Эти письма, русские и французское, о положении дел в Боснии, Сербии и Черногории в 1849-1850 годах. Все это было писано под впечатлением минуты, и многое, может быть, не совсем верно; но в это самое время уже готовились роковые происшествия 1854 и 1855 годов (здесь: Крымская война), и чувствовалось, электричество в воздухе.
В 1849 году, как в 1812, 1813 и 1814 годах, Россия много способствовала к обузданию диких страстей цивилизованных европейцев и тем самым возбудила их ненависть; в то же время нравственная ее сила, сила крепкого единства между Государем и народом, зародила какую-то глухую зависть в правительствах, и в тех, кому она протянула руку помощи, стало проявляться чувство малодушного, самолюбивого раздражения, которое выразилось неблагодарностью и кознями против России, записанными на страницах всеобщей истории.
Но не одно вмешательство России в дела революции 1848 года поставлялось ей в укор: ей не прощали участия в делах восточных христиан, принятого ею в 1828 и 1829 годах и имевшего последствиями освобождения Греции и устройство Сербии и Молдо-Валахии. Та моральная (хотя безнравственная) работа клеветы и раздражения против России, которая, особенно в Англии, довела до Крымской войны, началась уже давно и велась неутомимо.
Из Венских писем русского путешественника
(с французских подлинников)
Вена, апрель 1849
Что сказать вам о том, что здесь происходит? Из газет вы знаете, что в Венгрии заменили Виндишгреца Вельденом, дабы оживить тамошние дела. Вена перестала веселиться, торговли почти нег, монета исчезает, и бумажка в гульден надрывается, чтобы удовлетворить потребностям денежного обращения (непереводимая игра слов: les assignats d'un florin sont obliges de se mettre en quatre pour suffir aux besoins de la circulation. Тогда вошло в обычай рвать на четыре клочка ассигнацию в один гульден, чтобы, вместо разменных крейцеров, которых не было, заплатить четверть гульдена).
Местные жители говорят, что настроение умов к Вене нехорошо; что касается до меня, то я еще ума не заметил. Кажется, что умы вредные готовы были проявить себя чрез посредство красных галстуков. По счастью и благодаря энергии генерала Вельдена, они усмирены прокламацией, но смотрят сквозь пальцы на остроконечные шляпы с длинными лентами (здесь: революционная атрибутика). Эти шляпы, как уверяют, весьма неблагонамеренны; впрочем, они слишком безобразны, чтобы от них ждать чего либо радикального. Вот все политически новости, какие могу сообщить вам в эту минуту. В следующий раз постараюсь для вашего любопытства разузнать о какой-нибудь славянской сплетне.
13 (25) мая
В письме от 25 апреля вы говорите о поражении имперских войск и о том, что мне, пожалуй, придется покинуть Вену раньше, нежели я думал. Не постигаю, где вы сыскали такое известие.
Австрийская армия вовсе не была разбита, и по очень простой причине: она вовсе и не билась. Напротив, в стычках и аванпостных делах, имперцы и особливо Иелачич, который был всех деятельнее, всегда одерживали верх. Если они покинули Пешт, то это потому, что Вельден вздумал действовать совсем не так как Виндишгрец, и отступил с целью занять более сосредоточенное положение. Бана же Иелачича посылали на юг для ограждения сербов, которые перед тем оставались беззащитны и даже безоружны и отданы были в жертву шайкам Перцеля. Мне кажется, что Вельден плачется только потому, что ему хочется представить положение дел более опасным, нежели оно на самом деле, чтобы потом было ему, чем похвалиться. Отправлением Иелачича на Юг будет повод думать, что Вене не грозила опасность: в критические минуты не ослабляют армии и не отделяют от нее корпуса тысяч в 8 или 10.
Итак, нам не пришлось развлечь нашу скуку даже страхом. Дела Кошута должно быть плохи, потому что молодые и блистательные венгерцы начинают во множестве поступать в имперские войска: точно мыши, покидающие дом, перед тем как ему рухнуть.
28 мая (9 июня)
Посылаю вам карту Венгрии, самую лучшую, какую можно иметь в этом размере. По ней следим мы за операциями, или вернее за переменами позиций, потому что до сих пор австрийская армия только переходила с одной позиции на другую; мы же делаем больше чем делал Геркулес в басне, отправляясь помогать австрийцам, в то время как они сами себе не помогают. Вот уже два месяца, имея армию в 60 тысяч человек под Пресбургом (Братислава) и 12 тысячный гарнизон здесь, они продолжают кричать, что Вене не удержаться и что монархии грозит опасность. Некоторые из здешних обывателей поверили и со страху уложились в дорогу.
Между тем происходят здесь любопытные дела. Несколько дней назад, арестовали двоих чиновников министерства иностранных дел за то, что они по почте переписывались с мятежниками! Недавно вывесили прокламацию об одном аптекаре, обвиняемом в том, что у него спрятано было оружие, что он имел бюст Кошута, увенчанный и убранный знаками королевской власти и наконец в том, что у него найдена статуэтка, изображающая Елачича повешенного за шею на веревке, окрашенной немецкими государственными цветами. Аптекарь был приговорен к смерти, но правительство помиловало его и осудило на 8-ми летнюю каторжную работу, потому что доносчик не руководился чувством патриотизма и обвинил аптекаря лишь из побуждений личной мести. Как вам нравится этот Соломонов суд? Вот правительство, за которое станем мы сражаться! Не будь Сербов и Кроатов, ей-ей мне было бы жаль крови, которая прольется.
4 (16) июня
... Что касается до плохих вестей, которые вас беспокоят, я не постигаю, откуда они к вам приходят. Мы в Вене совершенно спокойны, и если австрийским войскам приятно, что в Венгрии их щиплют по мелочам, в неважных стычках, если это оскорбительно для славы их оружия, то все это не имеет никакого значения по отношению к общему исходу кампании, который несомнителен, с той минуты как мы приняли в ней участие. Это не более, как дело времени.
13 (25) июня
Берусь опять за перо, чтобы сообщить вам о небольшом успехе имперских войск, или вернее наших войск. 21-го Гёргей переправился через Ваг, с 30 тысячами человек и 80 пушками и двинулся из Чумы на Кираликев, Педерет и Щелье, откуда должен был уходить корпус Вольгемута, пока не пришла к нему на помощь Русская дивизия Панютина, находившаяся в окрестностях Диочеса, в резерве. Полки наши двинулись, взяли сперва Педеред и потом, с подошедшими остальными дивизиями этого корпуса, овладели всеми позициями правого берега, так что Гёргей должен был перебраться обратно за Ваг. Дело неважное по последствиям, но тут Русские действовали первый раз, и кажется, что храбрость их произвела сильное впечатление.
1 (13) июля
... Я забыл сказать вам о моей поездке в Пресбург с Бергом. Она была вовсе незанимательна, так как дела тогда еще не начинались. Помню только, что мне пришлось быть на мерзком обеде, посреди людей самых скучных и по видимому в одно и тоже время и лживых, и нерасположенных к нам. У меня осталось такое впечатление, что коль скоро дьявол есть отец лжи, то австрийские чиновники восприемники оной (les parrains).
Я это заметил, читая их бюллетени, в которых они, распространяясь о великих, гомерических подвигах своих войск, едва упоминают о Панютине; а тот два раза (при Педереде и особливо при Гиркали) спас два корпуса австрийской армии. Я рад покинуть эту страну и отправиться дальше, в страну солнца и веселонравия. Следующее письмо напишу вам из Италии.
На возвратном пути тот же путешественник останавливался в Вене уже по окончании Венгерской кампании. Между тем сделалось известно, что венгерцы, мстя сербам за то, что они защищали австрийский престол против восстания Кошута, разорили множество православных сербских церквей на военной границе. В Москве и Петербурге составлялась подписка и шли разные сборы для пересылки нашим единоверцам разной церковной утвари, книг и ризниц. Со стороны Русских отношения были самые теплые и искренние. Православное население Австрии, доказав на деле непоколебимую верность австрийскому императору, считало себя вправе открыто и безбоязненно заявлять благодарность свою тому Государю и тому народу, которые в минуту опасности протянули им руку помощи.
Но Россия, единокровная и единоверная, не совсем приходилась по сердцу Венским немцам. Тем временем в Турции начинались волнения, в Черногории говорили о расстроенном здоровье Владыки, Германы бесновалась во Франкфурте под предлогом своего единства, и была партия, желавшая видеть во главе восстановленной империи одного из членов Габсбургского дома.
1850 год
Вена, 10 (22) января 1850
Трое суток разыскивал я архимандрита, которому вы желаете передать священные одежды для ограбленных венгерцами церквей и наконец встретил его в канцелярии нашего посольства; но я не имел возможности побеседовать с ним, и потому ничего не скажу вам про него.
С Карловацким же патриархом я познакомился еще в первый мой приезд сюда. Теперь его нет. Он человек, всегда бывший ниже той роли, которую ему назначали обстоятельства. Самолюбие внушило ему зависть к Стратимировичу (во время первых успехов последнего); он хотел даже арестовать его и предать суду; а во время бедствий 1849 года он не обнаружил никакой твердости. Он дошел до того, что все его презирают. Это полная ничтожность. Он только и делает, что играет в карты, которые всегда были любимым его занятием.
Вы желаете, чтоб я рассказал вам о Менсдорфе (Менсдорф был посланником в Петербурге в 1852 и 1853 годах, а в 1863 году командовал в Галиции, где смотрел сквозь пальцы на вербовки в Польше шайки против России). Не могу сказать ничего положительного, так как никогда не видал его.
Это очень молодой и храбрый офицер. Когда шла речь об его назначении, о нем отзывались в публике, как о самом отличном и смышленом человеке. Позднее, после его ошибок в Голштинии, стали оправдывать его молодостью. Думаю, что время обнаружит в нем блестящую ничтожность, как часто бывает с людьми, получившими знаменитость в гостиных.
7 (19) марта 1850
В эту минуту город занят нашей нотой по Греческим делам (она имела чрезвычайный успех между всеми, кого занимает то, что делается на белом свете) и последними Парижскими выборами.
О Франции беспокоятся, как будто бы сами находились в положении вполне надежном; а между тем Бог ведает, хорошо ли Австрии (т. е. монархии) посреди всей этой розни начал, которые ее теребят. Молодой император (Франц-Иосиф I), опирающийся на армию, которая еще любит его, согласился подписать хартию в надежде, что она никогда не будет приведена в исполнение. Вокруг него партия, титулующая себя аристократической, с князем Виндишгрецом во главе, которому угодно топорщиться и посредством дворцовых происков домогаться власти, вместо того чтоб добросовестно вести дела и образовать партию охранительную, сильную своею поземельной собственностью, великими именами и даже, если это здесь возможно, сильную талантами, партию, которая могла бы служить преградой демократическому началу.
А между тем cиe последнее ежедневно дает себя знать в декретах якобы ответственных министров народным собраниям (по всему вероятию не имеющим никогда состояться); министры же пользуются ответственностью для достижения своих целей; а эти цели вероятно недалеки от тех, которые они имели с самого начала, по крайней мере от цели умнейшего из них, Баха, оставившего службу 8 июля, когда и министерство Пиллерсдорфа казалось недовольно революционным.
Между тем в Богемии этими декретами отменили разные феодальные повинности и на место их дали учреждения, вследствие которых крестьянин платит в казну вдвое больше, чем он платил прежнему владельцу, этот же, тем не менее, разорен, и оттого естественно все недовольны.
В Венгрии преследуют старую, не изменявшую престолу охранительную партию под тем предлогом, что своим мирным противоречием она служит помехой действиям правительства, а в Сербии Мейергофер обращается с членами комитета, оказавшего первое сопротивление Кошуту, как с бунтовщиками, между тем как это сопротивление началось несколько месяцев раньше, нежели у Кроатов, а без того, октябрьские подвиги Бана были бы невозможны.
Кабинет показывает вид, что он ценит одного только Елачича; тем не менее, он ставит его в двусмысленное положение, не исполняя обещаний, данных Кроатам, так что Елачичу нельзя возвратиться в Аграм, где уже начинают недоумевать, что он такое, жертва или орудие правительства, ненавидящего славян за то, что они оказали ему услугу.
Наконец, чтобы довершить изъявления благодарности, военное министерство взыскивает с Бана (здесь: Елачича) суммы, которые он издержал в первый свой поход, под тем предлогом, что представленные им отчеты не в порядке. Для довершения благополучия, армия считает в среде своей 40 тысяч гонведов, и в итальянских войсках (которые лучше других) эти солдаты из богатых венгерцев живут на широкую ногу и дают своим офицерам роскошные обеды, на которых конечно насыщают их трюфелями и добрыми началами (с тех пор венгерские гонведы, составлявшие армию мятежа, еще более пошли в гору. Вдовам убитых во время восстаний назначены пенсии, а Сербы военной границы, спасшие престол своей кровью, распределены по полкам и отданы в распоряжение венгерцев. Даже в средних школах запрещено преподавание на сербском языке).
Вот картина, представляющаяся глазам моим. Дай Бог, чтобы я ошибался, что и вероятно, так как я здесь проездом и не в силах быть хладнокровным наблюдателем. Непоследовательность, однако, очевидна. 4 марта праздновали в церкви св. Стефана годовщину пожалованной конституции (уступка либеральной партии); но император (в угоду охранительной партии) не приехал на торжество в честь хартии, которую он сам дал. Однако министерство присутствовало. Глупость ли это, или желание показать, что оно отделяет себя от партии дворцовой и монархической? Непоследовательность или двуличие, во всяком случае дело не совсем хорошее.
7 (19) марта, с курьером
Я имел здесь случай узнать и оценить барона Мейндорфа. Это один из самых замечательных, самых любезных и симпатических людей, и что всего лучше, это Немец самый Русский. Что касается до славянских дел, о которых вы мне пишете, я уже давно собирался поговорить о них; но что прикажете сказать вам о том, чем здесь никто не занимается?
Жители Вены не хотят и знать про славян, потому что славяне спасли их, и если о них вспомнить, то придется подумать о благодарности, а благодарность не в обычае у австрийцев. Однако я познакомился с некоторыми сербами из Ваната (из Славян они одни мне по душе). Вижу их иногда, но трудно с ними сблизиться и вызвать на откровенность. Здешние Русские чуждаются и боятся их, в особенности Стратимировича, которого я ближе знаю.
23 марта (4 апреля)
Вот новость для вас, несомненно, любопытная. Елачич женится на графине Штокау. Ей 17, ему 49. К подвигам мужества, оказанным с 1848 года, присоединяет он еще и этот (брак был очень счастливый, но счастье было непродолжительно. Смерть маленькой дочери сильно подействовала на здоровье Иелачича. Политические неприятности, неблагодарность кроатов и фальшивое положение от того проистекавшее, довели его нервы до такого состояния, что можно было ожидать умопомешательства. Смерть скоро прекратила его страдания).
Третьего дня был большой парад и раздача крестов Марии Терезии. Стратимирович не получил креста; зато дали его Мейергоферу, находившемуся во время войны в Белграде.
Апрель 1850
Нынешнюю ночь, после пасхальной службы, я разгавливался у Оболенских, вместе с нашей малочисленной Русской колонией. Тут я видел генерала Юрьевича, двух-трех сербов, в числе их Михаила Обреновича и поэта Вука Стефановича. Завтра или послезавтра посылаю вам подробности о Сербии. Их повезет Соболевский, который также был на разговенах у Оболенских и конечно потешал нас. Он рассказывает про немцев невероятные истории.
Раз, на Пратере, подошел к нам нищий, похожий скорее на убийцу, нежели на бедняка. К удивлению моему, Соболевский подает ему милостыню и, обращаясь ко мне, замечает: - А может быть, он какого-нибудь Немца зарезал! Остроты Соболевского всегда неожиданны. Он пробыл здесь несколько дней и служил мне приятным развлечением в скучном однообразии здешней жизни.
21 мая
Ящики от Закревского (с утварью, иконами и ризами, собранными в Москве. Сбор этот был начат несколькими дамами в Петербурге) пришли официальным путем через Штетин. Следовательно, мне нечего было о них заботиться. Вероятно, наше посольство передаст их австрийскому министерству для доставления по принадлежности. Ваши сборы принесли пользу, потому что, после депеши об отправление этого транспорта из Москвы, здешнее правительство приказало дать разоренным Сербским церквам полмиллиона гульденов. Правда, что деньги эти взяты в Трансильвании с Греко-униатских церквей; стало быть, правительство нисколько не потратилось.
11 июня 1850
Я не говорил вам о распоряжениях касательно католической церкви, потому что не было курьеров, а по почте нельзя было описывать, до какой степени общественное мнение, не исключая и армии, восстало против правительства.
Негодовали в особенности на уничтожение эдикта, изданного Иосифом II и воспрещавшего епископам сноситься непосредственно с папой. Вы знаете, как трудно добиться, чтобы римский двор переписывался с духовенством лишь через министерство. Непостижимо, зачем правительство, без всякого повода и добровольно, сделало эту уступку. Даже я, привыкший к здешним нелепостям, был изумлен.
В тоже время восстановлена иезуитская колония в Граце, а граф Тун (тогдашний министр просвещения. Он был родом чех и первоначально действовал усердно в пользу своего народа, но по слабодушию подчинился влиянию иезуитов), под влиянием своей мачехи, слушается иезуитов. Славяне увидели в этом умножение власти католического духовенства и опасность для православной веры. Таким образом, неудовольствие было всеобщее.
2 (14) июля 1850
Благодаря нелепостям единой Германии, коей части того и ждут, чтобы вцепиться друг другу в волосы, финансовая паника до того здесь усилилась, что купцы ничего не хотят продавать: так они боятся, чтобы ассигнации не дошли, по выражению графа Генриха Ржевусского, до настоящей их ценности. Что касается до политики, то новостей никаких не имеется, кроме неполных и противоречивых известий о возмущениях в северных пределах Турции.
Отставка Гайнау, которой бы я обрадовался в прошедшем году, теперь не произвела во мне почти никакого впечатления. Как видно, он не слушался приказов из министерства и отзывался дурно о Бахе; но окончательно погубил он себя тем, что начал столь же усердно прощать, как в прошедшем году вешал. Несколько месяцев тому назад в Вене почитали его героем, а теперь уверяют, будто он берет взятки с тех, кто получает от него прощение. Стало быть, благодарностью равно отличаются и австрийское правительство, и народонаселение, имеющее счастье находиться под его властью...
Итальянцам дают больше, нежели они желают, не смотря на то, что они возмущались; а верным сербам во всем отказывают. Их стараются раздражить и довести до восстания с той целью, чтобы был предлог угнетать их. В полках, на всей военной границе, нет Славянина, имеющего Русский орден; тем не менее, один из этих граничар говорил мне: - Мы были бы счастливы, если бы император Николай пожаловал нас знаками отличия, которые так щедро розданы этим плюга-выс Швабам, не умеющих ценить оных.
Стратимировичу, например, очень бы хотелось иметь Русский орден. Намедни Клам сказал при всех одному французу, находящемуся в Австрийской службе: - У меня два Русских ордена, с которыми я не знаю что делать. Не хотите ли я вам уступлю один? Француз отклонил столь наглое предложение. И после этого вы удивляетесь, что я чувствую отвращение ко всему, что здесь делается.
После этих отрывков понятен смысл нижеследующих строк из письма одного австрийского серба, писавшего в том же 1850 году: Сербский народ, по своей природе, очень признателен, и вот почему, даже и в самые тяжкие времена, в минувшие два года, когда сочувствовать Русским было так опасно, Сербы не опасались выражать это сочувствие и гордились им. От благоденствия России зависит и благоденствие четырех миллионов православных Сербов. Это каждому просвещенному Сербу известно, и оттого-то, может быть, нас не любят.
Дела в Сербии и и Боснии
(с французской рукописи)
Вена, 26 апреля (8 мая) 1850
Вам желательно знать, что происходит в Боснии, Герцеговине и Сербии, и вы говорите, что положение дел в Турции становится тревожным. Я могу сообщить вам лишь немногие, неофициальные сведения, но не ручаюсь за полную их достоверность.
Князь Сербский, как уверяют, произвел в стране своей важные преобразования по части военной. Он распускает все строевые войска и заменяет их народным ополчением. Каждый округ дает по одному батальону и одному эскадрону. Округов считается 52. Деньги, которые тратились на строевые войска, пойдут на усиление артиллерии, на устройство военных училищ и на выписку знающих людей, которые будут преподавать в этих училищах. Стало быть, преобразование это вовсе не будет способствовать к разоружению, какое проповедуется Кобденом (выступал против участия Англии в Крымской войне (здесь: прим. ред.); напротив, при известной природной воинственности сербов, у них будет, войско довольно внушительной численности, и без особенных издержек.
Спрашивается после этого, где опасность и что именно побудило Карагеоргиевича предпринять столь решительное преобразование. Для разъяснения этого вопроса, надо сделать отступление.
В Сербии, как вообще на Востоке, в Турции, в Греции и прочее, разные партии называются именами тех держав, на поддержку и покровительство которых они рассчитывают. Так, приверженцы Карагеоргия представляют собою партию Австрийскую, напротив друзья Обреновичей суть партия Русская. Поэтому, когда говорят, что Кничанин Австрияк, это не значит, что он любит Австрию, а только, что он предан нынешнему Сербскому князю, между тем как Силич и так называемая Русская партия домогаются возвращения Обреновичей.
Вучич держится середины и покамест не высказывается; но слово его будет иметь решительное значение. В последнее время народ сербский, сочувствующий вполне своим единоплеменникам, живущим в Австрии, ненавидит сию последнюю за ее действия против славян вообще и против сербов в особенности, и ненависть эта переносится на Карагеоргиевича и на его партию, преданную австрийцам.
В 1848 и 1849 году, чувствуя шаткость своего положения, Сербский князь, под предлогом помощи братьям, отправлял всех тех, кто внушал ему опасение, в поход против венгерцев. Угождая по-видимому народу своему и удовлетворяя воинственному пылу русской партии, он в то же время, через Кничанина, совершенно ему преданного, упрочивал свои связи с Австрией и с баном Иелачичем.
После Венгерской войны Австрийское правительство охладило к себе своих сербских подданных назначением к ним Майергофера, раздачей должностей Немцам и омадьярившимся Сербам и полной неблагодарностью за оказанные услуги.
Негодование перешло и в княжество Сербское, так что тамошняя австрийская партия с каждым днем теряет свою силу. Карагеоргиевич окончательно предался Австрии. Он рассчитывает, что в случае нужды она поддержит его даже военной силой. У Кничанина беспрестанные, таинственные пересылки с баном Елачичем, а про сего последнего (как ни горько вам будет узнать эту правду) я должен сказать, что он, подобно всем хорватам-католикам, терпеть не может Россию и православное исповедание.
Кроме того, у него свои личные расчеты, о чем я скажу после. Возвращаюсь к Сербскому князю. В настоящую минуту он желал бы прибегнуть к прежнему своему средству избавляться от врагов. Ему нужно спровадить их на войну, которая была бы угодна народу и отвлекла бы его от дел внутренних. Вот почему для него важно происходящее в Боснии.
Вы знаете, что население Боснии, по происхождению своему сплошь сербское, вследствие турецкого господства, утратило свое единство. Одни остаются христианами, раею, другие потурчились, получили наследственные должности и образовали из себя нечто вроде дворянства. Некоторые из них сделались пашами, музелимами и пр.
Власть на Востоке нераздельна с насилием, и с некоторого времени эти паши стали угнетать и своих единоверцев. Произвольное обложение новой податью повело напоследок к восстанию. Говорят, что ожесточенные босняки-магометане захватили все укрепленные места и прогнали из Боснии все турецкие войска. Но местное христианское население не принимает участия в этом восстании. Старшины его, как напр. Кедич и другие, прогоняя от себя пашей и спахиев, заявляют верность султану и просят только установление порядка в сборе податей и чтобы к ним не присылали грабителей.
До сих пор Сербия не принимала тут никакого участия. Но сербское восстание 1804 года началось точно из-за тех же податей и окончилось независимостью. В Сербии думают, что магометане-грабители кинутся на раю, и как скоро начнется восстание боснийских христиан, сербы пойдут на помощь своим единоверцам, точно также как они ходили помогать своим единоплеменникам против мадьяр. Карагеоргиевич ждет этой минуты; но с наступлением ее обстоятельства усложнятся.
Коль скоро Сербы будут действовать сообща, нет никакого сомнения, что Босния освободится от Турок. Но что из этого выйдет? Оправдается ли народная уверенность Сербов, что им суждено выгнать Турок из Европы? Если восторжествует христианское начало, можно ли будет положить ему предел? Или восстание ограничится местными и личными целями?
У Карагеоргиевича прежде всего в виду своя выгода: услать на войну противников; затем он мечтает образовать изо всего Сербского народа южнославянское государство под покровительством Австрии. Вот разгадка, почему Кничанин сблизился и находится в непрерывных сношениях с баном Елачичем, которому тоже постоянно мерещилось быть основателем славянской державы, австрийской подручницы. Говорят, будто он под рукой распаляет восстание в Боснии и будто закадычный друг его Мамула послан в Черногорию под предлогом умиротворения, но, в сущности для того, чтобы вести там его дело.
Какие же залоги успеха? Будучи австрияком и католиком, Елачич нелюбим сербами. С некоторого времени к нему охладели и хорваты, и 400 тысяч флоринов, которые дал ему император, конечно, не помогут ему подняться в народном мнении. Итак невероятно, чтоб он сделался основателем династии. Что касается до Карагеоргиевича, то его значение в народе падает все более и более.
Надо думать, что если боснийское восстание и достигнет размеров, которые желают придать ему его возбудители, то исход его будет вовсе не соответствовать их ожиданиям. Оно будет на руку тем, кто сумеет вовремя им воспользоваться. Будет ли то Милош? Никто этого не знает. Какая бы не последовала развязка, должно надеяться, что она не поколеблет нашего влияния, основанного на единстве племени и исповедания и на нашем всегдашнем живом сочувствии.
без указания авторства
