Михаил Ромм - человек, во многом создавший советский кинематограф. И - оставшийся честным перед собой во все дни непредсказуемых тридцатых, страшных сороковых, тревожных 50-х и откровенно гротескных 60-х. Проскакивает иногда статейка-другая про то, что "Ленин в Октябре" - штука конъюнктурная, что Ромм, будучи антисталинистом таки прогнулся под власть... Но чтобы так писать, надо иметь бурную фантазию и не обращаться к воспоминаниям о Ромме. А ведь нет ни одного воспоминания, в котором бы Михаил Ильич не предстал бы человеком предельно честным и принципиальным - даже перед всласть имущими, даже себе во вред.
Перед тем, как согласиться на съемку "Восстания" (таким было рабочее название фильма) Ромм сидел без работы. "Его уволили с "Мосфильма" из-за его "плохого характера". Остальные студии, узнав о его увольнении, опустили перед ним свои шлагбаумы" - писала его жена, актриса Елена Кузьмина. (Довженко, к примеру, заявил, что на его студии могут работать только режиссеры, знающие украинский язык).
Несколько месяцев Ромм ездил в Москву, надеясь найти работу в кино. Но... ничего не менялось. И опять процитирую Елену Кузьмину:
"Вдруг из одной из своих бессмысленных поездок в Москву вернулся Ромм со сценарием в руках. Сценарий А. Каплера "Восстание".
- Велели прочесть и через два дня дать ответ. Но есть одно условие. Фильм, хоть перевернись, должен быть готов к Октябрьской годовщине".
Был июль. На съемки отводилось три с половиной месяца.
Это был не просто сценарий. От этого сценария отказались все режиссёры. Почему? Да потому что главная роль была отдана Ленину. Как говорил Ромм жене: "Ты можешь себе представить Ленина на оперной сцене или в балете?! Вот все и боятся, что что-нибудь вроде этого получится в кино!"
А бояться было чего, тем более конфликтному Ромму, который к тому же был ещё и евреем. На дворе стоял 1937 год.
Работа над фильмами в то время могла занимать годы. Несовершенная техника, несовершенная плёнка, а ещё надо было переделывать сценарий...
Опытные кинематографисты говорили, что легче положить голову на рельсы. Что думать о съемках на таких условиях - авантюра. Но Ромм - согласился.
За две недели написали сценарий - полностью переработав вариант, предложенный Каплером.
На роль Ленина утвердили Бориса Щукина.
Ромм жил на киностудии, изредка приезжая на дачу, где его ждала Елена с дочерью Наташкой, которая, к тому же, заболела скарлатиной. В один из таких наездов Ромм и сказал:
- Я иду через ад... Мне бы сутки растянуть хотя бы ещё часов на десять. Чтобы в них было не двадцать четыре часа, а тридцать четыре. Тогда, может быть, было бы легче. Только ты не волнуйся! Я тебе говорил, что я счастливый. Значит, несмотря на короткие сутки всё будет хорошо.
Почти дошедшего до отчаяния Ромма поддержал Сергей Михайлович Эйзенштейн. Он несколько раз появлялся в павильоне и следил за работой, стараясь делать это незаметно. Однажды он сказал:
- Вы с вашей головой, энергией и целеустремленностью далеко пойдете, молодой человек! И откуда вы взялись такой?!
Слова Эйзенштейна были сказаны вовремя и укрепили веру Михаила Ильича в то, что он справится, вселили уверенность.
А ведь все кадры с Лениным снимались - страшно сказать! - с одного дубля. Иначе не успевали. Высочайший профессионализм Бориса Щукина позволял это. Сначала все сцены репетировались с Роммом и участниками сцены. Находилась единственно верная интонация. Но, бывало, актеры смещали почему-то акцент, и Щукин тут же подхватывал интонацию и отыгрывал так, что уже новый вариант казался единственно верным.
На площадку постоянно приходили посторонние: то пожарной охране кто-то сообщит, что на съемках используют плитки и кипятильники. То сидит соглядатай из органов и следит, чтобы ни один срезок с кадрами Ленина не выносился из павильона - неизвестно же, как эти кадры потом используют! Однажды один кадр пропал, и его в панике искали всей студией. "Шпионаж" и "вредительство" - слова, занимавшие прочное место в лексиконе того времени. Соглядатай записывал в свой дневничок: "Сцена с Лениным, снята в одном дубле" - фиксировалось всё.
Были и совсем какие-то темные моменты, о которых Ромм вскользь вспоминает:
"А помните, как у нас оптику переколотили?" "А помните, как кабели перерубали? А как в негатив замазку сунули?"
Представляете, какую ценность имела в то время оптика? Конечно, дорогая, особая, но ведь и невозможно было пойти, купить и заменить испорченное - это была редкость и особая забота операторов! А ведь кто-то сумел влезть в запертый сейф с американской техникой на десятки тысяч рублей и уничтожить её. На режимном объекте. Где работа идет непрерывно. Как?
Кто был в этом виновен, так и осталось неизвестным. Ромму ли вредили? Кто вредил? С ведома власть предержащих? Или же завистники и крокодилы по цеху?
Как-то чудом Ромм и Щукин избежали гибели - рухнул прожектор. Следствие показало - кронштейн подпилили.
Много позже, когда фильм с триумфом выйдет на экран, по студии прокатятся аресты. Сам Ромм пишет о том, что не могло быть среди тех, кого арестовали, того, кто бил колуном объективы и рубил кабели...
Каким чудом картина была закончена в срок? Только неустанными силами всей съемочной группы и железной организацией процесса. Перед тем, как сдать картину в Комитет государственной кинематографии, на студии устроили закрытый просмотр. Была съемочная группа да актеры. Из режиссеров, по воспоминаниям Ромма, были Эйзенштейн, Пудовкин, кто-то ещё - сам Михаил Ильич пишет, что был как в тумане... Но коллег по цеху было немного - кто-то ревновал к успеху, кто-то, видимо, опасался недовольства "сверху" если фильм про Вождя не понравится Сталину.
А Елена Кузьмина пишет о том. что люди плакали от счастья. Кто-то обнимался. Кто-то кого-то поздравлял. Ромма окружила толпа, и каждому хотелось до него дотронуться. "Как будто частичка Ленина лежала на нем". Но, видимо, сказалось переутомление - Ромм как-то это, видимо, уже не воспринимал.
Вернувшись домой, Михаил Ильич упал на кровать и попросил его не будить - даже если он проспит неделю. Но разбудить пришлось, его срочно требовали к телефону.
Первым зрителем фильма был Сталин. Смотрел доброжелательно, замечаний не сделал, попросил изменить название - рабочее название "Восстание" поменяли на "Ленин в Октябре". И... приказал отменить традиционный праздничный концерт в Большом театре и заменить его фильмом!
Но ведь Большой театр - это опера, балет, он не предназначен для показа кино! Не было даже помещения для проекционного аппарата.
До начала праздничного кинопоказа оставалось около суток... Под причитания администрации в стене пробили дырку. По бокам экрана поставили громкоговорители в полированных ящиках. Плохо настроенные, они икали и бубнили. Наскоро повешенный экран шел волнами.
На праздничном просмотре зал был полон. В ложе сидел Сталин.
После торжественной части пошел показ. Ромм был у микшерского пульта, связи с будкой киномеханика не было. И началось: то пропадал звук, то рвалась плёнка, то изображение было слишком маленьким, то огромным - аппараты просто не успели настроить. Между микшерской и аппаратной метались Шумяцкий, который в то время возглавлял кинематограф, и его заместитель Усиевич. Правда, метаться им приходилось на четвереньках - иначе тени падали на экран.
Картина рвалась раз пятнадцать. На экране была муть. Звук прорывался только изредка.
Ну вот, наконец, кончилось! Кончилось! Я сижу, закрывши глаза: ведь провал явный. Что такое? Громовые аплодисменты. Открываю глаза: аплодируют, глядя в правительственную ложу. Я заглянул вниз, а там стоит в ложе Сталин и все Политбюро, и Сталин аплодирует. Оказывается, он встал, начал аплодировать. Ну, естественно, весь зал аплодировать. Он же картину-то видел раньше, знал, что и звук хороший и изображение нормальное.
Я тогда пошел в будку. Ну, думаю: сейчас я кого-нибудь убью! Убью кого-нибудь! По дороге вижу – Усиевич сидит еле живой. Сколько они на четвереньках проделали уж я не знаю даже.
Я думаю: чем убивать буду? Коробками с пленкой, думаю, буду убивать. Схвачу две коробки – и по голове. Распахиваю дверь в будку, а там стоит в дверях чин из ГПУ:
– Вы куда? Вы кто?
Я говорю:
– Я режиссер, и я пришел убить здесь кого-нибудь.
Он говорит:
– Не надо убивать. Уходите.
Смотрю, механики и какие-то инженеры здесь, трясущиеся, жалкие, собирают обрывки пленки, а этот чин им командует:
– Все обрывки в отдельную коробку, вот там еще кусочек лежит. Вот так. Теперь уж торопиться некуда, работайте спокойно, собирайте все!
И понял я по взгляду этого человека, что дело механиков плохо. Повернулся я, пошел. Пришел домой, рухнул. Чуть не плачу, думаю: «Что же это за позорище такое?! Кошмар!»
А через пару дней картину сняли с показа... Почему? Что не понравилось Сталину?
Как переснимали фильм - об этом моя следующая статья.
Подписывайтесь и оставайтесь с Умной Эльзой, которая любит извлекать из пыли забвения старое, но доброе.
Продолжение - здесь: