Проезжая большой дорогою по Орловской губернии неторопливый путешественник, наблюдая незамысловатые ландшафты, убегающие в обе стороны от шоссе, обязательно обратит внимание на придорожные таблички с надписями: «г. Кромы», «р. Добрый», «д. Гостомль», «р. Гостомль» и др. Когда я вижу эти названия, всякий раз вспоминаю небольшую повесть Лескова о нелепом дворянском бунте, случившимся в этих самых местах в середине позапрошлого века. По добротному, выразительному, вкусному русскому языку эта повесть, безусловно, одна из творческих удач писателя. Язык повести всегда и абсолютно органичен для любой среды, к которой он прикасается: крестьянства ли, духовенства ли, дворянства ли.
Повесть зачинается списком священников, окормлявших духовно добринских прихожан, включая сюда и дворянское сословие. Открывает список о. Василий. Был он очень добр и честен, по-простому, без правил и направлений. Доброта его простиралась настолько далеко, что он находил делом совершенно естественным кражу мирянами меда и яблок из его прекрасного сада, никогда не жаловался, а говорил просто: «Покрали» и более не распространялся. Мужиков он не теснил, перед дворянством не заискивал и пользовался заслуженной любовью и уважением всего прихода. При том, что и сам был не без греха: курил табак и временами пил запоями. При таких припадках окрестное дворянство самым деликатным и нечувствительным образом принимало все необходимые меры для восстановления плотского и духовного здоровья «бедного попиньки». Всячески давая понять поправляющемуся духовному отцу, что ничего не видели и не слышали. «Зряще, аки бы не зряще и не разумеюще». В один из своих припадков о. Василий упал и разбил себе висок и у него образовалась незаживающая рана. Он увидел в этом перст Божий и пошел в монахи, где вел жизнь самую строгую и окончил ее в схиме.
Далее в хронологическом порядке следует о. Пармен. О нем нам известно немногое, а именно: наружность имел красивую, был тонок и строен, при этом вдов и, в силу ли последнего обстоятельства или в силу иных причин, имел непреодолимую тягу к слабому полу и в трезвом состоянии был, по определению причта, «женонеистовен», что его в конечном счете и погубило. Мирян он не обижал, потому мужики до поры смотрели сквозь пальцы на его похождения и говорили: «Бачка гайдебурит или озорует». Запоем он, в отличие от о. Василия, не пил, а если при случае и напивался, то встревал в споры с прихожанами и храбро дрался. Многих о. Пармен бил и некоторыми сам был бит, но при патриархальной простоте нравов, бытующей в наших палестинах (о которой замечено летописцем, что местность наша по реке Гостомле очень воровская), репутации его это не вредило. Кончил же о. Пармен вот чем: во время «толчеи», а что такое «толчея» любознательный читатель и сам может прочесть, открыв повесть на одиннадцатой странице, подняли его, сильно побитого, и отвезли домой, где он и умер, дотянув до весеннего таяния снегов. Следствия по делу о его смерти не производили, так как об эту пору станового пристава волки съели, и именно в то самое время, когда он после угощения возвращался в санях домой со следствия совсем по другому делу.
На место о. Пармена был прислан на приход другой священник, о котором хроника почти ничего не говорит. Даже имя его в анналах не сохранилось, а осталась одно только прозвище: «Рыжий». Был он настолько огромен и широкоплеч, что облачение, шитое на его предшественника, было на нем, как доломан на гусаре. Кроме того был он косноязычен. О благолепии в таких обстоятельствах говорить не приходилось. Дворянство его не признало и настоятельно просило орловского архиерея дать им священника «не очень простого, пофантазироватей».
И допросилось. Дали им иерея Иллариона Оболенского, интригана, клеветника и ябедника. Он то и открыл в мирном сельском приходе дворянский заговор, имеющей целью социальную революцию и низложение государя-императора. Досталось от него и мужичкам, которых он по бедности своей и многосемейности, «тягостно понуждал», повышая расценки на исповеди, молебны и прочие духовные отправления. Полетели от о. Иллариона жалобы в орловскую консисторию. Дело усугубилось еще и тем, что пришлось на «холерный год», который унес почти всех дворян мужского пола в нашем уезде, включая и предводителя, и некому было положить конец мерзким интригам о. Иллариона. Завязалась переписка между консисторией и канцелярией губернатора, к делу подключились власти предержащие, не исключая и жандармского офицера, тайно наблюдающего за губернской администрацией на предмет возможных злоупотреблений. Благодаря этим энергичным мерам дело запуталось так, что и сам черт не разберет, кто прав, а кто виноват. Большинство дворян отъехало от греха к дальним родственникам, а кто мог, тот и за границу. И если бы не вмешательство некоторого благодетеля из местных молодых дворян, вернувшегося в родовое гнездо после завершения образования, «нового русского», в хорошем смысле, человека, не известно, чем бы все закончилось.
Закончилось же оно весьма своеобразно, но делиться дальнейшими подробностями о дворянском бунте не считаю нужным. Задачу свою вижу в том, чтобы пробудить читательский интерес, как к настоящей повести, так и ко всему творчеству Лескова Николая Семеновича. Если мне это удалось, то удовлетворить свой интерес совсем нетрудно, достаточно открыть книгу и уже не оторветесь.
