рубрика: книги о фигурном катании
Почему мама Евгения Плющенко, в сложный для себя период, пошла собирать бутылки, вместо того, чтобы просто найти работу?
Да, безработица в те годы была зашкаливающей, целые заводы прекращали свою работу в один день. И все же, Питер это не маленький рабочий городок. Здесь тот же Мишин, имеющий большой круг знакомств, мог помочь маме Жени в поисках работы, любой работы. Так почему же бутылки, а не работа?
–––––––––––––
- Внимание! Данная публикация является продолжением двух предыдущих.
- Первую часть можно прочитать здесь 👉 первая часть
- Вторую часть можно прочитать здесь 👉 вторая часть
–––––––––––––
Бутылки
В Советском союзе сдавать бутылки было вполне естественно. Естественнее, чем выбросить стеклянную тару в помойку. Молочные бутылки принимали в тех же магазинах, где продавалось молоко. Пивные и лимонадные тоже принимались. В каждом, даже в маленьком поселке существовали пункты приемы стеклотары. Сдавали стеклотару все. Это не было признаком скупости или бедности. Это была хозяйственность.
А вот собирать бутылки... Где? Повторюсь, люди редко выкидывали тару в помойку. И все же, некоторые собирали. Рядом с пивными. Иногда в парках. Тогда распитие спиртных напитков в общественных местах было запрещено, молодняк с пивом нередко прятался от общественного контроля в парках. Выходили из парка без бутылок, ооставив их в урнах.
В 1980-82 году случился экономический кризис в странах капиталистического мира. Был он для Запада тяжелым. Восполнять запасы решили так, как всегда восполняли – вытряхивая "карманы" другой страны. Советский союз становится для США и Запада законной (в их понимании) целью. Да и в Советском союзе уже было достаточно тех, кто готов был продать страну.
Сухой закон, принятый Горбачевым, был диверсией. Мировой опыт проведения таких экспериментов известен, известны и последствия. Горбачеву именно последствия и нужны были, и в 1985 была объявлена антиалкогольная компания, которая продлилась 2 года. Если до этого страну шатали, то сейчас ее начали откровенно валить. Двух лет хватило, чтобы люди стали спиваться. Бутылки появились всюду. И появилась армия тех, кому для похмелья достаточно было сдать десяток пустых бутылок, чтобы получить бутылку вожделенного напитка.
Если в 70-х, выходя на улицу ранним солнечным утром, запросто встретишь топающего за свежим молоком семилетнего малыша с авоськой, в которой гремели пустые молочные бутылки, в 85-м эта утренняя малышня куда-то испарилась. Совсем.
В 70-х, вынося мусорное ведро, можно было встретить у помойки (контейнер для мусора) личностей бомжеватой наружности. Почти всегда они были одиночками и, завидев человека с мусорным ведром, шарахались, таились. В 85-м выносить мусор уже было небезопасно. У помоек роились, как крысы, стаи бомжей. Теперь они были группами и уже не таились, наоборот, смотрели десятком глаз на тебя исподлобья зло, угрожающе. И, если считали нужным, нападали.
Лично мои "святые" 90-е начались именно в 85-м. С тех пор я никогда не ношу мусор на помойку. Никогда.
Попрошайничество
Попрошайки были всегда. Но в раннем детстве их не помню, а в 70-х видела только на рынках. Цыганята бегали между ног покупателей и постоянно что-то выпрашивали. Иногда казалось, что им ничего и не нужно, они так просто развлекаются. Это было конечно не так, но это не суть темы.
Встречались попрошайки и на автобусной остановке, но, лично у нас в городе это был редчайший случай. А вот в 87-м я столкнулась (впервые) с попрошайничеством. И это было даже не попрошайничество, а какая-то странная, немая просьба о помощи, после которой я очень четко поняла – мир начал меняться. Но тогда я подумала, что это мой мир меняется. Оказалось, не только мой.
Её я встретила в кафе. Здесь готовили прелестное хачапури, а мороженное было самым вкусным в городе, но я зашла на минутку, чтобы разменять деньги на более мелкие. В кафе было полно народу, семейные пары с детьми, пожилые пары с внуками. Я любила тут бывать. Здесь можно было встретить много красивых лиц.
Ее лицо тоже было красивым, но странным. Оно было смирившимся. Ощущение, как будто человек прошёл через какую-то сильнейшую боль, может быть боролся с нею, защищался от нее, но в итоге принял всё как есть.
Она сидела за угловым столиком. Лет семидесяти. Чистенькая, ухоженная. Белый накрахмаленный и идеально выглаженный воротничок, такие же ослепительно белые манжеты на рукавах светло-голубого в цветочек платья. Сидела открыто, прямо – так сидеть умеют только те, кто занимался танцами – и смотрела в зал, на посетителей кафе. Она их не рассматривала, они ей не были любопытны. Просто смотрела и, как будто... прощала их.
Я забыла про всё: и про размен денег, и про автобус, на который торопилась, и что меня где-то ждут.
– У вас свободно? – она мне удивилась, но не оттолкнула ни взглядом, ни жестом, лишь кивнула в знак согласия.
Я присела за стол и взяла в руки меню, которое знала наизусть. Смотрела в буквы и не знала, что мне делать. Встать и уйти? Или заговорить? Или все-таки уйти? Подняла взгляд и увидела ее глаза. И в них был.. голод? Да, я ошиблась. В ее глазах было не смирение. Голод, который я никогда прежде не видела в своей жизни. Никогда. Даже не знаю, по каким признакам я его узнала, но это был точно он. Голод.
– Вы со мной перекусите? Я так не люблю кушать одна. Вы не представляете, как это скучно, есть одной. Сидишь, пихаешь в себя куски, а они такие невкусные. Вы думаете чего я такая тощая? Да из-за придури своей. Я не умею кушать одна. А сейчас уже полдень, и голова уже кружится. У меня малокровие, мне надо поесть, а как одной. Здесь все с кем-то, больше и присесть не к кому. А до дома пока доеду на другой конец города. Точно грохнусь в автобусе. Вы не составите мне компанию? – затараторила я, как идиотка. Дом мой был в двух шагах от кафе.
– Я не..
– Не волнуйтесь, я закажу, – видя, что соседка порывается встать и уйти, выскочила из-за стола и побежала к стойке, оставив свою сумочку на столе. Я поняла, она не уйдет, будет охранять мою сумку, пока не вернусь.
Вернулась уже с подносом с полным обедом, и она еще раз попыталась сопротивляться.
– У меня не хва...
– Да, не переживайте, у меня есть, – и убежала за вторым, принесла и его, плюхнулась на стул, быстро расставила тарелки, убрала подносы на соседний свободный стул, схватилась за ложку и сразу стала впихивать в себя борщ, изображая не дюжий аппетит.
– Спасибо, – она сказала это мне глядя прямо в глаза, потом аккуратно взяла кусок хлеба, ложку и начала медленно есть.
Я щебетала без остановки полчаса, столько слов за всю жизнь не произнесла, сколько за те полчаса, о всякой чепухе, пока мы всё не съели. Она больше не произнесла ни слова. То осторожно улыбалась, то кивала, но ни слова.
А в конце, когда все тарелки были пустые, я незаметно вытащила из кошелька три рубля, встав из-за стола быстро положила их на скатерть, рядом с ее рукой, и, пролепетав "Простите", бросилась бежать из кафе. Бежала, куда глаза глядят, от собственного стыда, от чужой и от собственной боли. Мне хотелось как можно быстрее забыть эту руку в морщинах, так бережно держащую хлеб, эти глаза, голодные и.. прощающие.
Я до сих пор помню ее светло-голубое платье и такие же светло-голубые глаза.
* * *
В 90-е я таких голодных глаз видела много. Голодно смотрели опустившиеся люди, которых сожрал алкоголь. Голодно смотрели слабые люди, кто не умел быть хищником тогда, когда надо было хищником быть. Голодно смотрели дети, рыщущие по рынкам, остановкам, подвалам, помойкам, зимой собирающиеся стайками в асфальтовых дырах теплотрасс. Порой, идешь по тротуару, и тебе кажется что впереди прорыв трубы, клубы пара откуда-то из под земли, и вдруг детские руки из этого же пара и.. "Тетенька, дай".. Вот только этих детских рук достаточно, чтобы ненавидеть те "святые" 90-е. Но ведь ужас был больше, намного больше.
Попрошайничество было везде. На остановках, у магазинов, в подземных переходах. Сначала от этого ужаса шарахались. Его становилось больше, и к нему стали адаптироваться. Дошло до того, что к начальству за зарплатой приходилось идти, протянув руку, как попрошайка. Унижения и ужаса стало слишком много, и нужно было хотя бы выжить. И каждый выживал, как мог. Как именно он мог, исходя из своего жизненного опыта, своего характера, своих принципов.
В моих глазах тоже был стыд. Я тоже выживала. Даже не верится, что еще жива.
Мама мальчика Жени
Когда я пыталась понять маму Жени, задаваясь вопросом – почему сбор бутылок, а не поиск работы – я попробовала заглянуть в жизнь этой женщины в период до ее переезда в Санкт-Петербург. И вот что я увидела.
Татьяна Васильевна Плющенко родилась в далеком 1957 году. Жила, как все советские люди. Ходила в садик, в школу, была октябренком, пионером, комсомольцем. Ее приучали к тому, что надо хорошо учиться, любить папу, маму, Родину. Обьясняли, что такое хорошо и что такое плохо. Девочка Таня выросла, вышла замуж. С мужем поехала на БАМ, чтобы строить Родину и работать. Они работали, до кровавых мозолей на руках.
Потом родила двоих детей, девочку и, через 7 лет, мальчика Женю. В 1982 году семья вернулась в Волгоград. Квартира, дача, гараж. Их семья была полной и дружной, у них было всё, что нужно для спокойной, хорошей жизни. Муж Татьяны работал, а она, пока, решила посвятить свою жизнь детям. Сын впервые встал на конька в 1985 году, когда вся страна еще не подозревала, что ее ждет в ближайшие годы. Жизнь казалась стабильной, будущее далеким и прекрасным.
А потом началось то, чему простые люди не могли ни дать объяснение, ни понять причину.
В стране, в которой раньше за тунеядство наказывали, вдруг стали увольнять с работы, целыми коллективами. И не за что-то, а потому что. Например, потому что кому-то приглянулся заводик. Наверное, это было самым первым шоком для простых людей – быть уволенным, причем без причины.
И завертелось и росло, как снежный ком. Гласность объявила: коммунисты, комсомольцы, пионеры – зло, Чечня – ошибка, свободный рынок - наше всё.
В страну пришли "новые русские".
Старики и старухи, которые когда-то защищали Родину в Великой Отечественной войне, спрятали свои медали и теперь продавали пучки укропа на ступеньках магазинов. Дети стали не нужны, садики закрывались, все спортивные и творческие секции, пионерские лагеря. Даже детские дома просто закрыли, слишком удобны были их территории для коттеджей. Детей кого-то объединили, но большая часть просто разбежалась по стране.
Бог мой, да об этом даже вспоминать страшно. Простые люди были так растеряны происходящим, что сначала даже не понимали, что делать. Да и не только этого не понимали. Они так же не понимали – а теперь, в этом новом мире, что правильно, а что не правильно, что хорошо, а что плохо.
Россией стали править бандиты. Раньше был хапугой? А, оказывается, ты просто предприимчив. Раньше был спекулянт? А теперь ты коммерсант. Раньше был строитель БАМа и поднимал страну? А теперь ты лох, которого легко выпнут под зад коленом. Раньше был коммунистом и это звучало гордо? А теперь ты предатель и это из-за тебя страна в нищете. Раньше был бандит? А теперь ты хозяин жизни, а старуха, которая 50 лет назад была молоденьким отчаянным снайпером, уничтожавшим фашистов, теперь стоит на ступеньках магазина и протягивает тебе ладошку, с мольбою в глазах о копеечке.
- И в этом новом мире очень многим было ооочень сложно понять, а что правильнее – пойти собирать бутылки или попробовать устроиться продавцом в ларек к хапуге, который тебя, по всей вероятности, кинет. Особенно сложно было тем, кто уже сформировался, т.е. те, кому за 30.
Татьяна Васильевна, которой в 1994 году было 37 лет, не отличалась ни предприимчивостью, ни способностями пробивать себе путь в новой действительности. Она была просто мамой, которая очень любит сына, который любит кататься на коньках. Последние 11 лет, с рождения сына, она нигде не работала, занималась воспитанием детей. Суммы зарплат мужа, а он работал на двух работах, маленького дачного участка с хорошим огородом, на котором трудилась Татьяна, всего этого хватало, чтобы выживать. И тут вдруг огромный и насквозь бандитский город Петербург, в котором приходится жить ей и сыну. Приходится, потому что.. Плохое ведь всегда когда-то заканчивается, да? А мечта ребенка остается..
Чертовы бутылки, которые не давали мне покоя
Татьяна Васильевна старалась, как могла. Она так не хотела отпускать сына в Питер. Знала же, что в новом мире, в котором для детей вдруг появилось столько соблазнов, специально упакованных в яркое, её сыну будет тяжело. Знала, что дисциплина у него хромает, что в школе не самый ответственный. За сына боялась. Но на уговоры тренера поддалась. И отпустила.
Потом в течении года ездила туда–сюда, между Волгоградом и Питером, всё сердце себе рвала. А потом не выдержала и приехала к сыну, чтобы быть с ним рядом.
Да, тяжело было. Муж присылал денег, но тяжко было и ему. Он экономил на всем. Да и ей порой приходилось яблоко одно на двоих на весь день с сыном делить, и помощи у людей просить, и даже бутылки собирать. Стыдно было, аж жуть, но другого пути не находила. Пыталась, как могла. Она и не думала, что сын когда-то будет хвастаться тем, от чего ей было стыдно. Не смогла она его научить стыду, потому что сама уже не понимала, чего в этом мире надо уметь и делать, а чего стыдиться. Что хорошо, а что плохо?
В своей книге историю с бутылками Евгений Плющенко описал так..
цитата из книги:
"В самые голодные дни мы с мамой шли собирать бутылки. Жили тогда на Петроградке, недалеко от Дворца спорта «Юбилейный». А за «добычей» ходили к Петропавловской крепости.
Мама садилась на лавочку, а я высматривал тех, кто пьет пиво. Дожидался, пока человек допьет, подходил и тихо спрашивал:
— Можно у вас бутылку забрать?
Потом бежал к маме, и она прятала наш трофей в пакет. Когда мы понимали, что на сегодня хватит, шли в магазин и что-нибудь покупали. Иногда — очень редко — могли позволить себе даже пирожные. Но чаще всего бутылочных денег хватало только на батон хлеба — свежий и ароматный, с хрустящей корочкой. Тогда мне казалось, что ничего вкуснее белого мякиша и поджаристой корочки и быть не может.
Мама мне говорила:
— Да, мы собираем бутылки. Но ничего плохого в этом нет, не надо этого стыдиться.
А мне и не было стыдно. Я прекрасно понимал, что ничего плохого не делаю. Тем более что очень хотелось есть. Откусывая от только что купленного батона, я пытался успокоить маму:
— Мам, не переживай. Я буду много тренироваться. Я постараюсь заработать побольше денег, и когда-нибудь мы купим в Питере жилье. И папа с Леной к нам приедут."
Когда я впервые прочитала этот отрывок, он меня дико возмутил. Я легко перенесла свое воображение туда, к Петровской крепости. Увидела как идут мама с сыном. Потом мама садится на лавочку, а сын бежит выпрашивать у пьющих мужиков бутылки. Выпросив, возвращается к маме, мама быстро прячет "трофей" в сумку....
Почему быстро? Почему мама сама не подходила в пьющим мужикам попрошайничать? Потому что ей было стыдно?
Конечно. Маме 37 лет. Она не алкаш, не инвалид, взрослая женщина в самом расцвете лет. И попрошайничать? Конечно маме было стыдно, но... Почему она сына убеждала в том, что это не стыдно? Может быть потому, что еще более постыдным для неё было то, что на это (попрошайничество) она подбивала сына? И говоря сыну "в этом ничего плохого нет, собирать бутылки не стыдно" она больше убеждала себя, а не сына?
После, в других своих интервью, Е.П. будет изменять картинку. Говорить, что это маме было стыдно, а ему совсем нет.
Вполне может быть, что мама, прочитав книгу сына, и поняв, что он не только свои "скелеты" не умеет хранить в закрытых шкафах, но и ее, высказала ему, потому и картину сын изменил, приписав инициативу сбора бутылок себе.
Как бы то ни было, ясным для меня оказалось одно. Евгений Плющенко никогда не был бомжом. Евгений Плющенко в детстве был просто хулиганом с очень тонкой ранимой психикой. Лишь несколько маленьких эпизодов детской жизни, тяжесть которых в масштабах бедствия страны кажется мизерными, оставили глубокий шрам в душе парня. Представляете, что стало с теми, в ком таких шрамов намного больше и посерьезнее. Женя же помнит только три – суп, яблоко на двоих, стыд от сбора бутылок. Три кратковременных эпизода. Он помнит их как вселенский кошмар. И именно этот кошмар заставит Женю переть к цели, при достижении которой он больше никогда не испытает голод, беспомощность и унижение. Цель к деньгам. Женя поверил, что в деньгах есть сила, которая его защитит.
У Жени не хватило ума держать свои слабости в себе. А его тренер и агент не смогли отказать себе в соблазне использовать слабости парня в создании проекта Self-made person.
А "скелеты в шкафах", то, о чем хочется забыть как страшный сон.. Сколько этих "скелетов" по всей России, больше чем живых.
Стыд
Как подчинить себе гордый народ? Надо привить ему бесстыдство. Быстыдство народа даст право лидерам не иметь стыда.
Именно для искоренения стыда в стране сначала обьявили антиалкогольную реформу, потом поощрили проституцию, потом понастроили дома престарелых, чтобы как можно быстрее списать прошлое. Что еще сделали? Дали много денег тем, кто подвержен слабости денег, кто ради денег готов был сам удавить в себе стыд.
На дворе шли "святые" 90-е.
Страна катилась в пропасть.
В это стране жили и росли дети. Соблазняемые жвачками, джинсами, сникерсами. Эти дети, чьи родители выживали как могли, учились на том, что видели, а порой и на том, что сильнее всего бросалось в глаза. Эти дети были разными, кто-то сильнее, кто-то слабее. Они и вырастут разными. И у них будет разное представление о том, что хорошо, что плохо.
А как же Родина? Она разве не расскажет, не обьяснит, как правильнее?
Родина пока еще не определилась. Она тоже вынуждена была выживать.
* * *
Если бы зимой далекого 1985 года, мама, собираясь в магазин, не прихватила с собой сына; если бы по путу ей не встретилась соседка, с ее зарёванной дочкой; если бы чужая дочка так не противилась катанию на конька; если бы соседка не вручила уже ненужные ей коньки маме мальчика, Татьяне Васильевне Плющенко – мир не узнал бы олимпийского чемпиона 2006 года, Евгения Плющенко.
Но мама, собираясь в магазин, протянула руку сыну и сказала: "Пошли".
И они пошли навстречу судьбе.
Если бы да кабы...
______________
Книгу Евгения Плющенко "Другое шоу", как ни странно, рекомендую. Она помогала, лично мне, увидеть в тех, кто кажется сильным, слабости. И подумать – а какой из эпизодов моей жизни определил путь моего ребенка. Вдруг еще можно что-то исправить.
____________
Дорогие читатели, убедительная просьба, поставьте 👍 и подпишитесь на мой канал "Метафора спорта". Это просто и ни к чему не обязывает. Мне приятно, а вам плюс к карме.
Всем огромное спасибо!
