«Вам, чтобы напечататься, нужно написать как можно лучше, а мне как можно хуже», - эту невеселую шутку Николая Глазкова (1919-1979) вспоминали многие его друзья-поэты. Этот человек старательно выстраивал «имидж» чудака не от мира сего и выпивохи. При этом близкие люди видели совсем другого Глазкова – умного, образованного собеседника, большого знатока поэзии, живописи, музыки. «Надо быть очень умным, чтоб сыграть дурака» - это о себе написано.
А поэт Генрих Сапгир, познакомившийся с ним в 1950-х, запомнил и такое: «В красному углу иконы и лампадка. Трепетный огонек в темно-красном стекле. Меня это поразило, помню. Не у каждого писателя такое можно было тогда увидеть».
Маска юродивого была защитой от века, насчет которой Николай Иванович никаких иллюзий не питал. Ведь это он написал четверостишие, давно ушедшее в народ:
«Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней».
От печалей Глазков спасался выпивкой, дружбой, заботой преданной жены, неуемной тягой к путешествиям. Почти ничего из того, что он опубликовал при жизни, не шло ни в какое сравнение со стихами, распространявшимися в самиздате. Кстати, это словечко придумал именно Глазков (точнее, «самсебяиздат»). Сочиняя «как можно хуже» для печати, он прекрасно понимал, что у многих вызовет насмешку. Но и счет настоящим стихам у Глазкова идет на многие десятки.
Гимн клоуну
Я поэт или клоун?
Я серьёзен иль нет?
Посмотреть если в корень,
Клоун тоже поэт.
Он силён, и спокоен,
И серьёзно смышлён -
Потому он и клоун,
Потому и смешон.
Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога.
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака.
И, освоив страницы
Со счастливым концом,
Так легко притвориться
Дураку мудрецом!
***
Движутся телеги и калеки,
Села невеселые горят.
Между ними протекают реки.
Реки ничего не говорят.
Рекам все равно, кто победитель,
Все равно, какие времена.
Рекам — им хоть вовсе пропадите, —
Реки равнодушнее меня...
1942
Памяти Михаила Кульчицкого
В мир иной отворились двери те,
Где кончается слово «вперед»…
Умер Кульчицкий, а мне не верится:
По-моему, пляшет он и поет.
Умер Кульчицкий, мечтавший в столетьях
Остаться навеки и жить века.
Умер Кульчицкий, а в энциклопедиях
Нету такого на букву «К».
А он писал стихи о России,
С которой рифмуется неба синь;
Его по достоинству оценили
Лишь женщины, временно жившие с ним.
А он отличался безумной жаждой
К жизни, к стихам и пивной,
И женщин, любимую каждую,
Называл для чего-то своей женой.
А он до того, как понюхать пороху,
Предвидел, предчувствовал грохоты битв,
Стихами сминал немецкую проволоку,
Колючую, как готический шрифт.
Приехал в Москву прямо с юга жаркого,
А детство провел в украинских краях,
И мама писала ему из Харькова:
«Не пей с Глазковым коньяк!»
***
Поглядеть велит сам Бог нам
На сирень перед окном,
Потому что передохнем,
Если не передохнем.
***
Сапёр ошибается только раз.
Поэты или артисты
(Имею в виду только высший класс!)
Три раза, раз тридцать и триста.
Ущерба, убытка от этого нет,
Поскольку они не кассиры.
Бывает и так: ошибётся поэт,
И дремлет в ошибке сила!
Из поэмы «Дорога далека»
Всех ли, не всех, но не меньше, чем сотня
Событий проходит, и все не к добру;
Но если я не умру сегодня,
То я никогда, никогда не умру!
На фронте дела обстояли хреново,
И стало поэтам не до стихов.
Поэзия! Сильные руки хромого!
Я вечный твой раб — сумасшедший Глазков.
Я знал, что меня ожидают невзгоды,
И был убежден, что война не к добру;
Но если меня не убьют в эти годы,
То я никогда, никогда не умру!
Руки
Руки разные на белом свете,
И у всех различные названья,
У меня рука - как у медведя,
А у Вас предмет для целованья.
Но своей руки не обменяю
На такую, как у Вас, - красивую.
И своей судьбы не променяю
На такую, как у Вас,- счастливую!
