В Ирине Гумыркиной подкупают серьёзность, ответственность и внутреннее тепло. Чёткое понимание того, что нужно сделать и как. Поэзия всё время была рядом с ней. С детского увлечения классикой, запойного чтения библиотечных книг… А собственное поэтическое рождение — это слёзы над «Беглянкой» Сергея Михалкова. Книги пришли позже. И как раз третья, «Изнанка снега», вышедшая в ноябре в «Формаслове», — стала поводом к нашей беседе. Но не только. Было важно поговорить о самом заметном сейчас казахстанском литературном онлайн-журнале «Дактиль», вообще — о казахстанской литературе.
— Ирина, поздравляю вас с новой, уже третьей, книгой. Расскажите, как она создавалась и чем отличается от предыдущих?
— Все книги по структуре разные. И каждая в своей степени демонстрирует моё взросление. И как человека, и как поэта. «Изнанка снега» отличается от первых двух тем, что она цельная. В первой книге «Сквозь тьму и свет» стихи поделены на четыре части — так увидел концепцию сборника составитель Юрий Серебрянский. Во второй книге «Свойства вещей» две части. В третьей редактор-составитель Евгения Баранова решила отказаться от этого. Ещё одно отличие — в объёме: в «Изнанку снега» вошло в два раза больше стихов. Но во всех трёх книгах собраны стихи разных лет, начиная с 2015-2016 годов. В новую книгу вошли также стихи, написанные в этом году. Например, стихотворение, открывающее сборник, было последним написанным на момент отправки рукописи.
Процесс создания книги был довольно быстрым, потому что у издательства все этапы чётко отработаны, что мне и нравится. В начале сентября я отдала рукопись, а в конце ноября книга вышла.
С созданием первой книгой у меня была длинная история с приключениями, потому что был разгар пандемии 2020 года, жесткий локдаун. Вторая книга вышла почти через полгода после выхода первой небольшим тиражом в Москве, для меня это было слишком быстро, а потому я даже не осознала, не ощутила в полной мере этот факт. А книга «Изнанка снега» — это совершенно другая история. Это не просто желание снова собрать книгу. Скорее это желание отпустить те стихи, которые были написаны после январских событий в Казахстане и после 24 февраля, и стихи о той боли, которую я выписывала семь лет после смерти отца, и о сложном периоде моей жизни. Отпустить и начать всё сначала, обнулиться, так сказать.
— Ваши стихи чаще всего написаны силлабо-тоникой (хотя нередко — и нарративным верлибром), при этом вы добиваетесь эффекта высокой простоты (что само по себе очень непросто). Такое письмо, конечно, в некоторой степени беззащитно, но оно же вызывает несомненную симпатию: ваши тексты приятно читать. Скажите, чем обусловлен такой выбор метода письма?
— Я с осторожностью отношусь к верлибру. Сама им пишу крайне редко, обычно это происходит тогда, когда не могу выразить себя в другой форме: иначе для меня стихотворение будет звучать фальшиво. Просто есть вещи, которые невозможно сказать в рифму. Хотя силлабо-тоника мне привычнее, ближе, я начинала с этого. Верлибр же для меня до сих пор сложная форма, требующая тщательного подхода, осознанного выбора. Хотя многие считают, что там всё просто, и пишут им направо и налево. Но верлибр не приемлет длинных простыней с красивыми описаниями, в нём не должно быть ничего лишнего, это краткость и точность слова. А я как журналист-информационщик, как редактор ленты новостей люблю краткость и точность. Наверное, поэтому и не пишу длинные стихи.
— А в текстах других авторов что вы цените больше всего?
— В первую очередь искренность. Когда стихотворение написано вопреки, а не потому что. Например, сейчас все пишут о сами знаете каких событиях. Да, это реальность, которую мы все переживаем, пропускаем через себя. От этого никуда не деться. И стихи — это возможность выжить, не сойти с ума, обозначить свою позицию. Но этого стало слишком много, слишком в лоб. И уже сложно понять, где рефлексия, а где — манипуляция. У кого-то манипуляция получается неосознанно, потому что больше сказать нечего. Но есть те, кто выбирает эту тему не ради очищения, освобождения, а ради лайков в социальных сетях. Такие тексты я обхожу стороной.
Второе — это образная простота. Не когда стихотворение сплошь клише, а когда оно показывает тебе простые вещи с другой стороны. Вот у казахстанского поэта Амана Рахметова так — бывает, читаешь его стихи и удивляешься: действительно, почему я раньше этого не замечала, ведь всё просто. Или у Ксении Рогожниковой — простота в деталях, которые делают стихотворения живыми и объёмными. Кстати, её верлибры — это как раз пример того, о чём я говорила: минимум слов, максимум смысла. А когда стихотворение превращается в демонстрацию всяческих познаний, нагромождение метафор, интертекста, понятного только одному автору, интерес к такому стихотворению у меня пропадает. И ещё: есть стихи, которые, на первый взгляд, банальны и не привносят ничего нового в поэзию. Но банальны только на первый взгляд. Они могут смотреть на вещи с непривычного ракурса. Знаете, когда я впервые увидела облака из окна самолёта, я была поражена: мне казалось, что я нахожусь не высоко в небе, а в бескрайней снежной степи. Так и со стихами: за простотой может скрываться нечто большее. Вот говорят, что нужно привносить в поэзию что-то новое, иначе она не представляет ценности. Но обязана ли поэзия доказывать свою ценность? Если мы будем загонять её в рамки — формы, содержания, обязательств, — она потеряет своё предназначение.
— Как литература пришла в вашу жизнь? Всё же шло из семьи, верно? Что вам читали взрослые? Какие любимые книги были в детстве, подростковом возрасте?
— Читать я любила с детства. Мне ещё не было года, а я уже «читала»: бабушка посадит меня на диван, даст мне книгу и пойдёт заниматься своими делами. И вот я её «читаю»: перелистываю страницы, пока они не кончатся, потом переворачиваю книгу и начинаю заново.
Конечно, всё идёт из семьи. Мой папа был книголюб, мама разучивала со мной детские стишки, песенки, считалочки, даже когда была занята домашними делами. Года в три я наизусть знала многие стихи Агнии Барто, Самуила Маршака, Корнея Чуковского. В начальной школе любимой книгой была «Пеппи Длинныйчулок» Астрид Линдгрен. Я её настолько зачитала, что она разваливалась на части. В одиннадцать лет я решила прочитать «Войну и мир». Пришла в школьную библиотеку, попросила сразу два тома со словами «всё равно же потом зададут, так я заранее начну». Конечно, я, пятиклашка, не осилила и десяти страниц. Но сдала книги в библиотеку не сразу — было стыдно. В подростковом возрасте я вообще пропадала в библиотеках. Проглатывала всё: классику, фантастику, мифологию, философию. В четырнадцать лет прочитала «Учение Дона Хуана» Карлоса Кастанеды. Вообще, конечно, надо ещё отдать должное школьной учительнице: она укрепила во мне любовь к литературе в целом. Помню, как с большим удовольствием за один вечер проглотила «Преступление и наказание». Это как надо преподавать литературу, чтобы ребёнок полюбил Достоевского?
— Как вы увлеклись поэзией? Это была любовь с первого взгляда/первого стихотворения — или она развивалась постепенно?
— Думаю, на это повлияло несколько факторов. И то, что моя мама в юности писала стихи, а мне хотелось быть похожей на маму. И то, что я с раннего детства была приобщена к поэзии. И, наверное, моё слишком острое восприятие мира. Помню, как однажды утром восьмилетним ребёнком рыдала в подушку над «Беглянкой» Сергея Михалкова. Тогда впервые стихотворение отозвалось во мне настолько сильно. Возможно, это было неким триггером, как сейчас говорят. Потому что после этого я и начала писать стихи.
— А своё первое написанное стихотворение вспомните? Наверное, у вас есть история, связанная с его написанием…
— На память — нет. Мне тогда было лет девять. Я где-то услышала, что раньше провинившихся детей ставили в угол на колени на рассыпанный горох. И вот я так впечатлилась, что написала странный стишок про двойку, за которую папа решил поставить меня на колени в угол, насыпав на пол кукурузу. Странный потому, что, во-первых, родители никогда нас с братом не наказывали, во-вторых, я была отличницей, и не то что двоек — четвёрок тогда не получала. Родители, конечно, смеялись, когда прочитали, мама долго хранила этот тетрадный листок, но несколько лет назад мы уже не смогли его найти после очередного переезда. Потом у меня был «перерыв» в целых три года, и я снова начала писать стихи: про маму, про собак, потом — про любовь, как же без этого?
— А литературных учителей вспомните?
— Я начинала увлекаться поэзией с классиков. Мне нравились Тютчев, Фет. Но это школьная программа, там всё было без особого энтузиазма и вникания в суть вещей. А вот Пушкин никогда не вызывал у меня такого восторга, как, например, Лермонтов, которым я зачитывалась лет в двенадцать-тринадцать. Его мотивы одиночества и непонимания миром мне как подростку были очень близки. Потом были Блок, Ахматова, Есенин. Ахматову до сих пор люблю. В новом сборнике даже есть стихотворение об этом. Позже были Маяковский, Цветаева. Но это всё была лирика. Когда я всерьёз начала заниматься поэзией, то есть когда поняла, что это не просто хобби, а то, что помогает мне жить, изменились и литературные предпочтения, и взгляды на поэзию. Я начала больше читать современных поэтов, открывать для себя новые имена. Думаю, все они в какой-то степени повлияли на моё становление. Большое влияние, конечно, оказала и Открытая литературная школа Алматы, в которой я училась на семинарах поэзии Павла Банникова, Юрия Серебрянского и Евгения Абдуллаева.
— Вы ещё журналист и эссеист. В том же журнале «Формаслов» опубликованы ваши статьи и эссе. Скажите, умение грамотно, структурно писать публицистический или литературоведческий текст мешает или, наоборот, помогает вашей поэтической работе?
— После семнадцати лет в журналистике это скорее уже на автомате — выстроить текст так, чтобы всё в нём было на своих местах, постараться ничего не упустить. Но в публицистике у меня не как со стихами: не получается писать небольшие тексты. Если я пишу что-то для издания, где я работаю, то сначала тщательно выписываю факты и комментарии, а потом сижу и сокращаю, потому что текст слишком большой. Что касается стихов, то здесь всё происходит по каким-то своим правилам. Единственное, что точно помогает — это дотошность. То есть я точно знаю, почему я выбираю одно слово, а не другое, какое оно имеет значение для меня лично и в данном контексте.
— Литературные Алматы — они какие? Что важно знать о них читателю, например, в России?
— Истоки того, что мы сейчас имеем, идут из фонда «Мусагет», который создала в конце 90-х ныне покойная Ольга Борисовна Маркова. Благодаря литературным курсам «Мастер-класс», организованным фондом, появилось новое поколение писателей, журналистов, драматургов. К сожалению, я не была знакома с Ольгой Борисовной лично — во времена активной деятельности «Мусагета» я ещё в школе училась. Но я наслышана о ней, о фонде, о её семинарах, так как лично знакома с некоторыми её учениками. Собственно, они и создали Открытую литературную школу Алматы, которая уже взрастила своё — и не одно — поколение молодых литераторов. Я пришла в ОЛША сначала в 2015 году, потом вернулась в 2017-м, с тех пор периодически поступаю на первый курс: сначала училась на семинарах поэзии, теперь, уже второй год, учусь на семинаре литературной критики и эссеистики.
Открытая литературная школа Алматы стала не только главным литературным институтом, но и генератором новых литературных проектов. Журнал «Дактиль» был создан выпускником литературной школы Сергеем Кимом. Год назад ОЛША запустила писательскую резиденцию, Almaty Writing Residency, результатом которой стали новые проекты: был создан англоязычный блог The Alma Review о казахстанских писателях и поэтах, учреждена литературная премия Qalamdas для авторов, живущих в Казахстане, открылась казахская редакция в журнале «Дактиль», а в этом году в рамках резиденции прошёл ещё параллельно семинар переводов. То есть это такой литературный круговорот, всё взаимосвязано. Школа также не первый год ведёт курс литературных мастерских для молодёжи. В 2022 году я была корректором сборника, который издавался по итогам этих мастерских. И была поражена: какие талантливые подростки, какие прекрасные тексты они пишут!
Несколько раз фонд СЭИП и ОЛША проводили в Алматы фестивали. Такие, знаете, локальные Липки, с семинарами от толстых литературных журналов, лекциями и творческими встречами. Ежегодно у нас проходит фестиваль современной драматургии «Драма.KZ», руководит которым Олжас Жанайдаров. Есть государственные литературные премии, но они, конечно, вызывают больше вопросов. Среди других двуязычных изданий есть журнал «Ангиме», он выходит даже на трёх языках — казахский, русский, английский, а также «Әдеби портал» — литературный портал, где публикуются тексты на казахском и русском языках.
На мой взгляд, литература в Казахстане сейчас переживает интересный период. Появляются новые имена, новые издательства и издания, ориентированные на казахстанских авторов, новые литературные проекты. Но по большей части, конечно, литературная жизнь сосредоточена в Алматы. В Астане проводятся литературные мероприятия, встречи, презентации, но не так часто. В Шымкенте долгое время существовал поэтический клуб «Южные тетради», который вёл Аман Рахметов. Не так давно он создал новое литературное пространство «78», где проводит творческие вечера разных поэтов, не только казахстанских. В других городах наверняка тоже есть своя литературная жизнь, но менее заметная. Я знаю, что в Усть-Каменогорске, например, существует что-то вроде поэтического клуба. Но Алматы, конечно, остаётся центром в этом плане, вокруг которого всё вертится.
— На каких местных и, шире, казахстанских/казахских авторов вы посоветовали бы обратить внимание?
— Помимо тех, кого я называла выше, это Ануар Дуйсенбинов. Как отметила казахстанская поэтесса Мария Вильковиская, он внедряет политическое измерение в свои тексты, которые пишет сразу на двух языках. И это выглядит цельно, гармонично. Ещё есть прекрасный поэт Алексей Швабауэр, который сейчас, к сожалению, пишет редко и уже давно не публикуется. Тоже редко пишет и редко публикуется Селина Тайсенгирова — у неё очень тонкая поэзия. «Классик» казахстанской литературы Юрий Серебрянский. Орал Арукенова, у которой стихи — это отражение современного Казахстана со всеми его социальными и политическими аспектами. Из казахоязычных молодых поэтов — это Акжан Аманжол, причём она пишет и на русском языке тоже, Айжарык Султанкожа, он, кстати, сам переводит свои стихи на русский.
— В позапрошлом году вы стали главным редактором алматинского онлайн-журнала «Дактиль». Расскажите, как это случилось. И вообще, в целом, о журнале. Почему и как он появился? И в каком направлении развивается?
— Журнал был создан осенью 2019 года и как площадка для русскоязычных казахстанских авторов, но по аналогии с толстыми литературными журналами. Поэтому в нём есть и поэзия, и проза, и детская литература, и критика, и драматургия. По этой же причине у него минималистический стиль: каждый новый номер выводится на главную страницу целиком. Со временем география авторов стала расширяться, журнал стал публиковать авторов из ближнего и дальнего зарубежья. Сейчас у нас есть авторы из Кыргызстана, Узбекистана, Украины, России, Финляндии, Эстонии, Германии, Польши, США, Италии и других стран.
Мне же всегда хотелось поработать в литературном журнале, посмотреть кухню изнутри. И когда появился «Дактиль», помню, я бесцеремонно написала его основателю и главному редактору Сергею Киму. Но тогда ещё необходимости в редакторах не было — Сергей всё делал сам. Но через несколько месяцев он написал мне и предложил возглавить отдел поэзии. А ещё через год — уже сам журнал. Как он тогда сказал: ему важно передать дело тому, у кого глаза горят. Это было приятно. Конечно, сначала было страшно: как я справлюсь, потому что одно дело — раз в месяц отправлять тексты в номер, другое — отвечать за весь процесс целиком, искать контент, верстать номер и т.д. Это большая ответственность. К тому же мы всё делаем на голом энтузиазме, не платим не только редакторам за работу, но и авторам. Некоторые писатели, которым я предлагала вести ту или иную рубрику, отказывались по этой причине. И это их право. Каждый труд должен оплачиваться. Тем не менее наша редакция за этот год значительно выросла и продолжают находиться люди, которым интересно развивать журнал, развивать казахстанскую литературу. Это радует.
— Я заметил, что некоторое время назад «Дактиль» из русскоязычного казахстанского проекта стал билингвальным — часть материалов публикуется на русском, часть на казахском. И, что отрадно видеть, роль казахского языка растёт. Некоторая смена курса была связана и с изменениями в редакции или же тут другое?
— Идея делать журнал двуязычным была ещё у Сергея Кима. Но не хватало ресурсов, чтобы её реализовать. В 2021 году на первой писательской резиденции мы обсуждали проблемы литературы, в частности разрозненности казахстанских авторов, которые пишут на казахском и русском языках. Из этого вытекала другая проблема — отсутствия переводов и общей площадки для тех и других авторов. Среди участников резиденции был молодой казахстанский прозаик и драматург Алишер Рахат. С ним мы и решили объединиться и создать казахскую редакцию. Так что эта смена курса продиктована временем и желанием как-то решать существующие проблемы в литературе.
— А какие-то дальнейшие изменения планируются?
— Планов на самом деле много. Это и развивать переводы, чтобы полноценно представлять в журнале литературу как минимум на двух языках. Хотим возобновить подкасты, но пока не хватает рук и времени. Будем продолжать нашу премию Qalamdas. На первый сезон поступило более 170 заявок — значит, эта премия действительно нужна. К тому же благодаря ей мы открыли для себя новых авторов, — собственно, это одна из задач премии, — видим их развитие, достижения. Также планируем начать проводить творческие встречи с авторами журнала — как на казахском, так и на русском языках, чтобы знакомить с ними читателей, да и самим объединяться и развиваться в месте.
К сожалению, в Казахстане практически нет литературной критики. Да, мы ведём эту рубрику, но публикуем там в основном только рецензии на вышедшие книги казахстанских авторов. Но хочется большего: чтобы были обзорные, аналитические, критические статьи, после которых возникали бы дискуссии в литсообществе и на страницах журнала. Чтобы работал полноценный институт литературной критики. Поэтому стараемся развивать это направление, и я надеюсь, что семинары литературной критики в ОЛША, которые ведёт Евгений Абдуллаев, помогут нам восполнить этот пробел.
— Что в целом происходит с казахским языком сейчас? Знаю, вы, как и некоторые другие казахстанские друзья, взялись за его изучение. Какова ваша цель? И это общий тренд? Или скорее локальное явление? Ведь книги, например, в целом выходят на русском языке…
— Я бы не сказала, что это тренд. На самом деле казахский учили и раньше, просто сейчас заостряют на этом внимание. Плюс сейчас стало больше возможностей для изучения языка: и онлайн-платформы, где можно самостоятельно и бесплатно учиться, и уроки в мессенджерах, на видеохостингах и в социальных сетях, и офлайн-курсы, групповые, индивидуальные. То есть сейчас учить казахский язык стало проще и доступнее, вот и всё. И люди стали пользоваться этим. Хотя отчасти толчком к активности стали январские события, ситуация на Украине, первая волна эмигрантов весной этого года и вторая — после объявленной мобилизации. Но это, на мой взгляд, связано больше с осознанием нашего единства, с чувством солидарности. Я, например, давно хотела выучить язык, к тому же он мне нужен по работе. Точнее, в школе я его знала хорошо, даже писала небольшие сочинения. А после окончания школы не было постоянной практики, необходимости практиковаться. Но у меня ещё и литературный интерес: я хочу перевести на русский язык стихотворения прекрасного казахского поэта Мукагали Макатаева и читать современных казахстанских поэтов, чтобы в следующий раз, когда вы спросите, я вам смело могла назвать с десяток имён. А вот Алишер Рахат, наоборот, учит русский, чтобы больше понимать русскую литературу.
Что касается книг. На самом деле, издание казахской литературы не уступает: у нас перевели «Гарри Поттера» на казахский язык, у нас открылось новое издательство, которое выпускает книги сразу на двух языках, в книжном магазине «Меломан» на полке с казахстанской литературой большую половину занимают книги на казахском языке, именно художественная литература. Другой вопрос, что мы знаем далеко не всех авторов, но это опять же, возвращаясь к проблеме, — отсутствие переводов и нехватка информации.
— Поделитесь несколькими стихотворениями из новой книги?
— Конечно!
***
Учи всех нас другому языку:
Вплетай его по буковкам в строку,
Где паузы — там делай узелки,
Чтоб стали мы понятны и легки
Со всеми «до» и «ро», меж ними — «бэ»
В немыслимом неравенстве, борьбе.
Учи нас всех, от «не» до сложных «лю»,
Как выжить в независимом раю,
Калеки, неумёхи, дураки,
Мы кормим страх с протянутой руки
И говорим на языке своём —
Как будто смерть сто раз переживём.
***
Долго едем в переполненном автобусе,
Без остановок и конечной,
Передаём за проезд каждый новый круг.
Окна закрыты наглухо —
Духота и молчание.
Билеты во влажных ладонях.
«Эй, шофёр! — кто-то крикнет раздражённо, —
Долго ещё это будет продолжаться?»
«Да, шофёр!» — подхватят другие.
Но голоса растворятся в белом шуме,
Затеряются в плотности пространства,
Осядут на чьи-то ботинки/туфли/кеды пылинками.
«Келесі аялдама[1]» — звучит в голове механически,
Машинально готовишься выйти,
Но час пик — и время остановилось.
[1] Следующая остановка (каз.)
Беседовал Владимир Коркунов
