Я всегда мечтал жить в сказке. Нет, не в той, где Баба-Яга или Кощей Бессмертный, не там, где добры молодцы спасают прекрасных дев, а потом женятся на них и живут долго и счастливо. Я хотел создать свой собственный сказочный мир, быть в нем не правителем, не царем и не королем, винтиком, серым, незаметным человеком, но все нити созданной реальности крепко держать обеими руками. Не буду лукавить и скромничать: у меня это получилось. Правда сейчас мой мир висит на волоске, но я так долго живу, что мне не жалко его терять, мне будет даже интересно посмотреть, как именно это произойдет. Мой мир сгниет на чердаке? Или его закроют стеклом и я не смогу выбраться? Пока я этого не знаю...
Родился я накануне Отечественной войны 1812 года в семье помещика... Сколько романов начинались подобным образом, портреты скольких нянек, мужественных отцов и нежных мамаш были тщательно выписаны на бумаге и навечно остались в памяти потомков. Я не буду исключением. Род мой был богат и известен, поэтому, чтобы не бросать тень на батюшку - героя войны и матушку - даму благочестивую, верную и красивую, я утаю свое имя, хотя столько лет прошло, кому моя история может навредить? Все те, кто меня стыдился и не хотел признавать мои очевидные таланты, давно уже сгнили и только их души возможно будут оскорблены моим рассказом, но мне это глубоко безразлично.
Детство мое прошло в любви, неге и душевном спокойствии, несмотря на события, терзавшие страну. Мои родители создали в нашем поместье некое самодостаточное государство, почти утопию, где мое и только мое слово было законом. Матушка обожала меня, преклонялась перед батюшкой, а он боготворил ее за красоту, изящество и утонченную нездешность ее облика, словно она сошла с картины средневекового мастера. В нашем поместье не было места горю и болезням, не знаю, как именно это достигалось, но даже крепостные у нас были довольны жизнью. Так мне казалось, возможно, их просто заставляли притворяться и не печалить господский взор болячками и кислыми физиономиями.
Именно родительский опыт, а также нянькины сказки, в которых не было ничего невозможного (фантазия у нее была богатейшая, она могла придумать сказку даже о ночном горшке), подтолкнули меня к моей мечте. Когда мне исполнилось четырнадцать, я внезапно понял, что в душе я - создатель и мой собственный мир уже где-то есть, осталось всего-то его вырисовать, воплотить в жизнь. Я был уверен: моя сказка, та, в которой я смогу поселиться - это некая воображаемая картина с тщательно выписанными деталями. Вот, кстати, ночные горшки. Какие они были у гипотетической принцессы? Были ли они разрисованы фиалками или незабудками? Сколько их было? Был ли у принцессы любимый горшок? Вижу вы морщите нос и говорите: "Фи"! Именно поэтому у вас и нет своего мира. Ведь в тщательно и любовно написанной сказке нет мелочей и даже самая крошечная морщинка на лице древнего старика имеет значение.
Поначалу я хотел написать роман и переселиться в него. Я не знал, как я смогу это сделать, но был уверен: у меня обязательно получится. Бумага мне не подчинилась. Перо рвало листы, фразы казались мертвыми, напыщенными и глупыми, я перечитывал написанное до тех пор, пока слова не начинали звучать странно, незнакомо и окончательно теряли смысл. Я извел сотни листов, пока не понял: роман не сможет стать моим пристанищем. я разозлился и от отчаяния перебил все яйца в птичнике, насладился сдавленными криками баб, расстроенный и обессиленный ворвался в дом, где матушка пила кофий. Она любила одиночество и просиживала у окна днями, наблюдала, как я играю с нашими собаками (батюшка любил охотиться и держал порядочную свору), пила кофий или чай, а иногда и домашнюю наливку, а батюшка издали любовался ее хрупким профилем и нежными руками. "Ах, как же все это банально и наиграно!" - скажете вы. Я и сам начинаю так думать, но тогда, в моем детстве, раскрашенном только чистыми и яркими красками, я все события принимал за монету отменного качества и ни на секунду не сомневался: мои родители придумали идеальный мир и я хочу такой же, а может и лучше. Я хочу собственную сказку.
Я отвлекся. В тот день, когда я понял, что слова на бумаге не желают оживать, я ворвался в дом и остолбенел. Солнце так красиво подсвечивало матушку, так играло лучами на серебряных ложечках и тонуло в малиновом варенье, которое матушка неторопливо ела, тщательно облизывая и ложку, и свои губы такого сочного розового цвета, что казалось, они были накрашены этим вареньем. Кофий, малиновое варенье - вещи плохо сочетаемые, моя дражайшая матушка - такая нежная, словно она - картина, написанная талантливым художником, подсказали мне путь. Я решил, что моя сказка оживет в картине. Немедля я стал проситься в Санкт-Петербург, в Академию Художеств.
- Невозможно, - батюшка впервые отказал мне, но я был настроен даже не решительно, судьбоносно.
- Почему невозможно? - удивилась матушка. В ее мире не было такого слова, когда дело касалось меня.
- Ему четырнадцать, сердце мое, ему поздно... - батюшка был разумен, но матушку это не убедило.
- Мы можем похлопотать, правда же? - она улыбнулась ему так ясно и доверчиво, так покорно и одновременно покровительственно, что батюшка покраснел, поцеловал ее тонкие руки и пробормотал, что он попробует.
Если бы я был менее упорен, я бы сбежал в наш уютный мир и прожил обычную жизнь - длинную или короткую, не знаю, но, скорее всего, тихую и счастливую. Я бы женился на хрупкой красавице, похожей на матушку, у нас родились бы дети, двое или трое (я скучал без братьев и сестер и не хотел растить одинокого, как я сам, ребенка) и наша жизнь была бы размеренной и устроенной. Но я твердо знал, чего я хочу, поэтому насмешки над моим ломающимся голосом, прыщах и такой нескладностью, от которой страдают все недоросли, я воспринимал как плату за свой будущий успех. Хуже было то, что я был абсолютно бездарен. Ни искры, ни крохи таланта, я был неуклюж и бесполезен. Над моими этюдами смеялась вся академия, а профессора слали письма родителям с требованием забрать меня домой и не занимать их время. Я был настырен, матушка решительна, а батюшка богат, поэтому я продолжал занимать место некоего воображаемого талантливого юноши и понемногу стал для всех шутом, парией, таким прыщом на носу, от которого не удается избавиться, а поэтому надо специально привлекать к нему внимание, чтобы высмеять его задолго до того, как это сделают недруги.
Кисти, краски и холсты ненавидели меня также, как и бумага, и перо. Мне бы отказаться от своей затеи, но в своих снах я видел мой идеальный мир так ясно и четко, в таких деталях (помню, меня поразил большой пушистый одноглазый кот, который пришел ко мне в дом и остался жить со мной, шерстка у него была до того шелковистая, что проснувшись утром, я решил не мыть руки весь день, чтобы не забыть это прекрасное ощущение гладкой шерсти на своих ладонях), что я был уверен: эта реальность уже где-то существует и все, что мне надо - перенести ее на холст. Я трудился не покладая рук, выслушивая насмешки, колкости, стараясь не тратить силы на обидчиков. Я был не идеален, злился, выходил из себя, тосковал по дому, но упорство и упрямство гнало меня вперед.
Приезжая домой, я изучал устройство нашего поместья, ведь в моем мире нужно было есть, пить, носить одежду и жить почти вечно и очень счастливо. Я изумлял и радовал батюшку бесконечными расспросами, и он решил, что я взялся за ум и скоро вернусь домой навсегда. Я не разочаровывал его, я любил родителей и понимал: они обожают меня и сделают все, чтобы я был доволен и хорошо устроен в жизни. Я расстраивал их тогда, когда объявлял о скором отъезде и торопился в столицу.
Задуманный мной холст - огромный - даже больше "Ночного дозора" великого Рембранта (я даже подумал, что Мастер переселился в ту картину, его обожаемая Саския так заговорщицки смотрела на меня, когда любовался этим полотном, что...) должен был состоять из нескольких слоев. Поначалу я хотел разделить его на четыре части и посвятить каждую одному времени года. Я не хотел жить только в весне или осени, я хотел, чтобы мой мир походил на этот, земной. Но потом я подумал, что сменяемость времен года в таком мире будет происходить слишком резко, за одну ночь осень сменится сильными морозами, а потом ласковое весеннее солнце в одночасье растопит весь снег и не случится ли в моем мире наводнение? Я подумал и решил, что я напишу несколько слоев, начну с осени, поверх нее будет, конечно же зима, потом весна и на поверхности, то есть то, что будут видеть все люди, будет летний вечер. Я видел каменный город, застроенный домами, чем-то похожий на Санкт-Петербург, но он был другим, спокойным и, конечно же, сказочным. В этом городе был дворец, где жила королевская семья, были трущобы и рынки, были ремесленники, лавки, парки, театры, а на окраинах располагались усадьбы вроде нашей, где выращивали птицу, скот, доили коров и варили варенье. Я решил немного схитрить и где-то на самом краю картины написать некий волшебный амбар, в котором из ниоткуда будут появляться вещи необходимые для жизни, но не произведенные на картине. Себе я присмотрел просторную квартиру, с большим балконом, на котором моя будущая жена будет выращивать цветы и землянику, а наши дети будут играть с тем самым одноглазым котом. Да, да, я планировал семью, не здесь, там. Я уже представил себе хрупкую девушку, похожую на матушку, такую же нежную и ласковую. Представил и детей - погодков: мальчика и девочку, их кормилицу и няньку - толстую, шумную и веселую... Как видите, я постарался предусмотреть все.
В моем воображении эта картина уже существовала и я настолько уверился в своем успехе, что внезапно, кисти и краски стали мне подчиняться. Рука стала гибкой, послушной, я словно переносил на холст свои ощущения от предметов или моделей, словно забирал саму их суть и вырисовывал ее тщательно и подробно. Внезапно меня перестали ругать и профессора, удивленно глядя на меня, как на уродца, подозрительно интересовались, кто написал картину, что стоит у меня на мольберте. Они так привыкли к моей неуклюжести и бездарности, что не верили собственным глазам и часами простаивали за моей спиной, глядя, как я пишу. Я же тренировал руку и глаз и к своей самой главной картине решил приступить только в нашем поместье, где мне никто не будет мешать, где матушка и батюшка поддержат меня и вдохновят. Я решил, что они и на моей картине останутся жить в нашем поместье.
До окончания Академии оставалось два года, когда я внезапно понял, что ждать больше нельзя. Я научился всему, что мне требовалось и необходимо немедленно приступать к созданию моего мира. Те же самые профессора, которые требовали отозвать меня домой, теперь уже уговаривали и меня и моих родителей, настаивали, чтобы я закончил обучение и прочили мне великое будущее. я лишь усмехался. Как они были правы, сами того не подозревая! Будет у меня такое будущее, только о нем никто не узнает. Я уж постараюсь. Я не поддался на уговоры и вернулся домой.
теплым осенним утром я начал дело всей своей жизни. Глупо описывать все детали моего творения. Иногда я писал днями напролет, отвлекался лишь на краткий сон, даже не ел ничего. Иногда вдохновение покидало меня, мой мир подергивался дымкой и я ничего не мог разглядеть, тогда я радовал батюшку, отправляясь с ним на охоту или поддавался на матушкины уговоры и ехал на смотрины, матушка нетерпеливо ждала моей свадьбы и внуков, говоря, что времени у нее осталось не так уж и много. Она постарела, пить кофий ей запретил доктор, а ее тонкие руки стали немного дряхлыми. так мне казалось, ведь я сам находился в расцвете сил и лет. Писал свой сказочный мир, наведывался в город к некой вдовушке, завел несколько друзей, с которыми играл в карты, слегка волочился за примой городской оперы и был доволен жизнью.
Я не замечал, как летят года. Моя работа увлекала меня, я можно сказать жил ею и болезнь матушки не замечал. Она чахла, бледнела, а я - наблюдательный художник, тщательно выписывающий цветки анютиных глазок, которые посадила на нашем балконе моя супруга, опомнился лишь накануне ее смерти. Я лихорадочно начал писать нашу усадьбу и матушку - молодую, полную сил, в нежно-голубом платье, сидящую у окна и пьющую кофий. Я набросал ее портрет быстро, как только смог, торопясь, видя, что глаза у матушки уже становятся нездешними и когда я аккуратно добавил на картину вазочку с малиновым вареньем, моя матушка улыбнулась и отошла. Я понял, что она переселилась в мою картину, обрадовался, что угодил ей и кофием, и вареньем.
Я заторопился и поскорее написал и батюшку, чтобы матушка не скучала одна. Я собирался наведываться к ним в гости, когда все закончу и сам буду готов к переезду.
Моя жизнь пролетела, как... Я даже не знаю, с чем это сравнить... С ранней весной, пожалуй. Когда тепло приходит медленно, неохотно, а потом, внезапно, солнце опаливает землю еще ласковыми лучами и внезапно все оживает. Вот этот совсем краткий период, когда трава еще нежна и шелковиста, когда первые цветы - робкие и волнующие распускаются и краски всего мира такие чистые и прозрачные... вот такой и была моя жизнь. Весна заканчивается в одну минуту, когда листва крепнет и становится грубой и когда цветущая вишня теряет свою белоснежность.
Так закончилась моя жизнь. Я стоял перед своей картиной, почти готовой, я знал, стоит мне легонько коснуться кистью того самого амбара, где из ниоткуда появляются вещи, которые не производятся в моем мире, вещи необходимые и важные, стоит мне лишь легонько мазнуть краской, как я переселюсь в свой сказочный мир. Я осмотрелся. Пыль, грязь, запустение. Родители покоятся в фамильном склепе, туда же поместят и мои останки. Завещание я составил хитро, самая ценная вещь - моя картина, та, в которой мы все будем жить, должна была надежно сохраниться, денег у меня еще оставалось много и я все очень хорошо продумал. Я вздохнул и взял в руку кисть...
Спасибо, что заглянули ко мне в гости. Навигация канала здесь.
