Есть новые места, которые вдруг узнаешь. Они были в наших учебниках иностранного языка, старых книгах с картинками или в кино. Некоторые фильмы не хуже путеводителей прокладывают точные маршруты движения, рассказывая о городе, его достопримечательностях и людях. А главное – об атмосфере и времени, которые можно попытаться отыскать.
Римское время
«Сладкая жизнь» (La Dolce Vita). 1960. Реж. Федерико Феллини. В ролях Анита Экберг, Марчелло Мастроянни, Анук Эме.
Привыкшую к нищете и католической аскезе Италию накрывает цунами гламура. Кинодивы, лимузины, фотовспышки, оргии и светский репортер Марчелло Рубини, наблюдающий этот вертеп с меланхолической гримасой синьора Мастроянни и неизменной сигаретой во рту. На фоне общего попрания религиозных святынь даже тупизм олуха-переводчика, назвавшего собор Святого Петра какой-то неведомой «Сан-Педрой», звучит вполне уместно.
«Она верила, что где-то далеко есть немыслимый разврат», – писал в записных книжках Ильф. Немыслимый, феерический, раблезианский разврат провинциал Феллини по обычаю нашел в Риме и пустился в него со всем жаром неофита. Как водится, порок приобрел у него поистине гиперболические формы, воплотившись в чудо-сиськах двухметровой гренадерши Аниты Экберг (таких буферов и в Италии хватало, но в качестве символа греха маэстро, конечно, требовалась шведка). У колоннады ее ног роились насекомые-репортеры (фильм ввел в обиход кличку «папарацци» – «тараканы»), сверкали никелем «кадиллаки», орал рок-н-ролл 20-летний Челентано, а в небе волокли за шею статую Христа. Безобразие удалось на славу, Ватикан запретил верующим смотреть фильм под страхом немедленной геенны, а фонтан Треви, в котором плескалась гостевая валькирия, вошел в реестры памятных мест Вечного города в новом качестве. На виа Венето висит с тех пор мемориальная табличка: «Здесь, о гости столицы, делали «Сладкую жизнь». Немейте и трепещите.
Бакинское время
«Человек-амфибия». 1961. Реж. Геннадий Казанский, Владимир Чеботарев. В ролях Владимир Коренев, Анастасия Вертинская, Михаил Козаков.
Земноводный супермен Ихтиандр с имплантированными жабрами рассекает акваторию, собирает жемчуг, дует в раковину и спасает от акул красотку Гуттиэре. Алчные эксплуататоры мешают счастью влюбленных.
Баку играл не себя. В режиссерской задаче значилось нечто абстрактно далекое, солнцем отбеленное, морем просоленное, чтоб волна бирюзовая, а блики по ней аметистовой россыпью. Чтоб улицы шириной с прыжок, скалы высотой с прыжок, жемчуга с яблоко, у юношей жабры, у фараонов усы, а у любимых необыкновенные глаза. Клаксоны и саксофоны, музыка толстых, рыба с лотка, сумасшедшие миллионеры в белых штиблетах – чем не Баку? Разве что исламский декор заменить католической готикой да навтыкать на перекрестках полицейских-лимончиков в белых ремнях и сомбреро. С 1961-го космического года в богатой глубоководной фауне местного шельфа водятся и морские дьяволы с дивным скуластым профилем инопланетных созидателей. По выходным, если повезет, их можно встретить на площади Фонтанов. Обижаются на кличку «морепродукт». Наполняют волшебной раковинной музыкой слово «утопия».
Токийское время
«Трудности перевода» (Lost in Translation). 2003. Реж. София Коппола. В ролях Билл Мюррей, Скарлетт Йоханссон.
Желчный голливудский суперстар за большие деньги прилетает в Токио рекламировать местное виски и мается оттого, что вокруг сплошные низкорослые брюнеты. И все не по-нашему. И бессонница от трудностей перелета. Знакомится в отеле с ехидной блондинкой-соотечественницей. Вместе острят по поводу сеппуку, микадо, кимоно, потусторонней цивилизации и еще одной блондинки – совершенно безмозглой. На волне любви и дружества даже низкорослые брюнеты кажутся милее.
Слишком низкие штанги душа. Слишком много непереводимых слов. Экзальтированный телевизор. Палочки. Буквы-насекомые. Детские емкости для выпивки. «Чтобы расслабиться, пейте виски «Сантори».
Японцы представляют самую герметичную, самую атипичную и неассимилируемую культуру планеты. Она обильно перенимает сюжеты и стили, щедро делится символикой (колышащийся тростник, перестук деревянных инструментов) – но все равно остается карантинной зоной, в которой смыслом любого заимствования является ощущение тайны. Другая знаковая система, другой эмоциональный ряд, другой свод комильфо и западло. Оттого в Токио так и льнут друг к другу люди одного языка, внешности, этнического бэкграунда (среди которых, впрочем, попадаются нечеловеческие дуры с высоким метаболизмом и собачками, как у Киану Ривза). «Трудности перевода» выворачивают наизнанку канон «зарубежного романа» – необязательных амуров с прекрасной туземкой или загадочным инородцем. Токио – вакуумный город, в котором больше, сильнее всего ценишь своих. И только после этого – караоку, Фудзияму и гранд-башни, название которых не поддается запоминанию. «А зачем они вместо «р» говорят «л»?» «Для смеха. Юмор такой. Мы им не кажемся смешными, а веселиться-то как-то надо».
Парижское время
«Забавная мордашка» (Funny Face). 1956. Реж. Стенли Донен. В ролях Одри Хепберн, Фред Астер.
Редактриса глянцевого журнала ищет новые горизонты. Интеллект входит в моду, а слова «манекенщица» и «дура» давно стали синонимами. Новая модель, законченная ботаничка в очках и салопе, найдена в букинистической лавке и отправлена на съемку в Париж с эстетом-фотохудожником. Любовь нечаянно нагрянет – как и задумывалось.
В какой степени Марлен Дитрих была патентованной голливудской немкой – в такой же англоголландка Одри Хепберн отвечала за парижский шарм и шик. Внешность ее явно соответствовала среднеамериканским представлениям о Старом Свете вообще («Римские каникулы», «Дождись темноты») и парижанках в частности. Одевалась она у Живанши и в Париже снималась аж четырежды – в «Шараде», «Любви после полудня», «Париже, когда там жара» и панораме послевоенной моды new look под названием «Забавная мордашка». Фильм добросовестно осветил обе крайности поздних 1950-х: знаменитую и во всех отношениях чудовищную американскую моду на розовое (розовый «кадиллак» Элвиса, розовый унитаз Эйзенхауэров, розовое платье Жаклин Кеннеди в день убийства мужа) и богемно-марихуанно-экзистенциалистский быт парижских задворок. Бывшая балерина Одри, вывезенная на фотосессию в столицу haute couture, плясала фуэте под Эйфелевой башней, пускала шары на Елисейских Полях и занималась эротической йогой в шалманах Латинского квартала. Чтобы вызволить ее оттуда, писаный денди Фред Астер вместо канотье с тростью надевал водолазку и накладную бороду (!) и пел дурным голосом буги-вуги. Кадр этот останется в музее постмодернизма среди самых бесценных экспонатов – рядом с Клинтом Иствудом, качающимся перед орангутангом на люстре в фильме «Как только сможешь». Одри, порхающая по лестницам Лувра в развевающейся алой пелерине от статуи Ники Самофракийской (без головы, но с крыльями), в сокровищницу тоже войдет.
Лондонское время
«Королева» (Queen). 2006. Реж. Стивен Фрирз. В ролях Хелен Миррен, Майкл Шин, Джеймс Кромвель.
Август-1997: британское двоевластие в кризисе. Нация убивается по безвинно усопшей принцессе, груды букетов, сердечек и плюшевых мишек мешают смене почетного караула. Виндзоров открыто винят в смерти народной любимицы, а мягкие рекомендации премьер-министра, всего четыре месяца возглавляющего кабинет, тонут в законном гневе королевы-матушки.
Нобелевский лауреат Памук говорил, что поверженная империя оставляет по себе один супергород, объединяющий стили, нравы и языки. Предпоследняя из падших империй воплотилась в Лондоне с доживающим свой век декоративным престолом. Вечная для Англии ось напряжения Букингемский дворец – Даунинг-стрит, как обычно, укрыта от глаз церемонными реверансами лучших домов, строгой геометрией клумб и графиком подъема королевского штандарта, но в медийный век искрит как никогда. Нести вериги публичности, утрясать отношения с «народной» снохой посредством премьер-министра, объявлять семейный траур по такой-сякой, бежавшей из дворца с арабом, – не лучшая участь для наследницы тысячелетнего трона, славного геноцидами туземцев и усекновением голов строптивой родни. Сознание, что бабушка ныне царствующей императрицы просто казнила бы эту Барби с ее Тарзаном в Тауэре, добавляет благородства неуклюжим шагам по спасению реноме династии в глазах расчудившегося плебса.
Московское время
«Я шагаю по Москве». 1963. Реж. Георгий Данелия. В ролях Алексей Локтев, Никита Михалков, Евгений Стеблов, Галина Польских.
Метростроевец Михалков опрометчиво знакомит случайного закадыку из города Канска со своей милашечкой – продавщицей гумовского отдела грампластинок. За день они втроем женят друга, ловят вора, рисуют лошадь и гипнотизируют Ролана Быкова. Продавщица всерьез подумывает, не сорваться ли ей в Канск. Обойденный, но не сломленный Михалков поет о Москве, которую все равно любит больше.
Вот зарекались же, зарекались тысячу раз брать в обзор картины с названиями столиц в заголовках – все эти «Последнее танго в Париже», «Умереть в Мадриде» и «Небо над Берлином», – но более полноценного путеводителя по порту пяти морей, чем «Я шагаю по Москве», воистину не найти, как будто «Интурист» башлял. Парк Горького, собор Василия Блаженного, раскопки Нового Арбата и фанатично любимый поколением Маяковский на одноименной площади. Чистые пруды с храмом на Покровке, куда хозяйка пошла, а собаку на бульваре привязала, а та кусается. Сивцев Вражек с видом на МИД и дом Пушкина, где живет потомок, играющий с правого края в «Торпедо», а у него мениск. Шереметьево утром с приплясывающей дочкой артиста Алейникова. За 46 лет выросший в ранг национальных светил Михалков. Загипнотизированные писатели, контуженные лошади и «яркий пример вычурной псевдорусской архитектуры конца ХIХ столетия» ГУМ (полчаса на шопинг, не опаздывать). Свойский город, легко принимающий новеньких – хотя бы писателя Володю Ермакова из Канска. Они его за это любят и знают хорошо. «Три квартала направо, потом свернешь, а там рукой подать».
Берлинское время
«Освобождение». 1970. Реж. Юрий Озеров. В ролях Михаил Ульянов, Василий Шукшин, Николай Олялин, Михаил Ножкин.
Тридцать миллионов пешеходов четыре года разными дорогами следуют из пункта A в пункт В. В конце пути самые выносливые из них – маршалы Жуков и Конев, капитаны Цветаев и Васильев, старлей Ярцев и рядовой Дорожкин – встречаются в пункте B и разносят его по кирпичику. Жители пункта B в отместку пускают городскую речку в городской метрополитен. Волна колышет каску героя-победителя – как в финале американской эпопеи «Самый длинный день», русским ответом которому и был фильм «Освобождение».
Люди орут. Люди дырявят небо. На копченом здании с надписью «Именем немецкого народа» люди оставляют свои – самые аршинные, самые бесстыжие – граффити за всю историю заграничных вояжей. Злословят, что всем видам транспорта русские предпочитают танк – до Берлина-45 иначе было не добраться. Через Тиргартен, Кройцбург, чудный Берлинский зоопарк, через подземные лабиринты U-бана тысячи одинаково одетых мужчин рвались к самой сердцевине главного гадюшника планеты. Только им известно, скольких маршевых рот стоил простейший маршрут выходного дня «от Панкова к центру с легким ужином на Курфюрстендамм». Позже Берлин рассекут надвое, потом сомкнут снова, но таким он и останется в веках – городом симфонического гения, городом-объединителем феодальных земель, Вавилоном рубежа веков. Городом коллективного тура 2-го Украинского и двух Белорусских фронтов.
Текст: Денис Горелов
