Тифозная Мэри выскочила из своего укрытия, царапаясь и ругаясь, потребовались усилия пятерых полицейских, чтобы ее утихомирить. Она кричала, что не сделала ничего плохого, что врачи преследуют ее по чьему-то злому навету, и что у нее никогда не было брюшного тифа.
Жаркое лето 1906 г. преуспевающий нью-йоркский банкир Чарльз Генри Уоррен решил провести со своей семьей где-нибудь на лоне природы, но не слишком далеко от Нью-Йорка, чтобы иметь возможность ездить на работу. В живописном поселке Ойстер Бэй на Лонг Айленде, на берегу Атлантического океана, Уоррену приглянулся летний дом, принадлежавший некоему Джорджу Томпсону. Джентльмены обсудили детали аренды за ленчем в прибрежном ресторанчике, после кофе и сигар ударили по рукам.
Семья Уорренов переселилась в дом в Ойстер Бэй в конце июня. Прекрасное расположение дома, мерный шум океанских волн, дующий с Атлантики свежий бриз, тенистый сад, в котором дочери банкира проводили целые дни, валяясь в гамаках с модными французскими романами – все это приводило семью Уорренов в восторг. Идиллия продолжалась до 27 августа.
В этот день одна из дочерей Чарльза Генри не вышла к утреннему кофе. Встревоженные родители обнаружили ее лежащей в постели в полуобморочном состоянии – у девушки был сильный жар. Вызвали врача, и тот с недоумением диагностировал брюшной тиф! На следующий день заболела жена банкира, миссис Уоррен, и две служанки. Затем свалился с тифом садовник и вторая дочь Уоррена. За короткий период с 27 августа по 3 сентября шестеро из проживавших в доме одиннадцати человек стали жертвой грозной болезни.
Ойстер Бэй был элитным поселком для богатых, здесь не было трущоб и помоек, которые считались главными рассадниками тифозных бактерий. Откуда же тогда пришла зараза? Вероятно, размышлял банкир, возбудитель попал в дом с водой или пищей. Может быть, бактерии находились в источнике воды, которым пользовались члены семьи Уорренов? В любом случае, решил Уоррен, виноват Джордж Томпсон, владелец особняка, сдавший ему дом с участком, на территории которого прятался источник болезни.
Томпсон, естественно, клялся, что никогда раньше таких проблем у его жильцов не возникало – а дом он сдавал уже не первое лето. Но недовольство банкира грозило разрушить его прибыльный бизнес – ведь если молва о «тифозном доме» распространится за пределы Ойстер Бэй, никто из состоятельных ньюйоркцев не захочет арендовать дом с такой репутацией!
И Томпсон – вполне в духе того времени - нанял частных детективов, которые должны были разобраться, откуда же выползла поразившая домочадцев Уоррена болезнетворная salmonellaenterica. Впрочем, детективы, больше привыкшие к выслеживанию неверных жен и розыску сбежавших с выручкой бухгалтеров, оказались в этом щекотливом деле бессильны. Тем временем Уоррены вернулись в Нью-Йорк – и больше ни один человек в этой семье тифом не заболел. Томпсон, однако, не сдавался. Кто-то подсказал ему обратиться к инженеру санитарно-техническим систем Джорджу А. Соперу, выпускнику престижного частного Политехнического института Ренсселера.
Сопер был специалистом широкого профиля, но его коньком был как раз брюшной тиф. Именно по путям распространения этой инфекции он защитил свою диссертацию в Колумбийском университете. И, конечно, услышав о загадочной вспышке брюшного тифа в благополучном поселке Ойстер Бэй, санитарный инженер согласился взяться за расследование.
Сопер обладал отличными аналитическими способностями. Он не ограничился изучением событий, происходивших на вилле Томпсона (как делали частные детективы) а проследил за всеми случаями заболевания тифом в штате Нью-Йорк за последние несколько лет.
На первый взгляд, никакой связи между ними не было: семьи, в которых внезапно вспыхивала болезнь, жили в разных городах штата и друг с другом не общались. Но Сопер не сдавался, и в конце концов, его упорство было вознаграждено: он обнаружил, что у всех семей, которые стали жертвами болезни в штате Нью-Йорк в период с 1900 г., работала кухаркой одна и та же женщина – иммигрантка из Ирландии по имени Мэри Мэлон.
Мэри родилась 23 сентября 1869 г. в небольшом городке Кукстаун в графстве Тирон в Северной Ирландии. Когда ей было 15 лет, она, как и многие молодые уроженцы Зеленого острова, решила попытать счастья за океаном и эмигрировала в США. Большинство ирландских женщин-иммигранток устраивались в американские семьи домашней прислугой – так поступила и Мэри. Вскоре обнаружилось, что у нее есть склонность и талант к приготовлению пищи: так Мэлон стала кухаркой. Кухаркам и поварам платили щедрее, чем обычной прислуге, а если молва об их талантах распространялась по округе, за ними начиналась целая охота: желающих переманить их более высоким окладом хватало.
Мэлон была очень хорошей кухаркой, и сменила одно за другим семь семейств, в каждом из которых ей платили все больше. Но, анализируя ее «трудовую биографию», Джордж Сопер обнаружил поразительный факт: во всех домах, где работала Мэри, люди заболевали брюшным тифом. С 1900 по 1907 год – год, когда инженер санитарно-технических систем взялся за свое расследование – в семьях, нанимавших Мэлон на работу, заболели тифом 22 человека. В одном случае дело закончилось летальным исходом: погибла восемнадцатилетняя девушка.
Сопер был убежден - он напал на верный след. Но, чтобы его подозрения превратились в уверенность, следовало получить доказательства. Такими доказательствами могли стать только анализы Мэлон – но поди еще их получи! Для этого, как минимум, нужно было добиться согласия самой Мэри, а она как сквозь землю провалилась.
В марте 1907 г. Сопер обнаружил, что Мэлон работает кухаркой в доме Уолтера Боуэна в Нью-Йорке и, захватив свой портфель с пробирками для анализов, явился прямо туда.
«Наш первый разговор состоялся на кухне этого дома, - вспоминал Сопер. – Я старался быть как можно более дипломатичным, но вынужден был сказать, что подозреваю ее в заражении многих людей, и то мне нужны образцы ее мочи, фекалий и крови. Мэри долго не реагировала на мое предложение. Потом схватила вилку и двинулась в мою сторону. Я быстро прошел по длинному узкому залу, через высокие железные ворота, и, наконец, вышел на улицу. Мне посчастливилось убежать».
Хотя агрессия Мэлон напугала Сопера, он твердо решил довести расследование до конца. Заручился поддержкой доктора Берта Хоблера и вновь явился к Мэри в ее кухонное царство. За вилку она больше не хваталась, но обрушила на двух медиков такой поток отборной брани, что они сочли за лучшее ретироваться.
После этого упорный Сопер передал собранные им материалы своему знакомому Герману Биггсу из Департамента здравоохранения Нью-Йорка. Биггс согласился с гипотезой Сопера, и отправил к Мэлон официального представителя своего ведомства – доктора С. Жозефину Бейкер.
После нескольких визитов Сопера Мэлон относилась ко всем связанным с медициной чиновникам крайне подозрительно. Она отказалась разговаривать с Бейкер и указала ей на дверь. Бейкер ушла, однако вскоре вернулась в сопровождении пяти полицейских и фельдшеров скорой помощи.
«Мэри была настороже и враждебно вглядывалась в нас. Длинная кухонная вилка в ее руке казалась рапирой… Когда она бросилась на меня с этой вилкой, я отступила назад, наткнулась на полицейского и в начавшейся суматохе Мэри исчезла. «Исчезла» в данном случае следует понимать буквально: она словно растворилась в воздухе».
Полиция обыскала дом, но Мэлон как сквозь землю провалилась. Обнаружились лишь следы, ведущие от дома к креслу, стоящему возле забора. За забором был уже соседский участок – чужая собственность, на обыск которой требовался отдельный ордер. Пока улаживали бумажные формальности, пока обыскивали оба дома – над Нью-Йорком сгустились вечерник сумерки. Бейкер уже готова была прекратить поиски, как вдруг кто-то из полицейских обратил внимание на торчащий из-под двери деревянного сарайчика, расположенного под внешней лестницей соседского дома крошечный клочок синего ситца.
Дверь сарайчика взломали стальным ломиком. Мэри выскочила из своего укрытия, царапаясь и ругаясь, и потребовались усилия пятерых дюжих полицейских, чтобы ее утихомирить. Она кричала, что не сделала ничего плохого, что врачи преследуют ее по чьему-то злому навету, и что у нее никогда не было брюшного тифа. Тем не менее, она наотрез отказывалась предоставить свою кровь и мочу для анализа. «Все мои усилия поговорить с ней разумно и убедить сдать анализы были безрезультатны, - вспоминала Бейкер. – Мне ничего не оставалось, как забрать ее с собой. Полицейские погрузили ее в карету скорой помощи, и я буквально сидела на ней до самой больницы; это было похоже на путешествие в клетке с сердитым львом».
Строптивую кухарку доставили в больницу Уилларда Паркера в Нью-Йорке. Там у нее, наконец, взяли анализы, подтвердившие гипотезу Сопера: в ее стуле были обнаружены возбудители брюшного тифа. Это позволило Департаменту здравоохранения, основываясь на соответствующих статьях законодательства штата Нью-Йорк, отправить Мэри в карантин в изолированную инфекционную больницу на острове Норт-Бротер в проливе Ист-Ривер. Это маленький остров, один из двух «братских» островов в Ист-Ривер в нескольких сотнях метров от побережья, имеет в поперечнике всего 400 метров. Название ему дали первые колонисты здешних мест – голландцы, поэтому оно и звучит несколько необычно для англосаксонского уха. Долгое время остров был необитаем, пока в 1885 г. сюда с острова Блэкуэлс (ныне остров Рузвельт) перенесли филиал госпиталя Риверсайд, специализировавшегося на лечении оспы. Изоляция от внешнего мира была здесь почти абсолютной.
Случай Мэри Мэлон был в своем роде уникальным в юридической практике штата Нью-Йорк. Она была фактически арестована – без ордера суда – и против своей воли заточена на изолированном острове на неопределенный срок по решению Департамента здравоохранения Нью-Йорка. При этом она не нарушала никаких законов (разве что угрожала вилкой медикам).
Единственным основанием для ее изоляции были разделы 1169 и 1170 т.н. Великой Хартии Нью-Йорка 1897 г. В статье 1169 говорилось о том, что Департамент здравоохранения обязан использовать «все разумные средства» для выяснения существования и причины болезни или опасности для жизни или здоровья, а также для предотвращения этой угрозы городу. А статья 1170 уточняла: Департамент может «удалить или способствовать перемещению в надлежащее место, предназначенное для этого, любого человека больного инфекционным заболеванием».
Однако Мэри Мэлон вовсе не казалась больной! Ее поместили в больницу на острове Норт-Бротер, держали в изолированной палате, обследовали и осматривали – но она оставалась пышущей здоровьем, энергичной и очень беспокойной женщиной, доставлявшей немало хлопот врачам и обслуживающему персоналу госпиталя.
Мэри была убеждена, что стала жертвой какого-то заговора, что ее несправедливо преследуют. Она не могла понять, как, будучи здоровой, могла распространять болезнь и тем более вызывать смерть.
«У меня никогда в жизни не было брюшного тифа! – твердила она врачам. – Я всегда была здорова! Почему со мной обращаются, как с прокаженной, почему я вынуждена жить в одиночной камере и не могу общаться ни с кем, кроме собаки?»
В 1909 г., после двух лет изоляции на острове Норт-Бротер, Мэлон подала в суд на Департамент здравоохранения Нью-Йорка. Почему же она так долго тянула? Дело было в том, что за время ее «заключения» врачи регулярно – в среднем, раз в неделю, брали у нее анализы и проверяли на наличие в них salmonella enterica Typhi.
Результаты были, откровенно говоря, странные: из 163 образцов 120 показывали наличие возбудителей брюшного тифа – как если бы Мэри действительно была больна. Но в 43 случаях результат был отрицательным!
Складывалось впечатление, что в организме Мэри происходят какие-то процессы, делающие ее поочередно то «больной», то «здоровой». При этом внешне никакой разницы не было заметно вообще. Мэлон все время жаловалась – но не на здоровье, а на то, что ее в нарушение божеских и человеческих законов держат взаперти на занюханном островке.
По-видимому, Мэри узнала о сомнениях врачей и решила действовать самостоятельно. Она настояла на том, чтобы очередные ее анализы исследовались не в больнице Риверсайд, а в частной независимой лаборатории в Нью-Йорке. На ее счастье, независимая экспертиза подтвердила: никаких возбудителей брюшного тифа в ее анализах не обнаружено!
Процесс «Мэри Мэлон против Департамента здравоохранения Нью-Йорка» широко освещался в прессе, а за бывшей кухаркой прочно закрепилось прозвище «Тифозная Мэри». Среди пикантных деталей, которые досужие ньюйоркцы узнала из слушаний по этому делу, была и такая: выяснилось, что Мэри Мэлон постоянно пренебрегала правилами гигиены и крайне редко (то есть почти никогда) не мыла руки, работая на кухне. Адвокат Департамента здравоохранения изрядно смутил благовоспитанную публику, спросив «Тифозную Мэри», мыла ли она руки после посещения дамской комнаты. «Да что вы, сэр! – возмутилась ирландка. – Что я, грязнуля какая, что ли, руки после этого мыть?».
В итоге суд вынес решение в пользу врачей, признав, что поместив Мэри в карантин, они действовали в соответствии с интересами жителей Нью-Йорка. И Мэлон вернулась на остров Норт-Бротер – почти потеряв надежду выйти на свободу.
Однако в начале 1910 г. что-то изменилось. Во многих статьях, посвященных Тифозной Мэри, можно прочесть, что решение об освобождении Мэри принял новый глава Департамента здравоохранения, но это не соответствует историческим фактам: Юджин Портер, бывший главой Департамента в 1910 г., занял этот пост в 1905, а ушел только в 1914. Скорее всего, роль сыграло то, что врачи больницы Риверсайд так и не смогли прийти к выводу относительно природы феномена Мэлон. В конце концов ее лечащий врач, порядком уставший от бесконечных жалоб Мэри, заявил, что ее можно выпустить из карантина, если только она гарантирует, что никогда больше не будет работать на кухне, а также соблюдать правила гигиены.
Мэлон заставили присягнуть на Библии, что она с готовностью и сделала. 19 февраля 1910 г. «Тифозная Мэри» в присутствии свидетелей поклялась, что готова никогда больше не работать кухаркой, а также будет принимать «такие меры предосторожности, которые защитят тех, с кем она будет контактировать, от инфекции». Вслед за этим ирландку освободили, вернули ей документы, посадили на катер и перевезли через пролив. «Тифозная Мэри» вновь ступила на землю Нью-Йорка.
А вместе с ней в город вновь пришла болезнь.
В 1915 г. в известной на всю Америку Женской больнице Слоана, специализировавшейся на акушерстве и гинекологии, случилась вспышка брюшного тифа. Заболело 25 пациенток, двое из них умерли. Началось расследование, за ходом которого наблюдал весь Нью-Йорк. Очень скоро подозрение пало на недавно нанятую на больничную кухню повариху, некую Мэри Браун. Полиции не потребовалось много времени, чтобы выяснить: настоящее имя миссис Браун – Мэри Мэлон.
Исследователи до сих пор спорят о том, лгала ли Мэри Мэлон своим врачам сознательно, когда давала клятву никогда больше не заниматься работой на кухне. Поначалу она держала слово. Необразованная, толком ничего не умевшая – кроме как стряпать, что у нее действительно получалось хорошо – Мэри пыталась заработать себе на жизнь, стирая белье. Поменяла несколько других столь же малоквалифицированных занятий, но за них платили куда меньше, чем за приготовление вкусных блюд для богатых ньюйоркцев.
Возможно, она переживала и колебалась: в конце концов, как настоящая дочь Зеленого острова, Мэлон была доброй католичкой и к клятвам, данным на Библии, относилась серьезно. Но настал день, когда голод победил совесть.
Казалось бы, после той «рекламы», которую Тифозная Мэри получила в результате суда, устроиться кухаркой у нее не было ни одного шанса. Но не следует забывать, что в те благословенные времена человечество еще не знало ни телевидения, ни интернета, и единственным источником информации, из которого жители Нью-Йорка могли узнать, как выглядит Тифозная Мэри, были газеты. А в газетах США с давних времен было принято публиковать не фотографии, а зарисовки судебных заседаний (считалось, что фотографы будут отвлекать участников процесса – и, если вспомнить, какой была фотоаппаратура и особенно вспышки в конце 19 – начале 20 вв., в этом был резон). Поэтому Мэри Мэлон могла смело устраиваться на работу на кухню – узнать ее могли разве что по имени. И тогда она просто сменила имя.
«Тифозная Мэри» свято верила в то, что не представляет никакой опасности для окружающих – ведь сама-то она чувствовала себя здоровой! А значит, все разговоры о том, что она, якобы, распространяет заразу – выдумки докторов да юристов.
Но убедить в этом Департамент здравоохранения она не смогла. Да и общественность, которая проявляла некоторую симпатию к бедной ирландке во время судебного процесса 1909 г., на этот раз отвернулась от нее. Верила Мэри в то, что является переносчиком болезни или нет, для публики значения не имело. Главное, что она знала о том, что может переносить брюшной тиф, а значит, охотно и сознательно заражала людей, причиняя им боль и – в некоторых случаях – вызывая их гибель. Еще более усугубляло вину Мэри то обстоятельство, что она скрывалась под псевдонимом – значит, понимала, что делает что-то нехорошее.
И Мэри Мэлон вернулась на остров Норт-Бротер. Там, в стоявшем на некотором удалении от главного здания больницы коттедже, она провела всю свою оставшуюся жизнь – целых 23 года.
Постепенно Мэри привыкла к изоляции, а потом – постепенно – даже включилась в работу в больнице Риверсайд. Она начала помогать медперсоналу в туберкулезном отделении, и в 1922 г. даже получила звание «медсестры», а затем «больничного помощника». В 1925 г. Мэлон стала ассистентом инфекционной лаборатории.
Время от времени на остров наведывались журналисты, чтобы взять у Тифозной Мэри интервью. Она охотно общалась с ними, но никогда не приближалась на расстояние ближе нескольких шагов. Журналистов же допускали к ней с условием, что они ничего не будут брать у нее из рук – даже стакана воды.
В декабре 1932 г. Мэри Мэлон перенесла инсульт, после которого осталась парализованной. Ее перевели из коттеджа в изолятор детского отделения больницы Риверсайд – тут же, на острове, где она и пробыла последние шесть лет своей жизни. 11 ноября 1938 г., в возрасте 69 лет, Тифозная Мэри умерла от воспаления легких.
Вскрытие тела Мэри Мэлон показало, что в ее желчном пузыре располагалась целая колония бактерий salmonella enterica Typhi. Чтобы избежать возможного распространения болезни, труп Тифозной Мэри был немедленно кремирован, а урна с прахом замурована в стену на кладбище Сент-Реймонд в Бронксе.
Официально известно о сорока семи зараженных Мэри Мэлон больных, трое из которых умерли. Однако есть версии, согласно которым и зараженных, и умерших было гораздо больше – поскольку в период с 1910 по 1915 гг. в Нью-Йорке было несколько вспышек брюшного тифа, а Мэри работала в это время под псевдонимом (и неизвестно, был ли он единственным).
Печальная известность, которую получила «кухарка-убийца», вдохновило создателей «Вселенной Марвел» сделать ее одной из женских персонажей серии комиксов. Впрочем, помимо имени марвеловская Тифозная Мэри не имеет со своим реальным прототипом почти ничего общего. Единственной, пожалуй, сверхспособностью Мэри Мэлон была способность оставаться здоровой, имея в своем организме целую армию тифозных бактерий.
Существует версия, согласно которой Мэри Мэлон уже родилась с salmonellaenterica: ее мать болела брюшным тифом во время беременности. Так или иначе, Мэри Мэлон была первым известным науке так называемым «здоровым носителем» брюшного тифа – да и вообще, вероятно, любого инфекционного заболевания.
Здоровый, или бессимптомный, носитель – это человек, который, будучи заражен инфекционным заболеванием, сохраняет все внешние признаки здоровья. Он может заболеть через определенный – иногда очень длительный – период времени, а может остаться здоровым до конца своих дней. Но самая коварная особенность такого здорового носителя в том, что он может передавать инфекцию другим, то есть быть разносчиком заболевания.
Некоторые болезни вообще проявляются открыто реже, чем протекают в скрытой бессимптомной форме. Такова холера (соотношение между носителями и больными может достигать 4 к 1), туберкулез, который в наши дни развивается в клиническую форму только у 10% зараженных, сифилис (третичный, самый тяжелый, сифилис развивается приблизительно у 30% больных, не получавших лечения после первой, второй и бессимптомной хронической стадии), ВИЧ и т.д. Могут годами и десятилетиями жить в организме «здорового носителя» вирус Эпштейна-Барра и цитомегаловирус.
Однако брюшной тиф не относится к числу таких болезней. «Здоровые носители» его хотя и известны (на совести одного из них, Тони Лабелла, 122 зараженных больных и пятеро смертей) – но их можно пересчитать по пальцам двух рук. Даже сам механизм, позволяющий тифозным бактериям жить в организме человека, не причиняя ему вреда, до недавнего времени оставался загадкой.
Только в 2013 г. команда микробиологов из университета Сан-Франциско получили интересные результаты экспериментов с белыми мышами, инфицированными штаммом брюшного тифа. В организме этих мышей была зафиксирована повышенная активность белка PPAR-гамма, синтезирующегося в макрофагах – клетках иммунной системы, которые природой предназначены для того, чтобы поедать и переваривать болезнетворные бактерии, остатки клеток и прочие чужеродные и токсичные элементы (во многих российских статьях на эту тему ошибочно указан белок PPAR-дельта). Этот белок контролирует метаболические пути в макрофагах и позволяет макрофагу привлекать большее количество жирных кислот, чтобы использовать их в качестве источника энергии.
Однако в небольшом количестве случаев бактерии брюшного тифа взламывают защиту макрофага и поселяются прямо внутри клетки-чистильщика. В этих случаях salmonellaentericaTyphi получает доступ к источнику энергии, а уровень белка PPAR-гамма постепенно снижается, пока через шесть недель становится ниже контрольных значений. Мыши, подобно Тифозной Мэри, остаются инфицированными, но не больными!
Возможно, дальнейшее изучение этого сложного биохимического механизма позволит окончательно победить брюшной тиф – грозную болезнь, которая даже в наши дни, по данным ВОЗ, поражает не менее 16 миллионов человек во всем мире (преимущественно, в слаборазвитых странах) и убивает около 600 тысяч человек в год.
"Текст: историк Михаил Раздольский специально для iHospital".
