19.12.2015
Генна Сосонко
Мимофант
В конце ноября в Голландии состоялась премьера американского художественного фильма «Pawn Sacrifice» (в российском прокате вышел под корявым названием «Жертвуя пешкой»). Главная фигура фильма - Бобби Фишер, а квинтэссенция - матч американца с Борисом Спасским на звание чемпиона мира (Рейкьявик 1972).
Премьера прошла в «Сити» - одном из крупнейших кинотеатров Амстердама на Лейденской площади. Автора этих строк попросили до начала просмотра рассказать о том времени, о шахматах, о героях фильма. Я засомневался. Будут ли зрители? Кого в наши дни может интересовать столь специфическая тема? Ведь с тех пор прошло сорок три года, и не только молодые, но даже люди среднего возраста не могут представить себе атмосферу того времени и конфронтацию Советского Союза и Соединенных Штатов, вылившуюся в яростную борьбу на шестидесяти четырех клетках шахматной доски.
Буду выступать перед пустым залом, – предупредил я устроителей просмотра. К моему удивлению, зал «Сити» оказался полон. «Раскуплены все билеты, ни одного свободного места!» - сообщили в дирекции кинотеатра.
Вместе со мной перед публикой выступал Макс Пам – известный голландский журналист и большой любитель шахмат. Он находился в Рейкьявике во время матча и рассказал о событиях, очевидцем которых являлся сам. До сих пор Макс с завистью вспоминает своего коллегу – другого голландского писателя, журналиста и шахматиста Тима Краббе, которому после окончания поединка удалось прорваться к Фишеру и поговорить (пусть и коротко) с легендарным американцем.
«Я ожидал худшего», - сказал Гарри Каспаров после просмотра фильма в сентябре в Сент-Луисе, и пожалуй, с ним можно согласиться.
Несмотря на наивные, а порой и нелепые в глазах шахматиста накладки, фильм оставляет впечатление. Что с того, что после хода американца 29...Bh2 в первой партии матча и очевидного ответа Спасского Фишер не сдался, а продолжал игру, и партия была даже отложена?
Что с того, что проверкой кресла (и не собственного, а Фишера, и тем более, не во время партии) занимался не Спасский, а специальная комиссия, созванная по просьбе Геллера - секунданта чемпиона мира? Ведь Геллер был глубоко убежден в невидимых лучах, влиявших на мыслительный процесс Спасского и в происках америкосов-пиндосов, хотя таких слов тогда не было и в помине.
В отличие от Фишера, показанного в фильме, молодой, рейкьявикский, еще не был полностью в плену тех чудовищных фобий, полностью овладевших им в последний период жизни. Показав его таковым, создатели фильма не смогли избавиться от знания ими (и всеми нами) дальнейшего жизненного пути американца.
Пусть в картине оказались и другие, особенно заметные для шахматистов нестыковки, не следует забывать, что фильм «Pawn Sacrifice» – художественный, даже если в его основу и положены действительные события.
Задействованные в главных ролях актеры, на мой взгляд, превосходны, особенно Лив Шрайбер, сыгравший Бориса Спасского. Не только внешнее сходство, но и походка, мимика, манера говорить воспроизведены Шрайбером очень похоже.
Весь фильм Шрайбер-Спасский говорит по-русски. И не он один. Русский язык звучит в фильме постоянно. Помимо матери Фишера, по-русски говорят гости в доме маленького Бобби, хозяева магазина, куда в поисках советских шахматных журналов регулярно заглядывает молодой Фишер, помощники чемпиона мира и карикатурно показанные агенты КГБ, повсюду сопровождающие Спасского. Русский язык постоянно мерещится и самому Бобби, подозревающему в заговорах всех и вся.
К несомненным удачам можно отнести показ экстремального эгоцентризма американца. Вспоминается Артур Кёстлер, присутствовавший в Рейкьявике в качестве корресподента. Замечательный писатель, наблюдая поведение Фишера, назвал того «mimophant». Это комбинация двух слов - «mimosa» и «elephant».
Представители этого сорта чувствительны как мимоза, когда речь идет о собственных чувствах и переживаниях, и толстокожи как слон, когда дело касается других людей. И хотя в высших эшелонах профессиональных шахмат всегда можно было встретить «мимофантов», поведение Фишера оставалось вне конкуренции. Все, общавшиеся с Бобби, вынуждены были закрывать глаза на завихрения и параноидальные идеи гения шахмат, выросшего в еврейском Бруклине, где каждый знал значение слова «мишуга», каковым он, конечно, и являлся.
* * *
Все эти дни в Амстердаме находился Бессел Кок, стоявший когда-то во главе Международной Гроссмейстерской Ассоциации (ГМА).
Четверть века назад (1990) Кок пригласил Фишера в Брюссель, где размещался и размещается до сих пор главный офис СВИФТ - международной межбанковской платежной системы. Большой любитель шахмат, Кок был в свое время одним из учредителей этой крупнейшей финансовой организации, совершающей и сегодня миллионы трансакций в день.
Фишер, не появлявшийся на людях едва ли не два десятка лет, приехал тогда в Бельгию и провел в Брюсселе несколько дней. Я попросил Бессела еще раз освежить в памяти время, проведенное вместе с чемпионом мира.
«В один из последних дней января 1990 года часов в одиннадцать утра в офисе СВИФТ в Брюсселе раздался телефонный звонок. Эйлин, моя ассистентка, подняла трубку. “Вас спрашивает одна дама, - сообщила Эйлин, - ее имя Петра, она звонит из Германии по срочному делу. Она сказала, что говорит от имени некоего Роберта Фишера”.
По совершенно индифферентному тону, с каким было произнесено моей милой ассистенткой имя Фишера, было ясно, что она никогда не углублялась в историю шахмат. Не имея никакого представления, что меня ожидает, я попросил соединить меня с Петрой.
Я услышал довольно запутанный рассказ. Она - подруга Бобби Фишера. Во время ее последнего разговора с легендарным гроссмейстером тот высказал пожелание встретиться со мной и попросил урегулировать его посещение Брюсселя. Мотивы посещения были довольно туманны, но она сослалась на Бобби, сказавшего, что тот хочет говорить со мной о будущем шахмат.
Что было абсолютно ясно, так это условия прибытия Фишера в Брюссель. Первый класс самолета, 25000 долларов наличными по прибытии и номер сьют в пятизвездочной гостинице. Посещение должно оставаться в абсолютной тайне; ни о его пребывании в Брюсселе, ни вообще о его персоне не может стать известно кому бы то ни было. Чемпион желал бы приехать в конце апреля и ожидает моего ответа в течение недели.
Петра продиктовала номер телефона в Соединенных Штатах и на этом наш разговор закончился. Несколько озадаченный, но и слегка возбужденный, я откинулся назад в кресле.
“Знаешь, о ком шла речь?” - спросил я Эйлин.
“Да, о мистере Фишере. Он что, работает в одном из отделений СВИФТ?”»
Прошло несколько дней, и я позвонил по оставленному мне номеру. Представившись, я попросил соединить меня с Бобби Фишером. После некоторой паузы я услышал его голос. Разговор был исключительно деловым.
“Are you mister Kok?” - “Yes, I am” - “Do you agree with the conditions?” - “Yes, I do” - “I wish to fly on April 26th. I want you to book a hotel on a different name and send me the tickets”. Он оставил адрес и повесил трубку.
После чего я заказал и оплатил билет на 26 апреля через Атланту в Брюссель с открытой датой возвращения и зарезервировал номер сьют на пять дней в «Шератоне» бельгийской столицы на имя Б. Виссера.
В середине марта я позвонил Борису Спасскому в Париж. Борис, поддерживавший контакт с Фишером, был уже в курсе дела. Я пригласил его вместе с женой тоже приехать на денек-другой в Брюссель. Помимо Спасского, я рассказал о посещении Фишера моему хорошему другу Яну Тимману. Сам того не желая, я поставил Яна перед нелегкой дилеммой. С одной стороны, он очень хотел увидеть своего шахматного идола, с другой – испытывал ужасную аверсию к расистским и антисемитским высказываниям американца. После длительного размышления Тимман все же согласился приехать на день в Брюссель.
26 апреля 1990
В полвосьмого утра я замер с самым беспечным видом и с табличкой «Мистер Виссер» в руках рядом с трапом самолета в брюссельском аэропорту. Самолет полон, пассажиры устремляются к зданию аэровокзала. Меня охватывает легкая паника. Узнаю ли я его? Не пропущу ли? Мгновение спустя чувствую руку на своем плече и оборачиваюсь. “Мister Kok?”
Тяжелый зычный голос, передо мной настоящий колосс. Несколько диковатые глаза, щетина, к которой давно не прикасалась бритва. Ошеломленный, я смотрю наверх и лепечу: “Nice to meet you”.
Мы идем к выходу, где мой шофер ожидает нас, чтобы доставить в гостиницу. В дороге Бобби почти не раскрывает рот. Он не выспался и голоден. В «Шератоне» мы поднимаемся в его номер. Он тут же бросается на кровать и спрашивает комплект шахмат и несколько гамбургеров. Я передаю ему конверт, говорю, что ему необходимо выспаться, и мы уславливаемся, что я заеду за ним в полвосьмого вечера.
Он хотел бы поужинать в очень узком кругу и в тихом ресторане. Мы вдвоем и моя тогдашняя жена Пьеретт. Но Бобби ставит невероятное условие: в ресторане не должно быть никаких других гостей. Мое робкое замечание, что найти в Брюсселе ресторан, где не было бы других посетителей, очень трудно, встречает раздражительный ответ: “That is not my problem”.
Хорошенькое начало.
Я звоню знакомому ресторатору. Ресторан его маленький, и кроме того, он любит шахматы. Когда я сообщаю, что приду ужинать с Фишером, тот разражается смехом – ну и шутник же я. Но когда я говорю, что условием нашего прихода является полное отсутствие посетителей, он понимает, что это не шутка и прекращает смеяться.
После легкого замешательства ресторатор соглашается, и в восемь вечера мы сидим втроем в совершенно пустом зале. Бобби в превосходном настроении: не заглядывая в меню, он тут же соглашается на гастрономическое пиршество, обещанное нам.
Этим вечером две вещи становятся очевидными. Во-первых, невероятно громкий голос гроссмейстера. Во-вторых, его аппетит. После того как он умял немалых размеров курчонка, без всякого стеснения заказывается “second one”.
Вечер протекает очень оживленно и без больших инцидентов. Я говорю, что завтра приезжает Спасский, и Бобби одобрительно кивает. Спрашиваю, не возражает ли он против того, чтобы встретиться с Тимманом. “Тимман, - бормочет он, - Тимман, это ведь еврейское имя?”
Слегка трусовато я отвечаю, что никогда не задавал себе этого вопроса. В конце концов маэстро дает добро.
27 апреля 1990
Большую часть дня Бобби спит в своем гостиничном номере. В его сьюте полный ералаш, к прекрасному комплекту стаунтовских шахмат он так и не притронулся. Мы начинаем первый разговор о шахматах. Фишер считает себя чемпионом мира и в этом качестве хочет играть матч со Спасским. Призовой фонд - два с половиной миллиона долларов. Местом проведения может быть Брюссель, и он спрашивает, могу ли я организовать такой матч. Я обещаю подумать об этом.
Остаток дня Бобби проводит в отеле, многократно прибегая к услугам рум-сервиса и, без сомнения, за довольно потрепанными карманными шахматами, которые всегда при нем.
На вечер намечен ужин. На этот раз мы идем в итальянский ресторан «Иль Карпаччо». Бобби снова в прекрасном настроении. С нами наш маленький сын Томас. В ресторане встречаем известного бельгийского поп-певца Пластика Бертрана с женой и двумя детьми. Они подсаживаются к нам, и вино льется рекой. Пластик и Бобби говорят о своих музыкальных идолах, великий шахматист поражает нас глубоким знанием поп-музыки. Мы даже поем хором и, что совсем удивительно, делаем несколько фотографий.
28 апреля 1990
Гуляя по Брюсселю, мы с Бобби детально обсуждаем условия его возможного матча. Он подробнейшим образом рассказывает о матче в Рейкьявике. Слово «conspiracy» употребляется Фишером многократно, и я покорно принимаю к сведению все его рассказы о заговорах. Мы решаем поужинать со Спасскими у нас дома. Появление Бориса очевидно доставляет Бобби удовольствие. Они обмениваются воспоминаниями, и вечер начинается очень приятно.
О качестве игры большинства гроссмейстеров Бобби отзывается с презрением. Имя Каспарова тоже не производит на него большого впечатления. В определенном смысле талант, но не очень впечатляющ.
Когда произносится имя Карпова, разговор принимает неприятный оборот. Бобби развивает странную теорию о еврейском происхождении Карпова, которое он твердо установил на основании фотографий. В его глазах Анатолий представляет собой сионисткое могущество, и Бобби пользуется случаем, чтобы произнести антисемитскую речь. Его рассказ возмутителен в не меньшей степени, чем бессмысленен. Повисает неприятная пауза. Моя жена выходит из себя, но Борис дипломатично уводит разговор в другом направлении. Но настоящего веселья в этот вечер уже не было. Мы предупреждены.
29 апреля 1990
Время для тенниса. Бобби сам предложил Спасскому поупражняться в любимом хобби Бориса. Спасский, его жена Марина, Бобби и я отправляемся на теннисный корт. Удивительное зрелище: Спасские, оба довольно приличные теннисисты, играют против крайне посредственного – я имею в виду себя самого - и Бобби, который как дикий мустанг носится по площадке. Если добавить, что мячи после его невероятно сильной подачи постоянно перелетают через заграждение корта, о результате можно догадаться.
После тенниса совершенно изможденный Бобби возвращается в отель. Он просит зарезервировать билет на следующий день в Соединенные Штаты через Франкфурт. Борис и Марина тем же вечером возвращаются в Париж. Между тем приехал Тимман, и мы договариваемся поужинать в отеле.
Между обоими гроссмейстерами сразу устанавливаются хорошие отношения, и мы решаем в последний вечер Фишера в Брюсселе показать ему ночную жизнь бельгийской столицы. Наш выбор падает на клуб, хорошо известный многим гроссмейстерам, принимавшим участие в турнирах СВИФТ. Внутри там довольно темно, много девушек, впрочем, имеется в наличии жонглер и дрессировщик, по знаку которого в зале клуба порхают дрессированные канарейки. На любителя.
Бобби решает выпить шампанского. Видно по всему, что ему здесь очень нравится. Его внимание привлекает русоволосая красавица. Он подходит к ней, предлагает шампанского и присаживается рядом у стойки бара. Она представляется. Девушка – венгерка. Бобби чувствует себя превосходно и к моему величайшему изумлению говорит: "I am Bobby Fischer. I am the World Chess Champion".
Одним махом он отправляет в тартарары собственное желание об абсолютной дискретности. Но ему так хочется произвести впечатление на венгерскую красотку.
Реакция девушки в высшей степени примечательна. Она разражается хохотом, по-матерински обнимает его за шею и громко шепчет: "Of course, my darling. You are Bobby Fischer the Champion, and I am Sofia Loren".
Что думает Бобби по этому поводу, остается невыясненным, но он не покидает поле боя побежденным. Фишер предлагает красавице проводить его до отеля. Она принимает предложение, и оба покидают ночной клуб. Мы с Яном с облегчением вздыхаем.
30 апреля 1990
Утром я заезжаю за Бобби в «Шератон» и отвожу его в аэропорт. Он сообщает мне, что ночь прошла великолепно. Мы прощаемся.
Послесловие
Ровно через две недели 14 мая 1990 года в очень представительном американском еженедельнике появилась статья "Mystery man". Статья Пауля Монтгомери, к которой я не имел никакого отношения и которая явилась для меня совершеннейшим сюрпризом. Журналист из "Sports Illustrated" позвонил Пьеретт и застал ее в очень болтливом настроении. В статье можно было прочесть:
“У Бобби Фишера неряшливая борода, на нем мятый, давно не отдававшийся в чистку костюм, под костюмом - пуловер, который вечером он меняет иногда на рубашку с галстуком. Фишер обладает невероятным аппетитом и все еще поглощен навязчивыми идеями о своем матче с Борисом Спасским в Рейкьявике. Всё это стало ясным в Брюсселе, куда 47-летний Фишер, живущий полнейшим затворником в Калифорнии, прибыл с тайным визитом по приглашению миллионера и бизнесмена Бессела Кока. Мистер Кок стоит во главе ГМА - Международной Ассоциации Гроссмейстеров, а визит Фишера в Бельгию был организован с помощью его старого знакомца Спасского, живущего в Париже.
Фишер поселился в гостинице, но провел большую часть времени у Коков вместе с хозяевами дома, Борисом Спасским и его женой Мариной. Они играли в теннис, а однажды вместе с голландским гроссмейстером Тимманом посетили ночной клуб, который жена Кока назвала сомнительным.
Все мысли Фишера по-прежнему в шахматах. Он до сих пор считает себя чемпионом мира. Во время разговора со Спасским Фишер вынул карманные шахматы, и оба чемпиона стали переставлять фигурки. Госпожа Кок думает, что они обсуждали какие-то старые партии. Потом Фишер долго говорил об изобретенных им шахматных часах. Как он утвержал, они лучше тех, которыми пользуются в настоящее время. Он говорил и о патенте, запрошенным им для этих часов. Госпожа Кок не сказала бы, что Фишер был чрезмерно эксцентричен, о чем ходят упорные слухи, но говорил он ужасно громко. Может быть, думает она, Фишер приобрел эту привычку потому, что живет один и никто не слышит его голоса. Его одиночество можно было ощущать почти физически”.
Спустя несколько дней из Германии позвонила Петра. Бобби попался на глаза этот номер журнала. Он был в ярости. Он не желал в будущем не иметь с нами никаких контактов».
На этом кончается рассказ Бессела Кока.
* * *
А что помнит о Фишере и о том визите в Брюссель Ян Тимман, третий тогда шахматист мира?
«В фильме "Pawn Sacrifice" речь идет о турнире в Санта-Монике в 1966 году. Спасский рассказывал, - вспоминает Тимман, - что поначалу Фишер держался там очень обособленно. Если остальные участники собирались каждый день в бассейне, Бобби со своим неразлучным транзисторным приемником держался в стороне. Борис подначивал Фишера и уговаривал тоже искупаться, но Бобби только отрицательно мотал головой. Однажды он все-таки поддался на уговоры, хотя и здесь был одержим духом соперничества. “А я плаваю быстрее тебя!”, - сказал он Спасскому.
Фишер отыграл первый круг ужасно – у него было только 3,5 из 9 и предпоследнее место. Но во втором круге американец преобразился. Джим Харрисон, работавший тогда на стройке рядом с отелем "Мирамар", где жили участники, рассказывал: “Однажды утром я увидел быстро шагающего Фишера, с жаром доказывающего что-то Биллу Ломбарди. “Увидишь, - говорил Бобби, - я прибью и Ларсена, и Найдорфа. Дождись и моей партии со Спасским!”
Это произвело большое впечатление на случайного свидетеля: Харрисон запомнил всё в деталях. Действительно, Фишер победил Ларсена и Найдорфа, только у Спасского американцу не удалось взять реванш за поражение в первом круге. В итоге Фишер занял второе место, отстав от Спасского на пол-очка. Но он доказал, что в состоянии выигрывать подряд у элитных гроссмейстеров, и тот Кубок Пятигорского оказался очень важным в его карьере.
Мне было тогда пятнадцать, и Фишер стал моим идолом. Если вам повезло и вы родились в послевоенные годы, вы могли воочию видеть первые шаги Битлз, Роллинг Стоунз и Боба Дилана. Бобби Фишер тоже входил в эту обойму. Его фантастические успехи свидетельствовали за себя; всё что он делал на шахматной доске, было блистательно.
Годом позже Фишер, как и попавший в автомобильную катастрофу Боб Дилан, на длительное время прекратил выступления. Он лидировал в межзональном в Тунисе – 8,5 из 10, и я прекрасно помню, как все мы реагировали на сообщение о его выбытии из турнира. Он действительно покидает шахматы и никогда не станет чемпионом мира? Как он мог поступить так со своими многочисленными болельщиками во всем мире?
Прошло несколько лет, и Фишер снова играл в межзональном. Помню, как мы получили партии с Майорки, и я с одним другом, шахматистом-любителем, начал их переигрывать.
“Не понимаю, - сказал мой друг, когда мы расставляли фигуры. - Не понимаю, почему так много людей переживают из-за Фишера. Единственное, что он умеет – играть в шахматы”. Но после того как мы переиграли несколько партий, он, качая головой, добавил: - “М-даа. Если ты ТАК умеешь играть в шахматы ...”
Он был прав. Ведь от настоящих художников мы не ожидаем, что они проявят себя в чем-нибудь, кроме их искусства. Я не задумываясь выкинул бы к чертям собачьим свое гимназическое образование, если бы мог так виртуозно играть в шахматы.
После рейкьявикского матча Милош Форман решил снять фильм об обоих участниках. Единственным условием он поставил исполнение главных ролей самими гроссмейстерами. Насколько я знаю, Борис не имел ничего против, но Фишер был непреклонен».
«Я приехал из Амстердама в Брюссель солнечным апрельским днем, и через пару часов в доме Бессела появился Фишер, - продолжает Тимман. - Вместе с ним был Спасский, после матча в Рейкьявике остававшийся с Бобби на дружеской ноге. Первым, что я услышал от Фишера, было: "I have a hangover" (я с похмелья). Было примерно три часа дня. Кок предложил выпить шампанского. Фишер отказался, но его фужер все-таки наполнили до краев.
Он излучал невероятную энергию, примерно такую же, как Каспаров. Ты прямо чувствовал себя обволакиваемым этой энергией. Думаю, то же самое чувство возникло и у строительного рабочего в Санта-Монике, когда тот стал невольным свидетелем разговора Фишера с Ломбарди.
Довольно скоро у Фишера в руках появились карманные шахматы. Он показал позицию, которую анализировал в самолете по пути из Лос-Анджелеса в Брюссель. Потом Бобби спросил, что я думаю о партии Иванчук - Каспаров. Он все еще держал в руках карманные шахматы, когда мы вылезали из машины, доставившей нас в ресторан.
Когда мы усаживались за стол, Спасский прикоснулся к плечам Фишера: “Как чувствуют себя старые кости в этом пиджаке?” Бобби только улыбнулся: на нем был тот же самый костюм, что и в Рейкьявике восемнадцать лет тому назад.
За обедом он был в прекрасном настроении. Когда Борис обронил что-то о Сталине, Фишер сказал, что при Сталине, по крайней мере, знали, что почём. Я заметил, что для многих это знание оказалось очень коротким. Фишер захохотал.
Каспарова он называл не иначе как Вайнштейн, или "этот Вайнштейн". Если он не любил кого-нибудь, такой человек автоматически становился у него евреем.
Обстановка за столом стала еще более напряженной, когда Фишер стал утверждать, что не было никакого холокоста, и что все это придумали сами евреи. Когда я спросил, куда же делись все эти люди, он задумался на мгновенье и сказал, что они исчезли в Советском Союзе и Аргентине. Он говорил об этом тоном человека, абсолютно уверенного в этом. Снова перейдя к шахматам, он заметил, что Рихард Рети был очень переоценен, и стал развивать отвратительные теории Алехина о презренной еврейской игре с двумя фианкетированными слонами.
Я мог бы привести в пример его собственную партию с Филипом, где он делал то же самое, но тогда мне это просто не пришло в голову. Я заметил только, что Рети был замечательным этюдистом, с чем Бобби согласился. Я стал показывать ему собственные этюды; он смотрел их все с интересом, отдавая предпочтения ладейным концовкам...
После матча в Исландии он прекратил выступать в турнирах, и мне казалось, что я никогда не увижу его воочию: я появился на международной арене после того, как Фишер покинул ее. Странным было другое - меня регулярно посещал один и тот же сон: мы встречаемся с Бобби в каком-то ночном клубе и говорим, говорим обо всем на свете. Невероятно, но этот сон стал явью. День, когда мы встретились с Фишером, окончился в ночном клубе. Остальное ты знаешь...»
* * *
Говорить о Фишере можно много, и я еще вернусь к этой теме. Замечу только, что противоречивая фигура одиннадцатого чемпиона мира неотделима от того времени, от противостояния двух систем, одна из которых оказалась несостоятельной и разрушенной (недоразрушенной). Без понимания этого феномен американца неполон, да, пожалуй, и невозможен.
Давайте же, не допив бокала до дна, оставим в покое Бобби Фишера. Вернемся в наше тревожное и зыбкое настоящее. Ведь в будущем году нас снова ожидает матч на первенство мира, и кто может знать, какие сюрпризы он принесет? Где, когда и под эгидой какой организации он состоится? И состоится ли вообще?
* * *
