Василий Нацентов - очень молодой поэт. Ему всего 22 года. Но талантливый уроженец уже успел стать Человеком года в родной Воронежской области, завоевать молодежную премию «Звездный билет» имени Василия Аксенова, напечататься в «Знамени», «Октябре», «Юности», «Нашем современнике» и других журналах. А в 2019-м вышла его первая книга «Лето мотылька».
Среди важных для себя поэтов Василий называет Мандельштама, который в Воронеже пережил свой последний творческий взлет, Никитина, Бунина, Прасолова, Анненского, Георгия Иванова, раннего Евтушенко и других поэтов. Порой в его стихах можно различить отголоски «книжной» культуры. Но в лучших – его, Нацентова, голос. Вот лишь несколько тех, что нам понравились.
* * *
Рубили сливу, ветки я носил,
к себе прижав, на мусорную кучу,
и набирались зрения и сил
они – сухие – ветер, пыль и Тютчев.
Не высмотреть, не выплакать, в глазу
размером со слезу клочок ландшафта.
Я слово через смерть свою несу
и возвращаю музыкой обратно
Дорогу, дым и шелест рук, и труд,
и мир, и май как триединство света.
Так после слова повториться тут
на крыльях ласточек сквозь сад
и страшный суд
и вылететь в распахнутое лето.
* * *
Купить билет до Таловой. Устало
в синичьей перекличке плыть туда,
где для меня пол-осени болтало
чахоточную даль. Стоит вода.
Ждёт холодов хиреющий, сипящий,
не спящий лес без снега. Без следа –
на дальний свет, знакомый, говорящий
за всех ушедших. Первая звезда –
зелёная с тоски и перепоя
качается чему-то вопреки
у нищего вечернего покоя
на берегу руки или реки.
Всё плыть да плыть под шорохи и охи
червонных вётел, горьких, гулевых,
куда-нибудь к скончавшейся эпохе,
лежащей на развалинах живых.
***
Семафоры. Серафимы. Одиночество в снегу.
Горький шепот шестикрылый светлым словом
берегу.
В умирающих ладонях, в рыхлом воздухе видны
недоступные перроны неслучившейся страны.
Плачет женщина, – я с нею должен быть.
От долгих слёз
даль двоится талым стуком утекающих колёс.
По высотам, по пределам, по горбатым городам
отступающее тело – наступающим снегам.
О, душа! Глаза и голос – ломким локтем –
в пепел, в плен
о весне, о первом платье выше смерти и колен.
***
Когда черная птица над белым летит снегом
и пахнет мокрой корой и зацветающим мхом,
я кажусь себе выродком и лохом,
засохшим виноградным побегом,
до сих пор пытающимся достать
чердака, где хранятся тяпки, ключи, лопаты,
взгляд и выдох, моя тетрадь,
воздух мятый.
Это все о весне и твоей руке,
о черной весне и белой твоей руке.
И уходят прочь налегке-легке,
только речь становится талым снегом.
