Общим у них было легендарное время, названное позже Серебряным веком. Все трое стали значимыми фигурами на этом феноменально богатом талантами временном отрезке.
Общим было желание рисовать. У всех эта страсть проявлялась с детства.
Детство у всех троих было непростым. Врубель в три года потерял мать. Через некоторое время отец женился во второй раз. Привел в дом прекрасную женщину, которая всеми силами старалась заменить мать Михаилу и его сестре Анне. Но тем не менее детская травма осталась в душе Врубеля, и самым близким человеком для него долгое время была сестра. Собственно, неразрывную духовную связь с ней он сохранил до конца жизни. Поскольку отец был военным чиновником, семью основательно помотало по просторам российской империи. Они часто переезжали, страсть ребенка к рисованию была замечена, по возможности его водили на занятия, но систематического художественного образования в детстве он не получил.
Не меньше попутешествовал в юные годы и Валентин Серов. Его "угораздило" родиться в артистической семье. Отец - известный композитор Александр Серов, мать - талантливая пианистка и к тому же активная нигилистка, такой Базаров в юбке. Дом был открытый, часто в нем собирались люди двух разных направлений - академического (писатель Иван Тургенев, скульптор Марк Антакольский, художник Николай Ге) в одном углу гостиной, это были гости отца. В другом гости матери - либералы, демократы, "лохматые" студенты. А посередине с карандашом в руках - маленький Валентин, Валентоша, Тоша, Антон. К нему часто присоединялся Николай Ге, учивший рисовать его любимых лошадок. Когда ему исполнилось 6 лет неожиданно умер отец. А мать хотела продолжать свою и артистическую и общественную деятельность. Одно время юный Серов жил в педагогической экспериментальной коммуне Н.Н. Друцко-Соколинской в Смоленской области. А когда коммуна благополучно развалилась, был отправлен к матери. Судьба занесла их в Мюнхен, а затем в Париж. Заниматься матери ребенком особенно было некогда, но свой долг материнской по отношению к нему она выполняла. Позже Серов скажет, что он не мог любить мать, но уважать ее было за что. Она поверила в его способности и все время находила очень хороших преподавателей. Это и известный немецкий художник, гравер Кёппинг, и уже знаменитый Илья Репин, и тот же Николай Ге.
Детство Коровина тоже не было безоблачным. Хотя начиналось все прекрасно. Его дед был удачливым купцом, отец - получил юридическое университетское образование, мать - талантливый музыкант, арфистка. Оба хорошо рисовали, рано заметили способности сына и всячески поощряли его первые творческие опыты. Но после смерти деда, отец, натура творческая, не смог справиться с управлением делами, обанкротился и застрелился. Впрочем, эта трагедия не смогла изменить жизнерадостный характер юного Кости. Он всегда оставался балагуром, весельчаком, душой компании, любимцем девушек.
Внешне они были полными антиподами. Сумрачный, замкнутый. "застегнутый на все пуговицы" в прямом и переносном смысле Серов и расхристанный, открытый, сияющий Коровин. Компанию дополнял аристократичный, можно сказать с военной выправкой Врубель. Он по воспоминаниям Коровина из простых событий, например, загородного пикника мог устроить некое театральное действо с четко расписанным ритуалом, декорациями и реквизитом. Причем, все это делалось с соблюдением правил и соответствующих традиций, которые он хорошо знал, поскольку был очень образован. "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь" - это не про него. Даже несмотря на частые переезды он успевал очень хорошо учиться. Последнюю гимназию закончил с золотой медалью. Серов учился далеко не блестяще и гимназическую программу так и не закончил, решив, что нужно учиться делу, которое он считал для себя важным, то есть живописи. У Коровина тоже сосредоточился на специальном образовании. В 13 лет он поступил в Училище живописи, зодчества и ваяния. Его преподавателями здесь В. Г. Перов, А. К. Саврасов, В. Е. Маковский, В.Д. Поленов.
Все трое позже имели отношение к Петербургской Академии художеств. Коровину хватило несколько месяцев. Академическая атмосфера начала его душить, и он вернулся в альма-матер, в мастерскую Поленова. Серов и Врубель задержались надолго.
Серов поступил в 1880 году в мастерскую Павла Чистякова. Для Серова это были очень важные годы. В 1885 он покидает стены учебного заведения, посчитав, что обучение закончено.
В том же 1880 году в Академию поступает Врубель. Ему 24 года, он уже закончил юридический факультет Петербургского университета. С 1882 года он начинает заниматься у П. П. Чистякова, параллельно берет уроки у И. Е. Репина. За достаточно короткое время становится одним из лучших студентов Академии, но в 1884 году так и не закончив Академию, отправляется по приглашения историка А. Прахова в Киев.
В судьбах трех художников есть какие-то общие черты, но, в принципе, это были очень разные люди, разные художники. Тем не менее они дружили. Может быть, это покажется банальным, но в основе этой дружбы лежала глубокая человеческая порядочность членов триумвирата. Именно эта порядочность позволяла им подниматься над совершенно естественным чувством соперничества, над неуверенностью в своих силах, порождаемой иногда талантом друга, над уколами уязвленного самолюбия. Вторым ключевым моментом в этой истории была огромная одаренность всех троих. Только человек, осознающий свой дар и свой талант, способен оценить талант другого, даже поставить его выше себя. Образно говоря, среди них не оказалось Сальери, это был союз Моцартов.
Какими они видели друг друга?
Коровин познакомился с Серовым в Училище живописи, ваяния и зодчества, в тот момент, когда Константин уже заканчивал его. Немногословный по жизни Серов, не оставил развернутых мемуаров. За него все скажет живопись.
Коровин обладал литературным даром и с удовольствием рассказывал о прошлом. Серов с первой встречи запомнился ему юношей замкнутым, мрачным и настороженным. Позже они встретятся в Абрамцеве, в этом раю для начинающих гениев у Саввы Мамонтова. Там Коровин сумел разглядеть в Серове черты, которые ему, остроумцу и шутнику, оказались близки. Он понял. что это очень талантливый и глубокий молодой человек с огромным чувством юмора. Серов часто видел в человеке такие качества, о которых тот сам не подозревал или которые тщательно скрывал. И мог так точно "припечатать" несчастного острым словом, что оно становилось крылатым и уходило в "абрамцевский народ". Он обожал рисовать карикатуры. Участвовал в многочисленных самодеятельных театральных постановках, поражая всех своим даром перевоплощением.
Серов за фонтаном остроумия, шуток, розыгрышей тоже почувствовал в Коровине "брата по крови". Забегая вперед, можно сказать, что он один из немногих знал о том, что Коровин несчастлив в семейной жизни. Им приоткрылось друг в друге немножко больше, чем в них видели другие люди. Они подружились. В 1889 году устроили мастерские рядом. А чуть позже к ним присоединился Врубель.
Немногословный Серов, описывая приятеля ограничился коротким, но весомым определением.
Врубель - красавец!
Звучит на редкость современно. Коровин описал свои первые впечатления от встречи с Врубелем в Малороссии более подробно.
Образование этого человека было огромно. Италию он знал всю, понимал и изучил ее. Я не видал более образованного человека. Врубель был славянин чистой воды <...> поляк, и в нем была утонченность великой Польши, утонченность, равная Франции. На вид иностранец, но душой славянин, сын несправедливо и больно угнетенной страны, с пеленой высокого культа, щегольским изяществом драгоценного легкомыслия, высоких порывов, влюбленных чувств, музыки, искусств, с праздником и задором в душе.
Три "медведя" с разными характерами, темпераментами, привычками некоторое время жили в одной "берлоге". Иногда это было непросто, иногда это было восхитительно. Для всех троих главным в жизни было живопись. Она не была их работой, она было их жизнью. .
Было ли взаимное влияние?
Коровин в своих воспоминаниях утверждает, что он и Врубель были настолько индивидуальны, что не могли заимствовать что-то друг у друга и тем более у младшего товарища - Серова. А вот он, по мнению Коровина, как раз учился у него более точным цветовым решениям в своих работах. Наверное, доля правды в этом есть, хотя сам Серов любил точный рисунок и краскам отводил иногда второстепенную роль.
В принципе, не только по возрасту ( Врубель был самым старшим, разница между ним и младшим - Серовым была 10 лет), но по самобытности своего дара, по внутренней убежденности, по творческой независимости он был лидером. Это лидерство признавалось. Был такой случай, когда Коровину была заказана стенная роспись в церкви Косьмы и Доминиана в Костроме. Тема "Хождение по водам". Он "поделился" заказом с Серовым, видя его бедственное финансовое положение. В общем-то, они все жили практически все время в стесненных обстоятельствах и по возможности помогали друг другу. Серов и Коровин делят обязанности: Константин рисует пейзажную часть, Валентин - фигуры. Но работа не идет. А дальше рядом с ними случайно оказывается Врубель.
Врубель сделал эскиз с такой волшебной маэстрией и так быстро, что оба приятеля были совершенно подавлены. По словам Серова, Врубель ясно видел их беспомощность в сравнении с ним и довольно язвительно говорил на тему о том, что настоящему человеку, созданному для монументальной живописи, ее не заказывают, а „черт знает кому — дают.
Так пересказывал воспоминания Коровина И. Грабарь. Этот набросок Коровин позже передаст в Третьяковскую галерею, как и не менее гениальный эскиз театрального занавеса для Частной оперы Мамонтова "Италия. Неаполитанская ночь", написанный на обороте.
Смирившись с этим творческим поражением они живут дальше. Живут, помогают друг другу, работают. Кстати, работают они совершенно по-разному.
Самым спонтанным в творчестве, в работе был Врубель. Фотографическая память часто позволяла ему ограничиваться одним сеансом позирования, если он писал портрет. Но обычно реальность была только отправной точкой для его творческой фантазии.
Врубель поразительно рисовал орнамент, ниоткуда никогда не заимствуя, всегда свой. Когда он брал бумагу, то, отметив размер, держа карандаш, или перо, или кисть как-то в руке боком, в разных местах бумаги наносил твердо черты, постоянно соединяя в разных местах, потом вырисовывалась вся картина. Меня и Серова поражало это.
- Ты знаешь костюм и убор лошади? – спросил я, увидев средневековую сцену, которую он поразительно нарисовал.
- Как сказать, - ответил Врубель, - конечно, знаю в общем. Но я ее вижу перед собой и вижу такую, каких не было…
Врубель рисовал женщин, их лица, их красоту с поразительным сходством, увидав их только раз в обществе. Он нарисовал в полчаса портрет поэта Брюсова, только два раза посмотрев на него. Это был поразительный рисунок. Он мог рисовать пейзаж от себя, только увидав его одну минуту. Притом всегда он твердо строил форму. Врубель поразительно писал с натуры, но совершенно особенно, как-то превращая ее, раскладывая, не стремясь никогда найти протокол.
Особенно он оживлял глаза. Врубель превосходно рисовал и видел характер форм. Он как бы был предшественником всего грядущего течения, исканий художников Запада…
Даже люди, позировавшие ему для частных, заказных портретов становились персонажами его особых миров.
Человеком он был необыкновенно увлекающимся, очень далеким от меркантильных интересов. Ему ничего не стоило использовать уже почти готовую картину как холст для вновь захватившей его темы.
Иногда, не получив тот результат, на который рассчитывал, Врубель мог в раздражении порвать картину или эскиз, который все очень хвалили. Он не хранил наброски, мог за бесценок продать гениальный рисунок.
Совершенно по-другому к работе подходил Серов. Он был очень скрупулезным мастером. Если он писал портреты, а так получилось, что портреты стали основным направлением его творчества, ему было необходимо огромное количество сеансов. Например, знаменитый портрет Зинаиды Юсуповой он писал около 2 лет. Она шутливо рассказывала, что полнела, худела, а Серов продолжал доводить свое детище до совершенства. Он добивался идеального исполнения. Требования предъявляли не заказчики, высоченную планку задавал себе сам художник.
Коровин занимал промежуточное положение между этими двумя противоположностями.
Но все эти разнообразные подходы к творчеству, своим картинам, образу жизни не мешали их дружбе. Они всегда помогали друг другу, выручали деньгами, просто поддерживали.
Хорошо известен случай, когда Серов поставил на место знаменитого промышленника П. Кузнецова, владельца фарфоровых заводов, посмевшего обидеть его друга - Врубеля. Тот летом 1899 года продал ему свой эскиз, рисунок по мотивам новгородских былин, на котором Садко играл на гуслях для Морского царя. Мимо него чередой проплывали удивленные прекрасной музыкой русалки. Чуть позже на основе этого рисунка была выпущена целая серия восхитительных декоративных блюд. Врубель деньги получил, наверное, сразу же их растратил в свойственной ему манере, этим бы дело и закончилось, но рачительный Кузнецов решил использовать этот рисунок и для ваз. Автор не предполагал такого художественного решения, по его мнению, рисунок потерял логику, и красота превратилась в уродство. Стерпеть такое надругательство над своей работой перфекционист Врубель не смог. Он отправился к Кузнецову и потребовал, чтобы тот положил конец истории с вазами. Кузнецов ответил, что деньги он заплатил и теперь волен делать с рисунком, что захочет. Оскорбленный Врубель удалился восвояси. Не драться же с заводчиком, в самом деле, а суд бедный художник заведомо бы проиграл. Ситуация была тупиковая. Выход нашел как всегда немногословный и решительный Серов. Он отправился к Кузнецову и вызвал его на дуэль, и вечером того же дня прислал письменное подтверждение вызова. Теперь в неудобном положении оказался Кузнецов. Во-первых, стреляться было глупо, во-вторых, наверное, не очень хотелось умирать, а в-третьих, это история могла разнестись по городу и повредить его репутации. Серов не произвел на него впечатление человека, который бросает свои слова на ветер. Положение спас И. Морозов, тоже промышленник, меценат, портрет которого в свое время написал тот же Серов. Он посоветовал извиниться. Кузнецов прислушался к его совету. Инцидент был исчерпан.
Их карьеры складывались по-разному. Пожалуй, наиболее успешным был Серов. Сложнее было Врубелю.
Огромную зависть вызывал М.А Врубель своим настоящим гениальным талантом. Он был злобно гоним. Его великий талант травили и поносили и звали темные силы непонимания его растоптать, уничтожить и не дать ему жить. Пресса отличалась в первых рядах этого странного гонения совершенно неповинного ни в чем человека.
Так вспоминал об этом Коровин.
Врубель внешне относился к этому стоически, заметив однажды в чуждой ему компании.
Я был бы в отчаянии, если б был признан Вами, а я даже не представляю себе такого ужаса. Ваше меня отрицание дает мне веру в себя.
Но все-таки такое отношение его ранило.
Вы понимаете, Коровин, я — художник и никому не нужен. Вы, Серов, вот В. Маковский, который тут жил и писал по фотографии, вы все признаны более или менее. Я не нужен.
Нельзя сказать, что его творчество не получало никакого признания, но того признания, которого оно заслуживало, точно не получало. Признание пришло позже, и немалую роль в этом сыграли его друзья. Коровин бережно хранил рисунки и наброски Врубеля, оставил подробные воспоминания о нем, а Серов, который состоял в совете Третьяковской галереи, добивался покупки дирекцией картин своего друга и делал все возможное. чтобы облегчить жизнь его семье, когда Врубель был уже тяжело болен.
Они оставались верны своей дружбе до самого конца. Врубель и Серов умерли с разницей в год. Коровин надолго пережил их, став своеобразным летописцем дружеского союза трех гениев.
