– Николай Максимович, вы читали «Кандид» Вольтера?
– Читал. Я Вольтера очень давно читал всего. Мое самое любимое – это его «Каплун и пулярка». Я считаю, это такая театральная постановка. Но ее, жалко, никто никогда не поставил, а это очень хорошая пьеса была бы.
– Считается, что Пушкин немножко даже заимствовал вот эту легкость.
– Пушкин много у кого что заимствовал, потому что он был очень хорошо образованный человек, но он это переплавлял через свой гений.
Я обожаю Пушкина. А «Пиковая дама»? Я главный Герман балетной сцены. Просто говорить «Я люблю Пушкина» – это, мне кажется, очень тривиально.
– Мы все говорим на русском языке, который фактически переизобрел Пушкин. Все структурные особенности современного русского языка – это то, что тут он позаимствовал у французов. Хотя он был единственный, кто писал только на русском. До него все же писали французский-русский, а у него у одного, у первого, вернее, был вот именно тот русский язык, который облегченный, так скажем, на современный лад, на котором мы до сих пор говорим.
– Вот даже письмо Татьяны, которое у нас у всех навязло в зубах, которое все учили...
– Наизусть все знают.
– Нет, не все. Нынешнее поколение этого вообще ничего не знает. Но просто когда вы начинаете вникать в каждую строчку, сколько боли...
Еще в детстве на меня это произвело безумное впечатление. Я тоже это очень часто цитирую в жизни: «Довольно, встаньте. Я должна вам объясниться откровенно. Онегин, помните ль тот час, когда в саду в аллее нас судьба свела и так сурово урок ваш выслушала я? Сегодня очередь моя». Вот это «сегодня очередь моя» – это с такой болью написано. Гениально.
– «Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но вы, к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня...»
– И когда заканчивается: «Кончаю, страшно перечесть». И когда ты понимаешь – любой человек, абсолютно любой в какой-то момент был в этой ситуации и он писал это письмо. Сейчас они СМСки пишут и тоже боятся перечитать это.
Да. К сожалению, пошло время, когда у нас не будет ни писем, ни вообще эпистолярного жанра. Умер как таковой. И не знаю, что будут издавать через 50 лет.
– В то время женщине решиться на признание мужчине первой – это практически проблема, ну не такая как у Анны Карениной, но это было сложно.
– Это мы с вами возвращаемся к театру. Дело в том, что те люди, которые сейчас ставят оперу «Евгений Онегин», они это не понимают. А Чайковский, который писал эту музыку на текст Пушкина, он это понимал.
Ты приходишь на спектакль – и ты видишь чушь на сцене, потому что это не имеет отношения ни к Пушкину, ни к музыке Чайковского, а это просто поставлено для тинейджеров. И они хотят опустить искусство до уровня тинейджеров, а не начать с того, что хоть немножко как-то тинейджеров приучать подумать, оторваться от СМСки…
– Просто слова «но мне порукой ваша честь и смело ей себя вверяю» – это же о том, что ее могло бесчестие ждать. Если бы он это письмо обнародовал, это для дворянки...
– А как он с ней по-настоящему благородно поступает. Он с ней очень благородно поступил. Он ее просто отчитал. Он с ней поступил очень честно, но другое дело, что она дождалась момента, когда в ее жизни случился этот реванш.
– А в жизни, мне кажется, так всегда и бывает.
– Конечно. Бумеранг, прекрасная вещь. Все считают, что они увернутся. Нет, от бумеранга никто не увернется. Он попадает в каждого. Потому я всем тем «людям прекрасным», там надо мной издевавшимся, все время говорил: люди, вы не понимаете, оно вам еще хуже придет.
Из разговора с Надеждой Стрелец
