Был ли Рэй Брэдбери христианином? Доподлинно неизвестно. Сам он комментировал свое отношение к религии словами настолько общими и обтекаемыми, что впору было бы сказать, что этот человек равнодушен к вопросам веры. Но несомненно, что творчество Рэя Брэдбери освещено подлинно религиозным огнем.
Стоит ли говорить, что далеко не все тексты классика жанра научной и ненаучной фантастики были переведены в СССР. Но, даже пройдя сквозь сито советской цензуры, рассказы Брэдбери сохраняли глубокое отношение к жизни, которое подсознательно опознавалось как отношение религиозное.
В романе-антиутопии «451 градус по Фаренгейту» показано общество, уничтожающее книги (451 градус — температура, при которой воспламеняется бумага). Но есть те, кто все равно читает книги. И не просто читает, а, рискуя жизнью и благополучием, пересказывает их другим. Разве эти люди не похожи на первых христиан, которые несли свою апостольскую миссию даже во враждебном окружении?
Возможно, самый знаменитый рассказ мастера «И грянул гром» показывает, как смерть одной крохотной бабочки в прошлом приводит к катастрофическим изменениям в настоящем. Можно прочитать этот рассказ как утверждение, что миром правит не Бог, а слепой случай. Но можно и по-другому: как важен каждый наш шаг, каждый незначительный поступок, как связано все живое и как маленькое зло порождает всемирную катастрофу…
В каждом тексте Брэдбери есть религиозная тревога, часто глубоко скрытая. Но после отмены цензурных запретов на русский язык были переведены его тексты, в которых религиозное содержание уже не прячется, а выходит на первый план.
Проблемы греха в иных мирах
Нам сейчас трудно себе это представить, но в шестидесятые годы прошлого века бурное освоение космических просторов будило в людях религиозные переживания.
А в Соединенных Штатах Америки второй человек, ступивший на Луну — Базз Олдрин, совершил на спутнике Земли краткое пресвитерианское богослужение. Молитвы, вознесенные Богу на Луне, руководство НАСА попросило оставить в тайне, чтобы не оскорблять чувства атеистов. Но перед прилунением астронавт-христианин обратился в прямом эфире к жителям Земли с такими словами: «Хочу воспользоваться возможностью и попросить всех, кто меня слышит, обдумать события последних часов и вознести благодарность наиболее приемлемым для каждого способом». Рэй Брэдбери откликнулся на призыв астронавта восторженным гимном:
Мы, благодарные за высшее доверье,
Несем Вселенной Плоть и Кровь Христову,
Идем, чтоб предложить вино и хлеб
Далеким звездам и другим планетам.
Мы щедро дарим первое причастье
Пока что незнакомым чужеземцам,
Мы рассылаем ангелов небесных
Во все концы обширнейших миров,
Чтоб возвестить, что мы уже ступили
На воды бесконечного Пространства…
Казалось, что, после того как человек вышел в космос, мир изменился безвозвратно. Это порождало не только восторг, но и тревогу. Сейчас эти опасения могут показаться нам наивными, но тогда верующие были всерьез обеспокоены вопросом: что будет с нашей верой, если мы встретимся в космосе с иными цивилизациями? Окажутся ли они детьми Адама? Что они знают о Боге? Станем ли мы для них новыми апостолами или они повергнут нашу веру в прах?
Брэдбери воспринимал все эти идеи с подлинным волнением, более чем всерьез. И как большой художник, он придал этой теме подлинную глубину, которая выражается не столько даже в содержании, сколько в форме повествования.
Мысль о том, что на Марсе мы можем встретить существ, которые настолько отличаются от нас, что к ним не применимо понятие греха, породила один из лучших рассказов Брэдбери — «Огненные шары». Этот рассказ входит в знаменитый цикл «Марсианские хроники», повествующий о том, как в XXI веке человечество колонизирует Марс. Каждое столкновение представителей двух непохожих цивилизаций становится катастрофой или для землян, или для марсиан. Рассказ «Огненные шары» показывает одну из таких катастроф — кризис веры. Брэдбери изображает мир, который меняется столь стремительно, что душа человека не успевает приспособиться к этим изменениям, не узнает в новом мире черты Божиего замысла. Все это порождает вопросы: будет ли в новых условиях грех грехом? Сможем ли мы его распознать? А может быть, в новых невероятных обстоятельствах заповеди, данные Моисею, уже не актуальны? А может быть, как рассуждает один из героев рассказа, мы «старые грехи оставим позади. А на Марсе найдем новые?» А что, если «грех может оказаться добродетелью»? А может быть, думает другой персонаж, «Марс — это ад? И он только ждет нас, чтобы взорваться огнем и серой?».
Удивительна способность Брэдбери видеть отражение религиозного опыта в самых неожиданных ситуациях и передавать его самыми возвышенными словами. Вот космонавты совершили посадку на Марсе, для научной фантастики — обыденная ситуация. Для Брэдбери это повод увидеть мир как нерукотворный храм: «Они покидали космос, как покидают прекраснейший из соборов. И шаг на Марс походил на первый шаг по мостовой через пять минут после того, как в церкви ты воистину ощутил любовь Господню».
Очевидно, что в образе непознанного пространства — Марса — выступает наша земная цивилизация, которая меняется столь стремительно, что мы уже сами себе кажемся марсианами, которые достигли новой земли.
Так как же решает проблему первородного греха в космосе Брэдбери? Да никак он ее не решает… Столкновение с фантастическими марсианскими существами, которые не ведают греха, для него только повод, чтобы дать своим героям возможность произнести молитву космонавтов-первопроходцев, растерянных и потрясенных: «Благодарим тебя, Господи, за путь сквозь пространства Твои. Достигли мы новой земли, Господи, так дай нам и глаза новые. Новые звуки будут слышны нам, так дай же новые уши. И будут нам грехи новые, потому молим Тебя — укрепи и очисти сердца наши. Аминь».
Вообще, в творчестве Брэдбери важно не «что написано», а «как написано», важны не столько коллизии сюжета, сколько слова, сказанные вроде бы мимо основной темы.
Молитва на Луне и на Марсе
Впервые мы встречаем этот образ в рассказе Брэдбери «Человек» (оригинальное название «The Man», в других переводах — «Человек, которого ждали» и «Тот самый человек»).
Сюжет его прост: космический корабль опускается на планету, которую по всем признакам совсем недавно, вот буквально несколько часов назад посетил Мессия.
Писатель не показывает нам Христа. Он описывает только реакцию окружающих… Их глаза, их лица, их души озарены светом Самой Главной Встречи. Они готовы разделить свою радость с посланцами Земли, но вот земляне — капитан Харт и лейтенант Мартин — по-разному реагируют на шокирующую Весть. Капитан Харт, неверующий прагматик, всеми силами пытается отмахнуться от очевиднейших свидетельств. Он отрицает возможность Чуда с такой неистовой яростью, как будто приятие вести о том, что вот две минуты назад здесь был Христос, причиняет ему физическую боль. Его мир рушится на наших глазах: надежда на то, что все эти странные аборигены пребывают в смешном самообмане, не оправдалась. Тут-то и начинается самое интересное.
Лейтенант Мартин решает остаться в городе, полном Его присутствия, с людьми, сохранившими свет этой Встречи в своих сердцах…
А вот капитан Харт, агрессивно неверующий, бросается в погоню за Ним, потому что ему мало свидетельств, он должен встретить Его во плоти.
Здесь Брэдбери показывает два пути религиозного поиска. Путь лейтенанта Мартина — правильный. Он понимает, что Христос от нас никуда не уходил. После Его Вознесения мы не можем увидеть его телесными очами, не можем, как апостол Фома, дотронуться до Его ран, не можем поговорить с Ним, как со своим другом… И все равно Он с нами до скончания века, Он невидимо внимает нашим словам на исповеди, Он соединяется с нами в Причастии. Чего же большего искать верующему сердцу? Искать большего — прелесть.
А вот капитан Харт ищет именно большего, точнее — внешнего. Он одержим жаждой видеть Бога здесь и сейчас, лицом к Лицу, говорить с Ним. Оказывается, его агрессивное безбожие было продиктовано только болью и отчаянием от того, что он опоздал. Но его путь — путь внешнего поиска — безнадежен: «Так и будет лететь, с планеты на планету, неустанно ища, и вечно, вечно будет он опаздывать — на час, на полчаса, на десять минут, на минуту. Наконец, он опоздает всего на несколько секунд. А когда он облетит три сотни миров и ему будет семьдесят или восемьдесят лет, он упустит Его на долю секунды, а потом еще на долю секунды. И так и будет лететь, думая, что вот-вот поймает то, что Он оставил здесь, на нашей планете».
Итак, Брэдбери недвусмысленно утверждает, что капитан Харт — космический Фома неверующий — совершил ложный выбор. А все-таки этот герой одержим страстным желанием видеть Иисуса, и этому желанию нельзя не сочувствовать.
Не может не сочувствовать этой мечте и сам Брэдбери, поэтому он вновь и вновь возвращается к образу человека, который жаждет увидеть Христа во плоти, и которого эта жажда приводит к трагической ошибке.
Увидеть… хотя бы мираж
Есть в Евангелии от Иоанна момент, когда Господь является Своим ученикам на Тивериадском озере: …когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу; но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: дети! есть ли у вас какая пища? Они отвечали Ему: нет. Он же сказал им: закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете. <…> Когда же вышли на землю, видят разложенный огонь и на нем лежащую рыбу и хлеб. Иисус говорит им: принесите рыбы, которую вы теперь поймали. Симон Петр пошел и вытащил на землю сеть, наполненную большими рыбами, которых было сто пятьдесят три; и при таком множестве не прорвалась сеть. Иисус говорит им: придите, обедайте. Из учеников же никто не смел спросить Его: кто Ты? зная, что это Господь. Иисус приходит, берет хлеб и дает им, также и рыбу. Это уже в третий раз явился Иисус ученикам Своим по воскресении Своем из мертвых (Ин. 21, 4–6, 9–14).
Этот евангельский эпизод так глубоко тронул писателя, что он пересказал его дважды — в рассказе «Мессия» и в романе «Кладбище для безумцев». В обоих текстах он представил его как финальную сцену художественного фильма. Однако вместо встречи Брэдбери видит здесь рассказ о расставании с Христом: «А потом Христос оставил их. <…> Он идет вдоль берега Галилеи в направлении горизонта. Ведь когда кто-то удаляется в сторону горизонта, кажется, будто он поднимается ввысь, не так ли? Ибо на расстоянии земля словно возвышается. И Он уходил вдаль по берегу, пока не превратился в маленькую точку, далеко-далеко. А потом совсем исчез из виду… И по мере того, как солнце вставало над древним миром, тысячи отпечатков Его ног, оставшиеся на песке вдоль берега, стирались дуновением рассветного бриза и пропадали бесследно…».
Господь уходит, и вода смывает след Его ног на песке. Его больше нет с нами. Мы измучились в разлуке, а «Второе пришествие Христа, — пишет Брэдбери в рассказе “Мессия” (1971 год), — откладывается на несколько тысяч лет. Господи, сколько же нам еще ждать?».
За этим художественным образом скрывается тоска по подлинному богообщению, реальной мистической встрече, которая возможна только в Церкви. Нужно сказать, что Брэдбери, хотя и не был, как говорится, «практикующим» католиком, был чрезвычайно чувствителен ко всему, что связано с церковной жизнью, пытался понять ее на свой писательский манер. Неслучайно так часто героями его рассказов становились католические священники. Но и священники в творчестве Брэдбери чувствуют тоску по Богу.
Молодой священник отец Нивен — еще один миссионер, прилетевший на Марс (рассказ «Мессия»), признается: «Мне только всегда страстно хотелось повстречаться с Ним. С тех пор как мне исполнилось восемь, я не переставал думать об этом. Должно быть, это и послужило главной причиной, по которой я стал священником».
Писатель-фантаст волен подарить своему герою любую встречу. И вот в сумраке вновь построенного марсианского храма отец Нивен видит кого-то, чей облик ему до боли знаком: «Эти странные, прекрасные, глубокие, пронизывающие насквозь глаза были такими, какими, он знал, они должны были быть. Рот был мягок, и бледно было лицо в обрамлении ниспадающих волос и бороды. Облачен Человек был в простые одежды, видевшие берега моря Галилейского и пустыню».
Правда, под маской Христа на этот раз скрывается не Тот Самый Человек, а загадочное существо — марсианин, который против своей воли принимает образ того, о ком думает смотрящий на него человек.
Творец этой обольстительной иллюзии даже не скрывает, что он не тот, кем кажется потрясенному пастырю. Его образ — только имитация, но сможет ли человек найти в себе силы, чтобы отличить сущность от внешности, когда внешность так обольстительна? «Я не могу отказаться от Тебя, о Боже, — восклицает отец Нивен, — вот теперь, когда Ты здесь, ведь столько лет ждал я, столько мечтал — неужели Ты не понимаешь, Ты просишь слишком многого. Две тысячи лет бесчисленные множества людей дожидаются Твоего возвращения. И это я, я встретился с Тобой, увидел Тебя…»
Брэдбери всегда интересовал вопрос: как соотносятся иллюзия и реальность? Почему мы так легко готовы поверить сладкой лжи? Цирковое представление, мерцание экрана в кинотеатре могут подарить нам такую совершенную иллюзию счастья, от которой просто невозможно отказаться. И Брэдбери — мудрый мечтатель, смелый фантазер и поэт как никто другой понимает пленительную силу иллюзии, ее опасную глубину, в которой можно утонуть. И понять, что большего не надо. Герой рассказа «Мессия», встретив ложного Христа — оболочку без содержания, соглашается жить этой подменой. Он просит марсианина благословить его, он умоляет это существо прийти к нему еще раз — на Пасху. Но автор идет дальше, чем его герой. Брэдбери не боится заглянуть за обольстительную маску. Что он там увидит?
Лицедей на Голгофе
Развитие этой темы мы получаем в странном позднем романе Рэя Брэдбери «Кладбище для безумцев». Это часть так называемой «венецианской» или «голливудской» трилогии, которая была написана в 90-е годы XX века. Отечественному читателю такой образ Брэдбери почти не знаком.
В романе нет ничего фантастического. Он весь пронизан трепетом, страхом и обожанием перед «фабрикой грез» — Голливудом, тем самым «всемирным цирком», который подарила нам американская культура. С Голливудом Брэдбери связывало нечто намного большее, чем просто любовь к кино. В юности он торговал газетами у входа в знаменитую «фабрику грез», а когда стал известным писателем, написал для кино несколько сценариев.
Волшебство киностудии может подарить человеку любую встречу: может с помощью декораций оживить уголок твоей юности, может воздвигнуть величественный собор Нотр-Дам де Пари, в котором прячется несчастный горбун Квазимодо. Может «оживить» динозавров, может сотворить такого монстра на потеху публике, которого и на свете-то никогда не было.
Но даже в этом мире, где возможна любая, самая смелая мечта и самая невозможная встреча, нет — убеждает нас Брэдбери — для человека мечты слаще, чем увидеть живого, настоящего Христа. Главный герой романа, в котором угадываются черты самого Брэдбери, начинающий сценарист, работает над сценарием о жизни Иисуса. И вновь мы переносимся на берега Тивериадского озера, на этот раз освещенные светом софитов. Снимают ту самую, столь любимую Брэдбери сцену, в которой Христос уходит от своих учеников… И герои Брэдбери вновь получают возможность увидеть Его облик: «Он был высок — шесть футов и три дюйма ростом <…> длинные волосы, ухоженная, подстриженная борода, и такая поразительная ясность в глазах, что, казалось, он видит все твои кости сквозь плоть и всю твою душу сквозь кости. Когда он проходил мимо столиков, ножи и вилки зависали в воздухе, не добравшись до полуоткрытых ртов. Он проходил, оставляя за собой шлейф молчания, а затем жизненная суета мало-помалу возобновлялась. Он шел размеренным шагом, словно вместо изорванного плаща и замызганных штанов на нем были дорогие одежды. Проходя мимо каждого стола, он осенял всех крестом, но его глаза смотрели прямо вперед, будто им открывался какой-то иной мир, не наш. <…> Наконец он остановился и встал надо мной с такой торжественностью, что я вскочил с места. <…> С угрюмой грацией высокий человек вытащил и показал свое водительское удостоверение. На нем значилось: “Иисус Христос. 911, Бичвуд-авеню. Голливуд”».
Перед нами актер, который всю жизнь играет роль Иисуса Христа. Его природное сходство с известным всем иконописным обликом дополнили гример, костюм и освещение. Но груз любви и ответственности, который обрушил на него зритель, сломили этого обыкновенного слабого человека. Подобно марсианину из рассказа Брэдбери «Мессия», он понял, что пребывание в образе Христа уничтожает его личность: он спивается, развратничает, его губы, которые только кажутся «устами», произносят кощунственные вещи. Он и не скрывает своей греховности, как не скрывает своей инаковости марсианин, по воле случая принявший драгоценную для человека, но чуждую для него форму…
Сокровенная мечта героев Брэдбери оборачивается безумным фарсом, потому что за фасадом иконописного лика ничего нет. Он пуст и опасен, так же как пуста и опасна (ведь можно и упасть) картонная имитация Собора Парижской Богоматери, выполненная на той же студии…
И все герои романа Брэдбери — актеры, сценаристы, рабочие съемочной площадки (тоже не отличающиеся особым благочестием), зная, что этот человек глубоко порочен, все же преклоняют колени перед образом, который он носит, и просят (совсем как отец Нивен марсианина): благослови нас!
Брэдбери все-таки больше поэт, чем прозаик, и страницы его голливудского романа исполнены мрачной и ироничной поэзии и чужды всякому морализаторству. Отвратительны душевные язвы киношного «Иисуса», которые он с удовольствием демонстрирует каждому встречному-поперечному, но из ран на его руках сочится настоящая кровь, а из его глаз текут настоящие слезы, потому что и он понимает, Чей облик он исказил и изуродовал. Жалка реальность, которую нашел герой, подобный упомянутому выше капитану Харту, под маской того человека, которого он принял за Иисуса. Да, но и все мы, каждый из нас, не носители ли, в конце концов, образа Божиего — Его образа, и далеко ли мы ушли от этого кривляющегося лицедея?
В мире иллюзий и самообмана есть все-таки что-то настоящее — это крест: «Я подбежал к кресту, — вспоминает юный сценарист, автобиографический герой Брэдбери, — на вершине ничего не было видно, ночь была темной. Лишь мерцающие отблески света маячили вдалеке, там, где правил Ирод Антипа <…> и где римляне в огромном пивном облаке маршировали от здания гримерной до Судной площади. Я дотронулся до креста, покачнулся и невнятно позвал:
— Иисус!
Тишина.
Я снова попытался позвать, мой голос дрожал.
Небольшой комочек перекати-поля с шуршанием пронесся мимо.
— Иисус! — едва не завопил я.
Наконец откуда-то с небес раздался голос:
— На этой улице, на этом холме, на этом кресте нет никого с таким именем, — печально прошептал голос».
Итак, найти настоящего Христа можно только в реальности, как бы далеко человечество ни удалялось в космос, убегая от самого себя, как бы совершенна ни была виртуальная иллюзия, она не сможет утолить духовной жажды человека.
Но герои Брэдбери очарованы Его образом… Встреча с Христом для них — это встреча с совершенным воплощением человеческой красоты…
Писатель создал совершенно фантастический тип героя, который охвачен тоской по Христу, который жизни своей не представляет без этой невозможной встречи. И Брэдбери убежден, что нет ничего более естественного для человека, чем жаждать и желать ее! Как же фантастично это убеждение! Как же часто в повседневной жизни, а иногда и в собственном сердце мы видим примеры обратного: холодности, равнодушия, теплохладности.
Конечно, герои Брэдбери пребывают в плену добровольного самообмана. Но не потому ли возможен он, что даже оскверненная икона продолжает оставаться иконой, то есть хранит в себе отблеск святости и благодати…
Все это вопросы, на которые Брэдбери дает ответы не как богослов и не как философ, а как поэт.
