрелась в хибарке семейка.
Печь. Пред печью - скамейка.
Посидеть есть на чем.
Заиграл было месяц на печке лучом,
Осветив всю хибарочку бледно.
Луч сверкнул и погас. Стало снова темно.
А с лучом заодно
Кот исчез вдруг бесследно.
Била зимняя слякоть в окно.
И, казалось, конца уж не будет ненастью.
Печь зияла раскрытою черною пастью,
Вид холодный и злобный храня
Без огня.
"До чего же погода плохая, -
Простонала старуха, вздыхая, -
Дождь и снег вперемешку.
Если б нам хоть одну головешку...
Головешку хотя бы одну...
У огня мы бы вспомнить могли старину".
"Есть что вспомнить. Того ли мы ждали,
Чтоб порой не иметь даже хлеба куска!"
"Жизнь счастливая вот уж, казалось - близка!.."
Так вдвоем старики, пригорюнясь, мечтали.
А кругом были - холод, и мрак, и тоска.
*
Вдруг в печи - что же это? -
В глубине ее где-то
Ярко вспыхнули два огонька,
Два волшебных, живых, золотых уголька,
Два уголька!!
"Вот ты бредила, мать, головешкой, -
Старичок усмехнулся счастливой усмешкой. -
Что ж ты, бабка Авдотья?
Долго кутаться будешь в лохмотья?
Ну, тогда отодвинься и стынь,
Коль из печки не чувствуешь теплого духа".
"Как же! Чувствую!.. Чувствую!.. Сразу - теплынь! -
Отвечала старуха,
То одну, то другую ладонь
Наводя на огонь. -
Не подуть ли, чтоб все разгорелося дружно?"
"Что ты! Что ты! Не нужно!
Угольки тогда могут быстрее сгореть.
Будем греться всю ночь и на угли смотреть!"
*
Старики у огня до утра согревалися
И всю ночь на огонь любовалися.
А когда же ночная ушла темнота,
То открылося пред старичками,
Что всю ночь проглядели они на кота,
Согреваясь его золотыми зрачками!
*
Так нашло подтверждение
Чье-то "мудрое" крайне суждение
Среди многих красивых, но шатких идей,
"Как закон, непреложное":
"Все богатство и счастье бедных людей -
Вера их в невозможное".
*
Эту сказку с моралью такой "непреложной",
Но в советские дни оказавшейся ложной,
Я выудил в белой газете.
"Счастье бедных? Цена ему - ломаный грош".
Нет надежды, чтоб лучше жилось им на свете.
Эмигрантам сюжет показался хорош.
Невдомек им, что сказочка эта кусается,
Что уж если кого она близко касается,
То касается собственно их.
- Твоя от твоих! -
Господа беглецы закордонные!
Вашей сказкой бью вам челом.
Это вы же проводите ночи бессонные
В черной скорби, в мечтах о былом.
Там, в краях чужедальних, бродяги бездомные,
"Мемуары" наплакали вы многотомные:
"Полководцев имели... Имели войска...
Уж победа, казалось, была так близка...
Колокольни Москвы из Орла уж видали...
А теперь... Ах, того ли, того ли мы ждали?!"
Безнадежность! Тоска!
Но, одначе,
По газетам по белым выходит иначе.
Манит печка советская. Издалека
В этой печке им чудится два уголька.
"Мать честная! Царица!
Что из этих из двух угольков возгорится?"
Глядь-поглядь, разыгралась фантазия
(Я иные статейки для смеха храню!):
"Вот какие творятся в Москве безобразия!
Власть советская - крышка! - гниет на корню!
Мужики, мол, теперь спохватилися.
Научили их разуму злые года.
Всюду стоны: "Скорей бы, скорей возвратилися
Настоящие к нам господа!"
*
Вот, - орут господа из газеты в газету
("Господа", у которых пристанища нету,
Нету "дома" - усадьбы! - и нет сундука), -
Вот, - орут они, - сколько тепла нам и свету
Посылают российские два уголька!
Вот! "Свершается!.." - "Мы - накануне момента!.."
"Впереди угольки..." - "Ждите добрых вестей!"
Угольки ж, на проверку, не стоят ни шпента.
Это просто вралей патентованных рента,
Брех обычнейший "рижского корреспондента"
Из "Последних (живущих враньем) новостей".
ДРЕССИРОВАННЫЙ
Известный белогвардейский и бывший
кавалерийский генерал добровольческой
армии Шкуро выступает теперь в цирке
в Париже с труппой из казаков, под
видом наездников. (Из газет.)
Средь разоренных сел и брошенных полей
От тифа и от пуль уж не валятся трупы.
Шкуро, готовивший России мавзолей
По воле биржевых царей и королей,
Донской стотысячной уж не составит "труппы".
*
Но... он готов на все за выгодный куртаж.
Парижский цирк, так цирк! Какого, дескать, хрена!
Ведь должность у него по существу все та ж,
И только сузилась арена.
*
Белонаездников, увы, не то число,
И не Москва - приманка в виде приза.
Ах, время множество мечтаний унесло!
Но... то ж, продажное, осталось ремесло!
И та ж, "парижская", осталась антреприза.
*
- Ха-ха! "Наездничек" Шкуро, на сцену - в строй!
Признаться, даже мне, врагу, звучит обидой,
Что этакий, ха-ха, бандитский "волк", "герой"
Стал дрессированною гнидой!
1927
ТОЖЕ ЮБИЛЯРЫ
Ботинки рваные и рваные штаны
Превосходительной шпаны.
Где шпоры звонкие? Где яркие лампасы?
Где генеральское рычанье и гримасы?
Где важность прежняя служаки трех царей?
Какой-то "хам", "лакей" "героя-ветерана"
Прочь гонит от дверей
Парижского ночного ресторана!
*
Но кто же этот грубый "хам"?
Ах, и его судьба лишилась постоянства!
Ла-кей!.. Гудит в ушах трактирный пьяный гам.
Ла-кей!.. А десять лет назад... в России... там...
Он, полный барственного чванства,
Был... предводителем дворянства!
*
Обоим в "Феврале" судьба сказала: "пас!"
Лишился звания один, другой - лампас.
По человечеству уж мы их пожалеем
На этот раз:
Эй вы, почтенные! Ха-ха! С февральским вас,
С десятилетним юбилеем!!"
t.me/chuzhbina
