Хлопнула обитая войлоком дверь, по полу заклубился морозный пар. Андрюшка забился в дальний угол на печи, прижался спиной к большущим отцовским валенкам. Так и сидел не шевелясь: только бы мать не заговорила с ним, только бы скорей ушла поить корову.
Хоть бы скорей...
А мать неторопливо сбросила с валенок большеротые галоши, подошла к лавке, звякнула курносым подойником. И тут же в лаз из подполья протиснулся бусый сибирский кот — лохматый хитрюга, любимец семьи. Его сначала звали просто — Васькой. Но однажды весной он исчез дня на два и пришел наутре, пошатываясь и зализывая царапины. Андрюшка помнил, как мать стояла тогда перед котом, спрятав красные руки под фартуком, и говорила с укоризной:
— Варнак ты варнак! И где тебя черти полоскали!
С того дня кота стали звать Варнаком. Иногда это звучало ласково, иногда сердито, а он знай себе сладко жмурился и сыто потягивался. Надолго он никогда больше не уходил, а вечером, когда доили корову, обязательно был в избе.
Забренчала мать подойником, направила струю молока на проволочное медное ситечко. А кот уже — около. Помургивая, он терся боками о валенки, выписывая вокруг ее ног восьмерки.
Мать по привычке проворчала:
— У-у-у, толстомясый! — Выдвинула ногой из-под лавки жестяную банку, плеснула в нее молока. Бусый ткнулся мордой, тихо забулькал, зашевелил ушами.
Процедив молоко, мать покосилась на кота, тронула его ногой под бок.
— Ну-у, Варнак! Да хоть подвинься ты...
Андрюшка с нетерпением ждал, когда мать уйдет, и в то же время боялся этого. Он хорошо знал, что сейчас вот на улице ждет, притаившись возле забора, Вовка Рыкин — Боцман. Так прозвал его леспромхозовский сторож, бывший моряк, за большую голову, громкий голос и ненасытную страсть к командирству.
Ух как обидно сказал Андрюшке Боцман: «Эх ты, нюня! А еще мужик! Тебе дело толкуют, а ты... — И передразнил: — Кота жалко, мамку жалко... А мне, думаешь, не жалко марок? Попробуй, купи-ка их! Таких даже в городе нет. А я тебе лист из альбома — целых двадцать штук... Он, зверюга, повадился в старую конюшню, двух крольчат задавил. Да я бы его задаром прикокошил — в руки не дается!.. Марки-то какие! Мне их аж из самой области привезли. А ты — кота жалко...»
Обидно Андрюшке. Он ни разу не был в городе, не видел ни паровоза настоящего, ни большого парохода. Он вырос в лесной деревушке на берегу студеной реки, где жили охотники да смолокуры. А недавно у них сделали леспромхоз, и приехал сильный и нахальный Вовка Боцман.
До слез обидно. Целый год почтальон отрывает Андрюшке от писем красивые марки, накопилось сорок три. А Володьке отец недавно привез сразу двести штук.
Андрюшка представил лист, весь уклеенный разноцветными марками, и опять посмотрел на мать. Она стояла о ведром у порога и, громко шлепая, надевала галоши. Мать вышла. Андрюшка скатился с печи, надернул стеганку. Пальцы на ощупь искали пуговицы и никак не могли протолкнуть их в петли. Он остановился посреди кухни, прислушался. Тишина... Вдруг как треснет что-то в одном углу избы, в другом. Вздрогнул Андрюшка, заозирался, потом понял: мороз пошаливает.
Васька-Варнак отпрянул от жестянки, мотнул головой, облизнул усы, скокнул на лавку, на печь нацелился... Тут и настиг его Андрюшка; прижал к груди, запахнул полы к быстрей, быстрей — в дверь. Кот думал — играют с ним : лежал спокойно, не мяукал, не царапался. Только когда Андрюшка выскочил со двора, Варнак заворочался.
А Боцман тут как тут. Продрогший, снегом запорошенный, шепчет озябшими губами:
— М-му-жик ты, настоящий мужик... — Схватил кота за передние лапы, притиснул к боку локтем. — И ты с мной! Посмотришь, как я его...
Уже вечерело. Промерзшая тропинка повизгивала под ногами. В огороде было холодно и пусто. Володька остановился около стылой березы, вдавил Варнака коленом в снег, выдернул из кармана толстую бечевку, потянул — попробовал на крепость.
— Счас я тебя вдоль березки-то распластаю, покорчишься...
Кот, подрезанный бечевкой под передние и задние лапы, тяжело дергался на дереве. Он мел хвостом снег, молча разевал красную пасть и щерил тонкие зубы. Лишь когда Володька стал вязать тугие узлы, кот замяукал, заверещал, будто звал на помощь, и зелено сверкал на Андрюшку диким взглядом.
Не выдержал Андрюшка. Затрясло его всего, слезы обожгли щеки. Со сжатыми кулачонками рванулся он было к мучителю, но опомнился — не справиться, да и сам виноват, — и побежал с ревом из огорода. Володька что-то кричал ему вслед, но Андрюшка не слышал.
Он не хотел больше ничего слышать. Спотыкаясь, он забежал в дом и спрятал в старую книжку на полатях злополучный листок из марочного альбома.
Вернулась мать, увидела Андрюшку в постели, удивилась: учебники в руки не брал, отца не дождался.
— Ты что это в такую рань? Вставай. Отец скоро придет, ужинать будем.
Промолчал. Заворочался только, зарылся головой в подушку, натянул одеяло. Не до еды.
...Бежит из школы Андрюшка, торопится домой. А навстречу — Володька. Поблескивают маленькие глазки, расплылось в улыбке конопатое лицо.
— Ты чего вчера сбежал?
Андрюшка ковырнул ногой вмерзшую в дорогу ледышку, глянул искоса на Володьку, попытался обойти его сторонкой.
— Не сбежал вовсе...
— Руки мне поцарапал! Кирпичами в него кидал. Потом, думаю, все одно замерзнет, оставил. А утром пришел...
Дрожит Андрюшка. Вспомнилась беспокойная ночь. Лицо Боцмана наклонилось к нему во сне. Губы кривятся: «Мужик ты, настоящий мужик...» Проснулся. Стены избы трещат от мороза.
Вот он, Володька, стоит перед ним. Только что улыбался, а теперь глаза злые. Смотрит на Андрюшку, а сам, верно, кота видит.
— Утром пришел, нет его. Удрал, зверюга!
...Сидит на печи Андрюшка. Сидит на кирп ичах горячих,к валенкам теплым отцовским привалился — познабливает почему-то. И кажется ему, что случившееся с ним — дурной сон. Вот придет мать из хлева с парным молоком, и все будет по-старому. Обязательно вылезет из подполья Васька-Варнак. Сбежал ведь он...
Пришла мать. Звякнула подойником, посмотрела на лаз. Нет кота. Взяла ситечко, пустила на него струю молока, оглянулась. Нет Васьки. Процедила, болтнула по привычке подойником, глянула на остатки, проговорила удивленно:
— Что это с Варнаком? Куда он запропастился, старый?
Закусил губу Андрюшка, уткнулся лицом в валенок. А что толку? Глаза можно зажмурить, отвернуться, да только уши наглухо не заткнешь. Вон она, мать, совсем рядом. Стоит, бренчит подойником, кличет кота.
Невмоготу Андрюшке. Невмоготу сидеть на горячей печи. В два шага спрыгнул по приступочкам, ватник сдернул. Книжка вчерашняя следом полетела на пол. Выпорхнул из нее лист с марками и осел прямо в таз умывальника.
Накинул стеганку Андрюшка, нахлобучил шапку, только тогда лист заметил. Хотел взять его, да махнул рукой, — так и оставил в грязном тазу. Не успела мать слово строгое сказать, как он уже в сенях...
Вот за воротами Андрюшка. Пробежал по улице, перелез через забор рыкинского огорода, а голос матери все в ушах не стихает, бередит душу. И тут уж он сам, кружась возле березы по вчерашним следам, невольно начинает шептать, а потом кричит. Кричит долго и жалко:
— Варнак! Васька-Варнак! Васька... Васька...
Рассказ Г.Солодникова. Рисунки В.Вагина.
Опубликовано в сборнике "Нашим ребятам" (Пермь, 1964)
