—Эй, соня! — Натка сквозь сон услышала шепот. – Вставай, все проспишь!
Она с трудом открыла глаза и потерла лицо ладонями. Перед ней стояли Света, Лика и Машка в ночнушках. В руках у Светы горел маленький огонек. Спросонья Натка не сразу поняла, что это свеча.
— С днем рождения! — шепотом проскандировали девчонки и Машка тут же полезла обниматься.
— Ненормальные! — улыбнулась Натка. — До утра потерпеть не могли?
Она села на кровати, с трудом высвободившись из Машкиных объятий:
— Маааш, ну пусти, — и посмотрела на подруг.
Света из-за спины вытащила картонную коробку, перевязанную красной ленточкой.
— Вот! — выдохнула Лика. — От нас!
Наташа развязала бант, аккуратно сняла крышку.
В коробке сидел плюшевый белый котенок. На его шее сверкал браслет.
— Ты не думай, мы с Мариной договорились! Хотели живого котенка, но нельзя и пришлось вот такого, — протараторила Лика и поцеловала Натку в щеку.
Наташа сняла с шеи котенка браслет и приложила к запястью:
— Ой, красивый какой! Дееевкиии, спасибо вам! И котенок какой милый!
Она раскинула руки и все трое, смеясь уже в голос, упали к ней в объятия.
— Блин, опять вам не спится! — пробурчали с ближней кровати.
— Сашка, усохни, зараза! — цыкнула Машка, махнув рукой.
— Ну, именинница, — торжественно сказала Света, — поздравляем тебя, мы все желаем… Блин, не умею я говорить! В общем, Наташка, пусть все твои печали закончатся и с сегодняшнего дня все у тебя будет хорошо!
— И любви! — добавила Машка. — Большой и чистой!
— И счастья! — улыбнулась Лика.
— Девочки, — Натка улыбнулась, – какие же вы! Так люблю вас, дурочки!
Они уселись на Наташиной кровати, подобрав ноги, хихикая над Ликой, которая достала из-под подушки пачку печенья.
— Чего ржете, дурищи! — сосредоточенно деля печеньки на всех, шепнула Лика. — Торт только вечером будет, так что только печенье, уж извиняйте.
И они, хихикая, ели печеньки, стараясь не крошить на кровать.
Натка смотрела на подруг подозрительно блестевшими глазами, улыбаясь и чувствуя себя самой счастливой на свете — у нее настоящий день рождения! С угощением, с подарками и главное, с подругами, которых она любит.
— Ну, гости дорогие! — сказала Светка. — Пора и честь знать. Через пять минут подъем, так что закругляемся.
— Ой, — Наташа быстро начала выбираться из-под одеяла.
— Лежи, именинница, ты чего? — Машка встала, отряхиваясь от крошек, — ты же сегодня вольная птица, что хочешь, то и делаешь!
— Точно же! Вот бестолочь! — Натка улыбнулась. — Тогда чешите отсюда, спать буду!
— Давай спи, если совесть не мучает! — Машка сверкнула глазами.
— Неа! — Наташа завозилась, укутываясь. — Не мучает! — и она показала Машке язык.
Та схватила подушку и стукнула Натку по голове и хохоча повалилась на Наташу.
— Дура, раздавишь же! Идите, одевайтесь уже, дайте поваляться!
Лика щекотала Натку и та, задыхаясь от смеха, отталкивала ее руки, одновременно пытаясь ногой скинуть с себя Светку с Машкой, которые добрались до ее пяток и начали щекотать их.
— Зааараааазыыы! — сквозь смех выдохнула Наташа.
В это время зажегся свет. В динамике раздался голос дежурного преподавателя, недовольно завозились девчонки.
— В ванну! — скомандовала Светка.
Лика с Машкой, смеясь, помчались вслед за ней, оставив отдувающуюся Натку на спутанной кровати.
Наташа подняла с пола упавшего плюшевого котенка, еще раз полюбовалась на браслет и укуталась в одеяло.
— Дурочки! — ласково прошептала она, прижала котенка к себе и уснула.
Она проснулась примерно через час, потянулась и выбралась из-под одеяла. Быстро заправив кровать и усадив белого котенка на подушку, Натка умылась, накрасилась, оделась в белую нарядную блузку и красную юбку, расчесала волосы перед зеркалом и пошла в столовую.
В училище курсанткам в день рождения можно было все: когда угодно и сколько угодно ходить в столовую, набивать карманы сладостями, смотреть телевизор, читать или просто целый день валяться на кровати.
Но Наташа, позавтракав, отправилась в музей.
Она любила бывать здесь. Музей напоминал ей храм. Да и не только ей. Даже шумная Машка затихала и старалась говорить полголоса.
Белые стены, холодный блеск стеклянных витрин, многочисленные стенды, экспонаты — все создавало ощущение торжественности.
И, конечно, Черная Дверь.
Это была большая плита из черного мрамора, на которой золотом писали имена всех погибших выпускниц.
Вверху надпись: «Сестры, вы всегда в нашей памяти».
Натка тихонечко, стараясь не цокать каблуками, подошла к Двери и села на маленькую черную банкетку, как делала уже не раз.
Перед плитой на черном мраморном постаменте горел Вечный Огонек, именно так, Огонек, звали его все. Серебряная роза в сердцевине которой горело пламя.
Натка вздохнула, расправила складки юбки, коснулась пальцами серебряных лепестков.
Горячие. Натка погладила стебель, листочки этого огненного цветка и стала вглядываться в имена на черном, со льдистыми прожилками, мраморе.
Она пыталась представить себе этих девочек, какими они были, что любили.
Имен было много.
Натка скользнула пальцами по холодному мрамору, чувствуя вырезанные буквы. Рядом с Розой лежали две алые гвоздики. Натка погладила красные, особенно яркие и такие живые на фоне черного мрамора, лепестки.
— Как кровь, — подумала она. — Кровь на черном камне.
Наташа снова посмотрела на имена.
Про многих она уже читала. Рядом с плитой лежала Книга Памяти. Натка читала эту книгу, смотрела на молодых и улыбающихся девчонок.
«Куда угодно, только не в Черную Дверь» — вспомнила Наташа мрачную поговорку, которую часто произносили курсантки.
В полированной поверхности мрамора Натка видела свое отражение. И казалось ей, что вторая Наташа, перейдя через грань реальности, знакомится сейчас с девочками, которые навсегда останутся молодыми.
— Сестры, — выдохнула Натка, снова касаясь золотых букв.
Она подумала вдруг, что сейчас сидит у алтаря и святые это — погибшие девочки. Сестры. Ангелы.
Только святые эти не просят ни молитв, ни преклонения коленей. Они просят лишь одного, чтобы она, Наташа Соловей, всегда была достойна прийти в их храм, коснуться серебряных лепестков их огненной розы и читать их имена.
Наташа вздохнула, еще раз коснулась холодного мрамора, горячих лепестков серебряной розы и нежных гвоздик и встала.
— Сестры, — шепнула она. – я не предам вас. Никогда. Обещаю.
И стремительно повернувшись она вышла из музея.
И только эхо ее каблуков еще несколько мгновений отражалось от холодного мрамора Черной двери, заставив всколыхнуться язычок пламени в серебряном цветке.
День шел своим чередом. Наташа прибежала в столовую, чтобы пообедать вместе с девочками, за полдня она успела соскучиться по ним.
Она сидела за столом, подперев голову рукой и смотрела на Машку.
А Машка опять устроила цирк.
Натянув на голову салфетку наподобие платочка, она противным блеющим голосом начала распекать Лику за то, что та плохо ест:
— Ой, внученька, совсем взбледнула ты что-то, кушать надо больше, сил набираться, чтобы не падать больше на полосе, не ронять в грязь автомат, чтобы бабушке не пришлось потом на карачках, аки свинье, ползать и доставать его оттуда. Ты что, голуба, думаешь, пензия у бабушки такая, чтоб каждый раз юбки новые покупать, да туфли менять, грязью изгвазданные? Ты что это, ясочка моя, кушай, давай, кушай, моя яхонтовая, поправляйся, будешь жииирной, тооолстой, в грязи тонуть не буууудешь! — и Машка, набрав в ложку гречневую кашу с огромной горкой, попыталась поднести ее к Ликиному рту.
— Машка! — Светка отвесила подзатыльник «бабушке». — Дай поесть спокойно от смеха в горло не лезет ничего!
— Светлана! — вмиг сменив личину, Машка гундосила в нос, усуконив физиономию до предела. — Как смеете вы, барышня, позволять себе такие, ах, непростительные и непозволительные выходки, недостойные ваших аристократических запястий. Право, барышня, я разочарована сверх всякой меры!
Тут уж грохнули все, мгновенно узнав Изольду в Машкиной клоунаде.
Натка смеялась до слез, глядя на представление Машки, догадываясь, что именно для нее сейчас кривляется эта оторва.
— Соловей! — вперив в Наташу свои глазищи, вдруг опять сменила тон и голос Машка. — Ты почему развалилась, как площадная девка? — и все опять грохнули, узнав Викторию Никоновну, преподавателя по сценическому движению. — Ну, кто так изображает радость, Соловей? Что это, бог ты мой? Вялые руки, никакая спина! Фу, Соловей, фу и фу! Не веерююю!!! Соловей, немедленно покажите мне необъятное, всепоглощающее, вселенское, дистиллированное и рафинированное счастье! Немедленно! Слышите, не-мед-лен-но! Иначе, Соловей, я с прискорбием вынуждена буду отправить вас на кросс! И тогда, пробежав законные свои шесть километров, вы поймете, что значит, — Машка осеклась и торопливо стянула с головы салфетку. — Здрасьте, Марина! – сказала она и как ни в чем не бывало.
В столовую улыбаясь вошла Марина.
— Маша! — обратилась она к Машке.
— А?
— Я надеюсь, когда я выйду, ты покажешь меня так же похоже, как остальных преподавателей?
— О чем это вы? — Машка вытаращила глаза. – Ем я, никого не трогаю.
Все опять засмеялись, включая Марину.
— Ох, Мария, Мария, — покачала головой куратор Наташи, — твою бы энергию…
Она подошла к столику и положила перед Наташей конверт.
— Письмо тебе, Наташа! — тихонько сказала она и вышла, подмигнув Машке у самой двери.
— Я надеюсь, когда я выйду, ты не будешь скакать от счастья, как ненормальная? — подражая Марине, спросила Машка у Наташи.
Натка улыбнулась и взяла конверт в руки.
— От Дяди Сережи! — сообщила она, расплываясь в улыбке.
— Ну, Мурашки, все тебе сегодня в кучу! Прямо настоящий день рождения! — в Машкином голосе проскользнула зависть.
Письма редко приходили в училище. Некому было писать девочкам. Пожалуй, только Нинка изредка получала письмо какого-то дальнего родственника.
— Читай уже скорее! — заерзала Машка.
— Я потом, – тихо сказала Наташа и положила конверт рядом с собой.
— Кузнечик, дай бумажку, в туалет сходить! — ухмыляясь, бросила Нинка.
— Заткнись! — бросила Света, даже не взглянув. — Глаза выдавлю.
Нинка съежилась и уставилась в тарелку.
— Ну, именинница, до вечера! — улыбнулась Светка загадочно и Натка через секунду осталась в столовой одна.
Она медленно допила сок, оттягивая момент, когда вскроет конверт с загнутым уголком, встала и пошла в спальню. Там устроилась на подоконнике, минуту жмурилась на весеннее солнышко, морща нос, и, наконец, аккуратно, чтобы не порвать, вскрыла конверт и достала из него тетрадные, в клеточку, листочки с синими строчками.
«Здравствуй, Наташа!» — писал дядя Сережа. — «Извини, что долго не отвечал, мотался по командировкам, а потом технику принимали, а потом меня повысили, пришлось пожить пару недель в казарме. Как твоя учеба? Мне начальник училища писал, что ты молодец, горжусь тобой, девочка. Правда, пока не окончишь училище, увидеться не получится, так что потерпи немножко, половину почти отучилась.
У нас все по-старому.
Новый год как отметила? Как подруги твои поживают?
У меня новость для тебя, только не знаю, хорошая или плохая. Про родственников твоих.
Они купили машину. Месяц не поездили, врезались в джип. Все втроем. Дядя Коля умер почти сразу, а самой Зине пришлось квартиру продать, чтоб за джип рассчитаться. Выкрутилась, конечно, да головой повредилась совсем.
Сейчас лежит в той же больнице, в которую тебя устроила, никого не узнает. Я заходил. Она совсем дикая, никого к себе не подпускает, все какие-то бумажки рвет и стопочками складывает. А потом считает эти бумажки и прячет везде.
И всем говорит: «вот Наташка приедет, отдам деньги ее проклятые».
Думали, что, если она тебя увидит, немного легче ей станет. Показали фотографию твою, но пришлось успокоительные колоть, потому что выла и фото твое зубами рвала».
Натка отложила письмо и глубоко вздохнула, пытаясь отогнать страшную картину: тетя Зина на четвереньках, больше похожая на животное, с грязными, клочьями свисающими волосами, рвет зубами ее, Наташину, фотографию. Брр, даже представить страшно.
Она зажмурилась на секунду и снова склонилась над листочками.
«Так что, Наташа, есть справедливость на свете! Ты верь и всегда помни об этом. А сын их в детдоме сейчас. Никто из родни брать не захотел, вот так судьба распорядилась.
Папе и маме памятник я поставил, оградку хорошую сделал, как отучишься, приедешь, сходим к ним.
Скучаю я по ним, любил я семью вашу и тебя, девочка, люблю и скучаю по тебе».
Наташа вздохнула и задумалась: «Родители, а ведь все реже вспоминаю про них. Неужели забываю? Нет, не забываю, никогда не забуду».
И продолжила читать.
«А я ведь, Наташка, женился, старый дурак».
Натка улыбнулась.
«Приедешь, познакомлю тебя. Она хорошая, только заполошная немного и добрая. Квартиру мне дали. В общем, девочка, все у нас нормально, приезжай скорей, я очень соскучился. Выросла, наверное, невеста уже.
Не знаю, как быстро дойдет письмо, но поздравляю тебя, девочка, с днем рождения. Единственное, чего хочу пожелать тебе, так это чтобы никогда и никто не смог сказать про тебя, что ты зря жизнь прожила, чтобы любили тебя все. Будь счастлива, Наташа.
Пиши мне, пиши чаще, я волнуюсь за тебя.
Твой Дядя Сережа».
Натка перечитала письмо еще раз, чувствуя, как щиплет глаза. Вздохнула и думала, как много изменилось в ее жизни за такой короткий срок.
Подумала Наташа, что время все-таки странная вещь. Вот, вроде совсем недавно ходила она в школу, были папа, мама, все было светло и хорошо. Интересно, почему-то в ее воспоминаниях всегда тепло и лето.
А вот момент, когда она приехала с дядей Сережей сюда, будто сто лет назад был. И она уже не помнит, в чем была одета и что думала. Вроде джинсы какие-то. Тапочки.
«Память тоже странная штука» – подумала Наташа, вздохнув и разглаживая листочки письма.
Что-то врезается так, что и хочешь забыть, а не можешь. И подсовывает память постоянно картинки. Две открытые могилы. Грязь, перемешанную со снегом. Страшную бабушку. Колючие снежинки, бьющие по лицу.
А вот мамина улыбка, как ни старайся, как будто сквозь туман. Размыто и нечетко. И папин голос. И воскресенья, когда все были в сборе. И маленькая Натка, утром на цыпочках прокрадывалась к кровати родителей и ныряла под одеяло, пытаясь обнять сразу обоих. Как далеко это все! И только эти листочки, исписанные твердым, размашистым почерком дяди Сережи. Дядя Сережа — вот и все, что осталось у Натки от той, светлой, счастливой жизни.
Письмо пахло чем-то давно забытым, неуловимым. Наташа пыталась вспомнить этот запах. Она смахнула слезу и поудобней устроилась на подоконнике. Еще раз вздохнула и принялась медленно складывать письмо, чтобы потом еще раз перечитать.
Кто-то выхватил письмо из рук. Наташа, погрузившись в воспоминания, не заметила, как к ней подошла Нинка. Натка протянула руку:
— Отдай! — сказала она. – Это мое.
Ей непереносимо было видеть, как Нинка мнет письмо.
— Отдай!
Нинка пробежала глазами по строчкам, противно ухмыльнулась.
— Да, забери! Дядюшка пишет, ага? Друг семьи, ага?
— Не твое дело! — Натка чувствовала, как закипает злость, но не хотелось портить свой день рождения скандалом с этой дрянью.
— Дяденька, наверное, хороооший! — кривляясь Нинка отступала, пряча конверт за спиной. — Наверное, конфетки носил? Наверное, тискал тебя? Хотя кому ты нужна такая костлявая уродина.
— Заткнись! — крикнула Натка, сжимая кулаки.
— Не, он, наверное, мамочку тискал! — противным голосом сказала Нинка. – Папочка уедет, а дяденька мамочку тискает. Мамочка, наверное, стонала, ах, ах, дяденька, еще, еще! А потом папочка приходил и рогами в двери не влезал.
— Заткнись! — крикнула Натка.
Как она сейчас ненавидела эту Нинку!
— Мамочка с дяденьками! — выкрикнула Нинка. – Ненавижу вас, отребье! Ты такая же! И мать твоя шалава! И родители твои правильно, что сдохли, жаль, что ты вот не…
Нинка не закончила говорить. Она захлебнулась словами, поймав удар ногой в живот.
Натка не помня себя от ярости, быстро выхватила из рук Нинки письмо, засунула его под блузку.
— Ты сдохнешь сейчас, тварь, — спокойно сказала она. — Сдохнешь, понимаешь?
Она схватила Нинку за волосы и с силой несколько раз ударила ее коленом в лицо с удовольствием увидев, как брызнула кровь. Нинка забилась, пытаясь вырваться.
Натка швырнула Нинку на пол. Она упала неуклюже на спину. И пытаясь отползти от Натки, сломала каблук. На разбитом лице застыл ужас.
— Пшутла… Прсти… — бормотала она.
— Я тоже пошучу сейчас, — процедила Натка и носком туфли ударила Нинке в щеку.
— Наташечка, — начала Нинка, но задохнулась от удара в живот.
— Пора это уже закончить, — прошептала Натка и стала бить, как боксерскую грушу на тренировке.
Нинка хрипела и даже не пыталась защищаться.
— Больше ты не скажешь ничего про мою маму! — шептала Натка, выдыхая с каждым ударом.
— Натка, хватит! Убьешь ведь! — Света обхватила Натку и прижала к себе.
Наташа вырвалась, чтобы пнуть Нинку в живот. Машка старалась удержать ее.
— Натка, Мурашки, милая моя, хорошая, ну успокойся, ты чего? — приговаривала Машка.
Наташа мотала головой и вырывалась. Она хотела добить Нинку.
Марина вбежала в комнату ударила Натку по щеке.
— Наташа, хватит, — тихо сказала она.
Но Натка не могла успокоиться. Она вырвалась, оставив в руках Светки рукав блузки, подскочила к Нинке шипя:
– Сдохни! Сдохни!
Машка скрутила ее и оттащила, все уговаривая остановится.
Марина ловко защелкнула наручники и сказала:
— Пойдем, милая. Посиди в карцере часика четыре, успокойся.
продолжение ЗДЕСЬ
Почему Натка оказалась в училище - читать ЗДЕСЬ
Навигация по каналу - зайдите, там много хороших историй
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Книга написана в соавторстве с Дмитрием Пейпоненом. Каноничный текст на сайте Проза.ру
НАВИГАЦИЯ по роману "Взрослая в пятнадцать" ЗДЕСЬ (ссылки на все опубликованные главы)