Алма-Ата, я был здесь однажды, прорву лет тому назад. Город тихий, спокойный. Никаких революций. Я совершенно не понимаю, как надо было умудриться, чтобы поднять этот трудолюбивый народ, тихий, красивый город, на дыбы?
Я хочу вспомнить тишину и красоту этого города….
Объять необъятное, чтобы все окружающее пространство было не больше булавочной головки, и все бы, о чем бы вы ни подумали, было мизерабельно, разменной мелкой монетой или не важно, можно только в горах.
В горах, где небо и ты. Один на один с вечностью, с природой, Богом, раем.
Я ощутил это первозданное чувство на Чимбулаке.
У его подножия лежало яблоко. Вернее город яблок. Алматы. Алма-Ата. Заспанный и румяный, как яблоко…
Город окутан голубоватой дымкой, словно кисеей. Он еще не проснулся. Он приподнял веки, сквозь узкую щелку которых заглядывает утро. Прохладные, словно взор стоматолога, тротуары, серые, еще не запятнанные сочной тенью деревьев улицы.
Чужая речь хрустит, как яблоко: рахат, рахмет, Абылай Хан, тез жэне дэмдi, киялдан. Вкусно, сочно, но не ясно. Все здесь чужое!
Но – прислушайся, о, странник!
Так, натыкаясь на камни, бежит с гор ручей, вздымая к небу хрустальные брызги. Так поют седые барханы в пустыне, песок хрустит во рту путника, суховей треплет ковыль.
Дремотная Азия проснулась, она пробует выговорить то, что является долгим отзвуком или эхом далекой старины, немоты, небытия.
Из-за едва обозначенных вдалеке сиреневой кромкой, гор выглядывает жаркое, как яичница, солнце Востока. У него плоское, как блин, лицо, прищуренный глаз. Оно обманет, обменяет по дешевке, продаст, улыбаясь маслянистой улыбкой, но от него никуда не уйти. Некуда не деться от его медоточивых речей, пряных ароматов, жгучих взоров, лукавых улыбок.
Помирать надо здесь, на Востоке. В гареме, полном любящих и ненавидящих жен. Молодым и безжалостным властителем с полчищами янычар, яростно рычащих за кованными решетками. Умирать, насытившись жизни, как крови, и, устремив взгляд, полный ненависти и любви туда, куда-то на Север, откуда ты ушел и больше не вернешься. Восток – это дурман.
Как только ты попал сюда, так сразу ты - мусульманин с бритой башкой или язычник. Я ятаганом или мачето за шелковым поясом халата. И лукавые уста отворены, чтобы возопить: где мои верные мамелюки, где мое сердце?
На Чимбулаке!
Из душной Алматы дорога бежит в прохладные райские, изумрудные, кущи. Вчерашняя суета, сигналы машин, как крики ишака, восточные красавицы и лукавый азиатский прищур, - все остается позади. Все это - шлейф, который теряется за поворотом. Впереди новая жизнь и Чимбулак.
Снизу Чимбулак кажется большим зефирным облаком, зацепившимся за ветку. Его пологие вершины сливаются с небом. Он не касается земли. Он непорочен, как ангел. Он так невероятен и красив, как нарисованный на ветхом холсте, который вот-вот рассыплется от старости.
На обочине дороги зеленые дебри предгорья. Сквозняк холодной змейкой вползает в окно. Горный ручей с перламутровыми брызгами говорит на языке Абая. Порожистый, почти лишенный гласных, бьющийся о пороги, взметывающий пенные брызги шампанского.
Дорога, переходящая в серпантин. Сквозь проплешины зеленого рая проступают, словно суровые желваки скул, скалы. Скулы сурово сомкнуты. Здесь не шутят, здесь царит молчание и вечность. И все сказанное тобой уже не имеет смысла по сравнению с этой…
Как назвать ее: красотой? Но красота – не передаст и сотой доли того, что открывается и проступает, как печаль и скорбь.
Прекрасное – слишком пресное, слишком затасканное слово. Это… это – горы!
Зеленый ковер травы, тамариска, репья, Иван-чая. Клинопись сосен, сохраняющих перпендикуляр на крутом склоне.
Плавные линии холмов, как волны. За холмом, размытый солнечным светом, еще один, желтоватый. Вернее хребет дракона с треугольными чешуйками. Дракон спрятал голову в расщелину. Чем выше, тем шире проплешины скал. Над самым высоким холмом - светло-коричневый грифель вечности.
Здесь цвета слегка размыты, словно нарисованы темперой, лишь оттенки, полутона.
Какого цвета эти камни? Цвет вечности: болотистый, может быть фисташковый, медный, мшистый…
Прошли миллионы лет, а эти камни живы. Над ними синяя, чистая и сверкающая от холода чаша неба, опрокинутая на мир. С бесплотными облаками, на которых опочивальня Бога.
Расщелины, каменный водопад с расступившимися от ужаса соснами. Сосны сонно помаргивают шишками, а здесь шумным хвойным гуртом убегают на склоны. Но до вершины добираются единицы. Зеленый клин, ветками вцепившийся в вершину. На дальних, темных, как молчание, как тайна, вершинах - снег. Там небо сливается с камнем в одно.
Воздух холодный, слоистый, как вода горного ручья. Время стало вечностью. Стрелки часов замерли. Где-то позади, в дымной лагуне, в желеобразной дымке - взмыленный, тучный, потный, как бай на подушках пыльный город, закатившееся под полог яблоко.
Объять необъятное, миллионы лет охватить разом, взмахом ресниц, осушить одним махом, как стопку холодной водки, вдохнув и выдохнув - можно только в горах!
