Разговор о старой группе, если тебе довелось быть свидетелем её популярности, создаёт две проблемы. Во-первых, он пробуждает дремлющие страсти других поклонников и оппонентов, которые не всегда этому рады. Во-вторых, говоря от первого лица, автор афиширует свои субъективные представления и предрассудки, с которым сам вынужден бороться много лет.
Добавим скепсис и снобизм консерваторов и ревизионистов, и разговор о старой группе превратится в изощренную форму самоистязания.
С годами предметом вожделения становится не музыка, доступная в любом виде, а всего несколько слов или букв. Точнее, тот момент, когда они были произнесены или услышаны впервые. Каждое иностранное слово моментально включало воображение, заставляя априори угадать его смысл при помощи фантазии.
Представим себе, минуту назад его не существовало, но прозвучав, оно будет сопровождать вас всю жизнь.
Людей услышавших слово «битлз» впервые сейчас примерно столько же, сколько оригинальных пластинок этой группы, и тут тоже, как говорится, «надо смотреть состояние». Не просто впервые, потому что не знали, а потому что раньше его не было. Это как средь бела дня увидеть головку бронтозавра, знакомую вам по цветным польским маркам. Выглянула из-за угла и тут же скрылась.
Западных музыкантов мало кто видел не только в движении, но даже на картинке, что не мешало каждому иметь о них свое специфическое представление, порой делающее их похожими на составных персонажей мифологии.
Официальную биографию звезды можно восстановить чуть ли не по часам. Музыковед разберет по нотам каждую вещь, вплоть до погрешностей, незаметных рядовому слушателю. Но человек, которому подмигнул бронтозавр, будет хранить это уникальное событие в тайне из боязни прослыть ненормальным.
В облике Shocking Blue было нечто от обаятельных карликовых ящеров. Само собой, не только от них. Второй особой приметой было натуральное сходство с именно нашими людьми одного поколения, которых зачем-то переодели под иностранцев. Популярность повести «Затерянный мир» и фильма «Миллион лет до нашей эры» не могла не влиять на подсознание ребенка, мысленно выстраивавшего видеоряд под чрезвычайно яркую музыку этой голландской группы.
Кто-то уверял, что видел газетный заголовок «В Рязани у Солженицына». При тогдашнем отношении к писателю верилось с трудом, но звучало эффектно. Первый альбом с барышней вокалисткой назывался «Шокинг Блу у себя», и в этом «у себя» над небоскребами парили птеродактили, а на развороте «Плейбоя» красовалось инопланетное существо.
В первую очередь благодаря песням, легко узнаваемым, даже вторичным, и в то же время не похожим ни на что другое. «Галлюциногенная смесь модерна с мезозоем» – прочитав такой заголовок в газете «Правда» гражданин добровольно сдавался властям. В повторительном (по выражению Солженицына) кошмарном сне.
При слове «файр» во второй песне в руке сварщика вспыхивал автоген, превращаясь в огнедышащую глотку химеры. Или фотовспышку. Помните «Мертвый сезон»?
Маричка Вереш напоминала и одноклассницу и стриптизершу.
Типаж знойной брюнетки в шиньоне и с декольте был востребован на континенте, но в нем не было хипповой новизны, которую первой вплела в этот образ молодая Шер. Хотя югославская цыганка Оливера Вучо гораздо ближе героине нашей ностальгической экскурсии.
Первая западная модель для советских школьниц, а не для молодых зрелых леди. Подражать Сузи Куатро было сложнее, поскольку кожаный «комбез» был нереальной роскошью, какою бы идеальной не была твоя собственная кожа. Заказ из неё скорняку означал мучительную, почти ритуальную смерть, описанную в древнегреческом мифе.
А как же Джеферсон Эйрплейн и Грейс Слик? – спросит грамотный читатель, и будет прав. Дело в том, что если европейские группы, копируя фриско-саунд, усложняли его иногда до абсурда, гениальный Робби Ван Лёувен, напротив, сделал ставку на простоту, и, как всем известно, выиграл.
Убрав непонятное и скучное. Недаром в одной советской песне пелось: забудь тревожное, ложное, сложное.
Большинство собственных ярких песен Шокин Блу, помимо Mighty Joe и «Венеры», дико напоминают походно-отрядный советский мелос в духе «тебе половина и мне половина».
Непростым искусством упрощения в совершенстве владели Джон Фогерти, Джефф Кристи и Нодди Холдер. В результате все трое выиграли битву со временем, околдовав уйму седовласых малолеток, уверенных, что эта прекрасная музыка не просто прекрасна. Эликсир вечной недоразвитой молодости.
Давно отмечено почти полное отсутствие песен о любви в репертуаре вышеназванных артистов; Шокинг Блу обойти эту тему было сложнее, с такой красоткой на переднем плане. И тем не менее, в битве со временем это очень мощный стратегический ход. Ветеран-поклонник не любит напоминаний об угасающих страстях. Большинству моих сверстников песенки Шокинг Блу и Криденс служили не «прелюдией к поцелую», а скорее домашним караоке, позволяющим забыть о тесноте и скудости казарменного быта.
Голландский оригинал альбома At Home изумляет отсутствием «Венеры». Как если бы первый диск Christie оказался без Yellow River, вместо удаленных американцами песен-довесков, каждая из которых по-своему тоже шедевр. Маленький, но незаменимый. Я лично знал людей, влюбленных в Until The Dawn совсем не из-за её сходства с Golden Slumbers. И это, поверьте, были славные, хорошие люди. И очень жаль, что я не разузнал от них подробностей этой любви.
Venus – песня отдельная. Yellow River тоже. Если бы диск начинался с I Gotta Be Free, вместо массового спроса ему был бы гарантирован культовый статус части кладбища, где главное атмосфера, а не громкие имена усопших.
Разбору остальных песен At Home и будет посвящена последняя треть данного эпизода «Бесполезных ископаемых».
Итак, первую версию альбома открывает основательно переработанный Boll Weevil. Эта вещь была хорошо знакома европейским стилягам в исполнении Эдди Кокрена и Фэтса Домино, чья двусмысленная песенка про безотказную девицу Салли присутствует на втором диске голландской группы. Нечто подобное со старыми хитами рок-н-ролла проделывали Род Стюарт и The Who.
Домино и Кокрен – это в первую очередь интонация. Чудовищный акцент Марички Вереш в сочетании с уверенной фразировкой заставляет звучать по-новому каждое слово. Инструментальная часть – эталон творческого подхода к старому материалу на уровне Summertime Blues калифорнийского пауэр-трио Blue Cheer и Long Tall Sally в исполнении Cactus.
Партию клавишных, вероятно, ведет тот же джазист со сложным именем, чье электропиано украшает и Venus и Love Machine. До Шокинг Блу услугами этого, более взрослого, инструментализма успели воспользоваться Golden Earrings.
Кстати, вступление Love Machine было самым популярным рифом среди гитаристов-любителей до Smoke On The Water.
Boll Weevil песня со множеством сюрпризов. Напряженный бридж в ускоренном темпе предвосхищает припев Smooth Dancer – не очень оригинальной, но темпераментной рок-зарисовки Deep Purple, закрывающей первую сторону альбома Who Do You Think You Are.
Количество и качество композиций, опережающих первую волну хард-рока, на этом диске Шокинг Блу свидетельствует о колоссальной интуиции руководителя группы. При желании в них можно обнаружить Iron Butterfly, Black Sabbath и Blue Oyster Cult.
Воспроизводимые под одну гитару, они звучат как обычная акустическая лирика костров и палаток, но за «блатными» аккордами Long and Lonesome Road просматривается уверенность профессионалов, способных на гораздо большее.
I Write Your Name Through The Fire – пересказ цыганского вестерна, где молитве героини подвывают волки. Короткое соло напоминает You Goin' To Lose That Girl из фильма Help!
Моему соседу слышалось в ней «рашен нейм». Собственно, оно и всем там слышится.
Кинематографические ассоциации продолжает тщательно сыгранная рага в стиле бит. Так симпатично ситар звучит разве что в комедии «Девушка с пистолетом», остроумно переименованной у нас в «Не промахнись, Асунта!».
Love Machine анализировать бесполезно так же, как разбирать орнамент кожи змея-искусителя в райском саду.
I'm A Woman несет заметный отпечаток «григорианской иудаики» Still I’m Sad, чьё темное облако простирается от Бони Эм до Блекмора. Плюс рифф вступления, напоминающий запев бернесовских «Журавлей» в той же степени, в какой рифф Butterfly and I похож на проигрыш Love Me Tonight Тома Джонса.
«Калифорния, вот и я» – очередное мысленное путешествие хиппи с ограниченными возможностями – снова ошеломляет сходством с Black Sabbath, который заявит о себе почти через полгода. Примечательно, что саунд Шокинг Блу впредь никогда не будет таким тягучим и тяжеловесным, как на этой пластинке, вобравшей в себя всё лучшее, не испортив ни один из компонентов.
Я бы сравнил её с Crown of Creation и L.A. Woman, чьё волшебство никак не связано с прежними заслугами и статусом своих создателей. То есть, это настоящая сенсация в первом поколении, поскольку, говоря языком разведки, твердого прошлого у группы не было.
Всё решают точная дозировка и равновесие попсовых штампов и «понтов» рок-арсенала, образующих взрывную смесь, разрушающую стереотипы до основания при полной сохранности фасадов.
Недаром и обыкновенный гранжизм начался с Шокинг Блу, когда выбор Кобейна пал именно на Love Buzz в качестве демо тогда еще «какой-то» Нирваны.
Здесь мне припоминается обсуждение дворовыми экспертами фото ню. Шокинг Блу в этом игривом жанре были не одиноки – в таком же виде позировали John's Children, Man, Three Dog Night. Но это были чисто мужские коллективы, без солисток.
Мнения экспертов дрейфовали между «заплатили» и «заставили», но главным вопросом оставался «где-то же есть и нижняя часть» – где она?!!
На снимке были видны только оголенные плечи музыкантов.
Фото на обложке At Home создавало иллюзию витрины – прижимаясь к нему детским лбом, я ощущал холод магазинного стекла, и стекло это просило кирпича.
За ним позировала кунсткамера иностранцев. И ни одна вещь по ту сторону – от шикарной обуви, всамделишного ситара, фотокамеры «Найкон» до мерзавчиков «смирновской», весь этот натюрморт конфиската – будет тебе недоступна до гроба.
Истинные габариты четверых монстров были неизвестны, малюсенькие мерзавчики «смирновской» могли оказаться поллитрами под ногами гигантов. Апокалиптический финал последней пьесы Butterfly and I, скорее похожий на прерванное начало чего-то ужасного, говорил в пользу такой развязки.
