1. Процесс изменения предмета во времени проявлен в его истории. А пространственное бытие предмета проявлено в его строении, структуре. И если предметом выступает общество, его строение, структура проявлены в социологии.
Если предмет нашего внимания — общество, исчерпывающе опишут его две научные дисциплины: история и социология. И вместе, а не порознь.
2. Без социологии, только с одной историей и только в одной истории, общественные изменения во времени располагаются на тончайшей, бесконечно тонкой нити времени. На такой нити, сколь ни реальна эта абстракция, ничего нельзя различить, даже узелка на ней нащупать невозможно. Ибо будь это Гордиев узел, Прямой или узел Бабий, он уже свидетельствовал бы о каком-то строении общества и, следовательно была бы уже привлечена некоторая социология.
Без истории все общественные образования, — бывшие, бывающие и будущие, — окажутся данными в оно мгновение одно на другом и одно в другом. Тут ничего нельзя разобрать и понять не потому, что, как в нити времени, изменения невоспринимаемы и можно лишь предположить, что они существуют, а потому, что общественные организации и города громоздятся одни на другие, как Пелион на Оссу или как Павел Ефимович Дыбенко на Александру Михайловну Коллонтай. Без истории социология, по слову просто приятной дамы, «скандальозу наделает ужасного: вся деревня сбежится, ребёнки плачут, всё кричит, никто никого не понимает, ну просто оррёр, оррёр, оррёр!..»
3. Избежать оррёра можно только допустив к совместному существованию историю и социологию. При этом мгновенный поперечный срез движения общества даст нам мгновенную картину строения общества, то есть мгновенный снимок его социологии. А мгновенный продольный разрез даст нам мгновенный снимок его истории. Разумеется, вся совокупность поперечных срезов представит во всей полноте историю общества, будучи лишь набором статических снимков социологии. А вся совокупность продольных разрезов позволит воссоздать всю социологию общества по существу лишь историческими средствами отображения динамики общества.
Гораздо проще и удобнее всё же пользоваться как историческими, так и социологическими методами, представляя не только время или не только пространство бытия общества, но представляя пространство-время этого бытия.
4. От этих предварительных рассуждений перейдём к чуть более конкретным схемам представления общества в науках общественных.
Предмет истории, общество, движется во времени, поэтому некоторые части этого предмета непрерывно отваливаются от него в прошлое, общество соскабливает с себя мёртвые ткани, избавляется от никчёмного, потерявшего актуальность. Вы износили ботинки и теперь их выбрасываете. С обществом непрерывно происходит нечто подобное: оно непрерывно что-то выбрасывает из себя. Память о выброшенном можно хранить в душе, можно обследовать помойки истории, провести археологическую съёмку местности, потом раскопки и таким образом до некоторой степени восстановить ушедшее в бездну времени. Возникает лишь вопрос: зачем заниматься потерянным и забытым? Зачем его искать и вспоминать его?
И тут вступает в дело второй момент становления — возникновение. Если чуть выше мы сосредоточили внимание на прехождении, уничтожении чего-то из тела или функций общества, то теперь следует сказать о возникновении, порождении. Возникает, порождается нечто не мгновенно, не по щелчку пальцами или удару бичом. А значит оно коренится не в настоящем моменте, хотя нём благополучно существует. Корнями оно уходит в прошлое, уже отвергнутое и, может, даже забытое. Своеобразие нечто невозможно выявить лишь по мгновенному поперечному срезу. Необходим масштаб времени назад, в прошлое, чтобы вполне понять нечто в его настоящем и прочертить перспективы его будущего. Общество движется во времени. История абсолютно необходима для понимания того, каково оно сейчас и каким будет завтра. Так в прошлом, как в консервной банке длительного хранения, мы открываем своеобразие своего настоящего и возможного будущего.
5. Итак, становление содержит в себе два момента: прехождение и порождение. (1) В полном тождестве этих моментов в лоне становления будет непрерывно что-то возникать и тут же уничтожаться. Однако, (2) если дать полный перевес в этом синтезе уничтожению, нечто будет уничтожено и уже никогда не возникнет. (3) Если дать полный перевес в этом синтезе порождению, нечто будет порождено и уже никогда не будет уничтожено.
Нетрудно заметить, что это пределы — (1) полное тождество, (2) полное уничтожение, (3) полное порождение — лишь пределы, к которым общество может стремиться, но никогда их не достигает. В реальном обществе (1) никогда не бывает полного баланса возникновения и уничтожения, (2) никогда ничего полностью не уничтожается и (3) никогда ничего полностью, навечно, не порождается. Части общества, как и оно само в целом, реально возникают, развиваются, стареют и умирают. И это свершается ни мгновенно, ни длится вечно.
6. Всё же этот гносеологический оптимизм исследования общества следует несколько придушить, не давать ему дышать полной грудью. Принципиальные ограничения здесь следующие.
(1) Выше было установлено, что настоящее не познаваемо в полной мере без обращения к прошлому, в котором располагаются корни настоящего. Но что такое прошлое? Это то, что прошло. То, чего больше нет. И оно складывается из двух элементов: (1.1) ненужного и (1.2) потерянного. Если ненужного и потерянного нет, значит всё нужно и ничего не потеряно, а, стало быть всё это — настоящее, прошлого не существует. Реализм отношения к обществу заставляет признать прошлое, о котором у нас есть хотя бы воспоминание, что оно всё-таки было. Пытаясь же восстановить его в рефлексивной реконструкции, мы неизбежно сталкиваемся с потерянным, но, возможно, нужным, и с ненужным, потерять которое нам не жалко. Эти два пассивных субъекта прошлого не позволяют нам познать прошлое целостно и полностью, а тем самым умеряют наш оптимизм познания.
(2) Не зная целиком прошлое, а предмет никогда и не будет тождествен реально своей рефлексии, хотя такая ситуация идеально мыслима, скажем для абсолютного субъекта всеведения, Бога, — не зная целиком прошлое, невозможно рефлексивно точно реконструировать настоящее.
(3) А без точного знания общества в его настоящем невозможно предсказать, с достаточной хотя бы для нужд практического планирования, вероятностью общество в его будущем. Общество если и не ёжик в полном тумане в поисках мишутки и с неожиданной встречей с лошадью, то всегда в рассеивающемся тумане. Туман — неизбежность реальности общества.
7. А всё ли движущееся во времени, имеет историю? Одна элементарная частица принципиально неотличима от другой элементарной частицы с тем же именем. Конечно, электрон отличим от нейтрона. Но электрон от электрона отличается только местом в пространстве и импульсом. Строение и заряд одного электрона точно такие же, как и у другого электрона. Изменения электрона возможны, и протекают они во времени, например, при столкновении с позитроном эти две частицы аннигилируют. Но и другая электрон-позитронная пара при столкновении аннигилирует.
Элементарные частицы обезличены. Они одинаковые. У них нет индивидуальной судьбы. Они не имеют истории и памяти об истории. Все изменения, даже в которых они гибнут, свершаются извне, над ними, без их ведома. Их изменения свершаются во времени, но время не значимо для них. У них есть время жизни. Но это не их время. И не их жизнь. Это извне отпущенный им срок. Иными словами, для того чтобы иметь личную историю, нечто должно обладать некоторым своеобразием, отличаться от общей массы таких же нечто.
Вот почему Георг Вильгельм Фридрих Гегель отказывал природе в развитии и, соответственно, в истории. Природу он понимал как вечно разнообразящуюся в пространстве, а категория времени природе нерелевантна.
8. Но мыслима и противоположность предметам обезличенным, также лишённая истории. Имеются такие личностно и индивидуально своеобразные предметы, которые уникальны. Хотя они возникают, развиваются и гибнут во времени и время даже существенно для их бытия, оно также оказывается для них внешним. Шедевры мировой культуры, — книги, картины, музыкальные произведения и т. п., — раз возникнув, далее продолжают жить вечно, даже если их намеренно уничтожить. «Парменид» Платона Афинского, «Наука логики» Г. В. Ф. Гегеля, «Божественная комедия» Дуранте дельи Алигьери, «Капитанская дочка» Александра Сергеевича Пушкина, «Мёртвые души» Николая Васильевича Гоголя-Яновского, «История одного города» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина — шедевры на все времена, шедевры вечности. Можно навредить их авторам, можно даже физически уничтожить их, впрочем все они давно умерли, можно далее уничтожить все копии этих произведений, смыслы этих шедевров останутся нетленными. Они не зависят ни от восприятия их внешним сознанием, ни от повреждения их физических носителей, как, впрочем, и от увеличенного их тиражирования в физически разных материалах.
Такие творения человеческого духа, конечно, могут внутри себя содержать движение во времени, то есть некоторую сюжетную историю. Но не о ней сейчас речь. Речь о том, что какие бы движения эти шедевры ни вмещали в себя, в целом они остаются неизменными, выверенными до последней запятой, последнего мазка, последней ноты.
В этой связи возникает вопрос: как они вписываются в историю философии, историю литературы, историю живописи? Никак. Чтобы иметь историю, надо быть собой и, оставаясь собой, изменяться. Школа Г. В. Ф. Гегеля или школа Тициана Вечелио могут с течением времени изменяться, усвоив науку и искусство учителя и применяя их в своей работе, сами Г. В. Ф. Гегель или Тициан Вечелио неизменно уникальны, изменению не подлежат. Вот почему сомнительна история философии, история литературы, история живописи, если это не истории эпигонов, а истории гениев.
Известный историк философии Вадим Валерьевич Васильев выразился однажды в том смысле, что философ может обойтись без истории, ведь когда-то же философия началась, и у первых философов, в начале философии, не было за плечами никакого историко-философского анамнеза, «философский дискурс» они творили с чистого листа. Но с другой стороны, видимо со стороны конца философии, добавил этот историк философии, философ обращается к истории философии именно потому, что у философии нет истории. Иными словами, философу можно обратиться к текстам не только десятилетней, но и двухтысячелетней давности. И это обращение к древним текстам грозит быть столь же продуктивным для ума философа, как и обращение к самым свежим философским публикациям, которые ещё «краской мажутся». Когда нет прогресса или регресса в философии, нет у неё и истории.
С позиции понимания истории и социологии, описанного выше, В. В. Васильев, несомненно, ошибся, говоря об истории применительно к философии. Что нудить историю и отыскивать её эрзацы там, где нет ни подлинной истории, ни сфабрикованных штукарями её эрзацев! Гораздо вернее сказать здесь о социологии философии, то есть о разнообразных построениях философов, построениях, никак не связанных между собой исторически. Философское произведение — луч, направленный из определённой точки времени в вечность. Время ему нужно как лишь вокзал, с которого оно по расписанию отправится в эту самую вечность. Эта точка старта может быть важна для автора и людей, воспринимающих это произведение, но не для самого произведения.
Ошибаются поэтому Карл Генрих Маркс и Фридрих Энгельс, в «Немецкой идеологии» заявившие: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории. Историю можно рассматривать с двух сторон, её можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны; до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга. История природы, так называемое естествознание, нас здесь не касается; историей же людей нам придётся заняться, так как почти вся идеология сводится либо к превратному пониманию этой истории, либо к полному отвлечению от неё. Сама идеология есть только одна из сторон этой истории».
Маркс, К. Энгельс, Ф. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице её представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков. — Маркс, К. Энгельс, Ф. Сочинения. Изд. 2. В 50 тт. Т. 3. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 16.
Если бы это было так, как пишут эти авторы, их двухтомная «Немецкая идеология» давно сгнила бы на помойке или сгорела бы в печке, раз исполнив своё историческое предназначение. Однако мы продолжаем её читать и перечитывать спустя 175 лет после её написания, приглядываясь даже к таким категорическим литературным пассажам.
9. Как не может быть истории электрона, нейтрино или кварка, так не может быть истории философии, литературы или живописи. Разве что в виде эвфемизма. Это не значит, что этим предметам не следует уделять внимания ума, не должно их исследовать. Просто исследования должны быть не историческими. Исследовать строение кварка и писать социологию философии — вот как нужно с ними поступать.
2021.10.06.
