Для обычных советских и постсоветских граждан олицетворением науки был именно он – профессор Сергей Петрович Капица, бессменный ведущий суперпопулярной программы "Очевидное - Невероятное"
НЕВЕРОЯТНОЕ – ОЧЕВИДНОЕ
Многим это покажется странным, но Сергей Петрович Капица, человек, служивший для многих россиян живым воплощением науки, не был академиком РАН. Ни действительным, ни член-кором. На выборах, которые состоялись за год до его смерти, ему отказали в членстве, сославшись на то, что он не предоставил вовремя все необходимые документы. Когда я сказал об этом одному учёному средней руки, он так хитро улыбнулся мне, как улыбаются люди, которым известно что-то важное и не всем доступное:
— Ну уж, давайте по серьёзному. Какой он учёный...
До меня даже не сразу дошло, что он сказал.
— Популяризатор он был, и правда, великий, а учёный... Отец – да, отец – гений, а Сергей Петрович... Знаете, как у нас на Физтехе говорили? «Курица не птица, СП – не Капица».
Он опять улыбнулся улыбкой даже ещё более хитрой, чем раньше. А мне вдруг неудержимо захотелось дать ему в морду. Прямо здесь и прямо сейчас.
На самом деле, Сергей Петрович слово «популяризатор» мало сказать «не любил», почти ненавидел. И свои любимые детища, передачу «Очевидное-Невероятное» и журнал «В мире науки», в котором мне посчастливилось работать под его началом, называл никак не «научно-популярный», и даже не «научно-познавательными», а «научно-информационными». И понять его не сложно.
Загранка
Часто приходится читать, что отец Сергея Капицы, знаменитый советский физик и Нобелевский лауреат академик Пётр Леонидович Капица в своё время уехал на запад, и Сталин вынужден был прибегнуть к хитрости, для того чтобы заманить учёного обратно в Советский Союз. После чего у него чуть не на вокзале отобрал паспорт и больше не отдавали, дабы физик не сбежал обратно.
На самом деле, все было совсем не так. Или, не совсем так.
Конечно, Пётр Леонидович не мог похвастать пролетарским происхождением. Напротив, его отец Леонид Петрович принадлежал к украинскому роду шляхтичей Капиц-Милевских и был генерал-майором инженерных войск. Матушка его, Ольга Иеронимовна, была тоже далеко не «из простых». Её отец, Иероним Иванович Стебницкий, был известны российским геодезистом, начальником топографической службы российской армии, крупнейшим специалистом по топографии Кавказа, член-корреспондентом Петербургской академии наук и генералом от инфантерии (читай – пехоты). Родился Пётр в 1894 году в Кронштадте, где его отец, пока ещё штабс-капитан, занимался строительством знаменитых кронштадтских фортов. И ведь совсем нельзя сказать, что мальчик с детства поражал всех тягой к знаниям. Более того, поступив в 1905 году в гимназию, он проучился там чуть больше года, после чего из-за плохой успеваемости (мальчику плохо давалась латынь) он был переведён в более низкое по рангу Кронштадтское реальное училище. Способности его открылись лишь после поступления в 1914 году на электромеханический факультет Петербургского политехнического института. Да и то, удалось открыться этим способностям совсем не сразу. Ибо, какая может быть учёба, когда на дворе идёт Первая мировая война и все нормальные русские патриоты уходят на фронт. В 1915 году Пётр записался в добровольцы, и целый год прослужил на польском фронте водителем санитарного авто.
После демобилизации он продолжил учёбу. И вот тут-то его заметил человек, которого до сих пор называют не иначе, как «отцом советской физики», Абрам Федорович Иоффе. Заметил, и пригласил сначала на свои семинары, а потом и в свою лабораторию.
Личная жизнь у молодого студента поначалу тоже развивалась вполне успешно. В том же 1916 году он обвенчался с очаровательной Наденькой Черносвитовой, дочерью члена Центрального Комитета партии кадетов, депутата Государственной Думы всех четырёх созывов, достаточно видного и известного в России политического деятеля Кирилла Кирилловича Черносвитова. Спустя год, в июне 1917-го, жена родила Петру Леонидовичу первенца, крещённого Иеронимом. Ему не удалось долго пожить на свете: в конце 1919 года его унесла свирепствовавшая тогда по миру «испанка». Двумя годами раньше она же убила и 55-летнего Леонида Петровича. На этом страшная болезнь не упокоилась и нанесла еще два удара. В один день, 8-го января 1920 года, от неё умерли две Надежды, жена учёного и буквально несколько дней назад рождённая дочка, названная по имени матери. Все они, и отец, и жена, и дети были похоронены в Петрограде, на Смоленском лютеранском кладбище.
Теперь единственным родным человеком для него осталась мама,
К тому времени молодой, но многообещающий учёный уже работал под руководством Иоффе в Физико-техническом отделе недавно созданного Рентгенологического и радиологического института, ставшего вскоре Физико-техническим институтом. Иоффе видел, что Петру необходимо продолжать образование, но в разрушенной России это было практически невозможно. Капицу надо было срочно вывезти за границу. Но сделать это было крайне сложно. Растеряв сразу после революции почти весь российский научный потенциал, теперь, в начале 1920-х годов, правительство большевиков относилось к проблеме «утечки мозгов» гораздо ответственнее, и просто так учёных ни на запад, ни на восток не отпускало. Пришлось воспользоваться оказией. В 1921 году правительство сформировало специальную комиссию из именитых учёных для командировки в Англию с целью обмена опытом и закупки случайно уничтоженного в процессе рабоче-крестьянской революции научного оборудования и литературы. Разумеется, в состав комиссии вошёл Абрам Фёдорович Иоффе.
— Благодарю за доверие, - сказал он администраторам, составлявшим списки комиссии, - но со мной обязательно должен поехать мой ученик, Пётр Капица. Если он не поедет, то, извините, и меня можете из списка вычеркнуть.
И ведь чуть не вычеркнули! Пришлось выступить в поддержку юноши еще одному «командировочному» - знаменитому российскому и советскому кораблестроителю Алексею Николаевичу Крылову. Когда же и его авторитет не возымел должного действия, учёные привлекли на свою сторону тяжёлую артиллерию. За то, чтобы выдать молодому учёному разрешение на выезд выступил не кто-нибудь, а сам Максим Горький. Только после такого мощного тройного «залпа» члены комиссии по отбору достойных и благонадёжных не выстояли и таки включили в списки физика Петра Леонидовича Капицу.
Разумеется, основным пунктом командировки был один из главных мировых научных центров – Кембридж. Здесь Иоффе быстро познакомил Петра со старым своим другом, руководителем Кавендишской лаборатории, одним из мировых столпов физики Эрнестом Резерфордом.
— Эрнест, дарю тебе своего лучшего ученика. От сердца отрываю. Возьми юношу и сделай из него великого физика, который прославит и тебя, и меня, и Россию, и Англию.
Однако Резерфорд вовсе не горел желанием брать на себя ответственность за гражданина странной и непонятной большевистской страны, с которой у Англии не было еще даже дипломатических отношений. Поэтому, он решил от сомнительного подарка отказаться, но сделать это надо было как можно мягче, чтобы не обидеть старого друга.
— Спасибо, конечно, я бы с радостью, но вот незадача. Дело в том, что штат в моей лаборатории полностью укомплектован, и лишних единиц просто нет. И в будущем не скоро предвидится.
Но тут в разговор двух метров позволил себе вступить сам фигурант, Пётр Капица. Он уже успел оббегать все углы и закоулки лаборатории, вдохнуть полной грудью аромат большой науки и заболеть горячим желанием поработать здесь хоть немного.
— Простите, - сказал он, обращаясь к Резерфорду. – А сколько человек работает в вашей лаборатории?
Будучи в душе демократом, профессор не стал выговаривать начинающего учёного за несанкционированное никем вмешательство в разговор, а просто ответил:
— Тридцать, - и опять повернулся к Иоффе, надеясь перевести разговор в более спокойное и приятное русло.
Однако нахал не унимался:
— Извините ещё раз, а какую погрешность в своих экспериментах вы считаете допустимой?
Еще не чувствуя подвоха и желая поскорее избавиться от назойливого русского, Резерфорд ответил предельно коротко:
— Три процента.
Ловушка, расставленная хитрым юношей, захлопнулась. Радостно блеснув глазами, он сказал:
— Ну, тогда, три процента от тридцати человек будет как раз равно одному человеку. Так что вы вполне можете взять меня в пределах погрешности.
Полуобернувшийся уже к Иоффе физик так и застыл на месте. Он искал, что сказать, но разумные доводы против строгого логически-математического построения не шли.
— Я же тебе говорю – перспективный учёный, - подлил масла Абрам Фёдорович.
22 июля Пётр Капица приступил к работе в Кавендишской лаборатории. А вернувшийся в Россию Иоффе заверил правительство в том, что молодой учёный не просто так остался с Резерфордом, а остался, дабы набраться зарубежного опыта, выведать, находясь в сердце современной физики, все современные научные секреты и оплодотворить ими советскую науку. Так что правительство восприняло такое положение вполне благосклонно. Более того, его никогда не рассматривали, как «невозвращенца», а всегда обозначали именно как советского учёного, временно работающего в Великобритании. Уже в 1922 году, сразу после блестящей защиты докторской диссертации, академик Фёдор Щербатский предложил избрать 28-летнего учёного в Российскую Академию Наук
В зубах Крокодила
Постепенно Резерфорд проникался к своему новому сотруднику все большим уважением, о чем Пётр уже осенью с гордостью писал домой матери: «Отношения с Резерфордом, или, как я его называю, Крокодилом, улучшаются». Да, это именно Капица дал учёному прочно закрепившуюся потом за ним кличку «Сrocodile». Когда великий физик узнал об этом, он немного расстроился, и попросил сотрудников дипломатично выяснить, за какие грехи русский учёный его так неуважительно окрестил. А оказалось – очень даже уважительно.
— Это животное никогда не поворачивает назад, - ответил Пётр спрашивавшему, - и потому может символизировать Резерфордовскую проницательность и его стремительное продвижение вперед. У нас, в России на крокодила смотрят со смесью ужаса и восхищения.
Научная жизнь Петра Капицы шла в Кембридже как нельзя лучше. То есть – лучше и нельзя. Чего нельзя было сказать о жизни личной. Если не считать друзей и коллег, а их в таких случаях никогда не считают, он был в этой далёкой английской земле совершенно одинок, о чем часто писал матери. Вот так, в обстановке глубокого личного одиночества, смягчавшегося желанной работой, он провёл больше пяти лет.
Наверное, не зря Париж называют «городом любви». Приехав сюда в октябре 1926 года, Пётр встретился с жившей здесь в эмиграции дочкой того самого Алексея Николаевича Крылова, который некогда, вместе с Иоффе и Горьким хлопотал за него перед компетентными органами, Анной Алексеевной. И, надышавшись французским воздухом, тут же в неё влюбился. Анне молодой перспективный учёный тоже понравился. Девушкой она была умной, проницательной и отважной. После двух недель вздохов на скамейке и прогулок при луне Анна поняла, что Пётр ни за что не решится сам предложить руку и сердце. И решила идти ва-банк:
— Пётр Леонидович, - сказала она, наконец. – А вам не кажется, что нам надо сочетаться браком?
— Это было бы лучшим решением для создавшейся ситуации, - обрадовано ответил Капица.
Уже 14 февраля 1928 года у молодой четы родился первенец. Рожала Анна дома по самой современной тогда методе, под небольшой дозой хлороформа. «Сынишка весит 9 ¼ фунта (примерно 3,7 кг), - писал уже на следующий день матери Пётр, - здоровый и крикливый парень. ... Серьёзен очень и сосёт кулак. ... Теперь мы с женой не можем придумать имени ребёнку».
В конце концов, придумали назвать Сергеем. Крестины состоялись в начале мая. Специально для этого из Парижа приехал духовный отец матери Анны Алексеевны иеромонах Отец Алексей (Киреевский), некогда венчавший супругов. Крестным отцом пригласили быть друга семьи, знаменитого физиолога, нобелевского лауреата, академика Ивана Петровича Павлова.
Сразу после рождения сына Пётр Леонидович, бывший уже членом Лондонского Королевского общества и заместителем Резерфорда по магнитным исследованиям, начал строить на Хантингтон-роуд дом с редким по тем временам центральным отоплением и теннисным кортом. Дом этот, по сей день принадлежащий Капицам, сейчас объявлен памятником архитектуры.
В СССР про Капицу не просто помнили, им гордились. 22 февраля 1929 года непременный секретарь Академии Наук СССР писал Петру Леонидовичу: «Академия наук, желая выразить своё глубокое уважение к учёным заслугам Вашим в области физических наук, избрала Вас на Общем собрании Академии наук СССР 13 февраля с. г. в свои члены-корреспонденты». А в Великобритании Резерфорду удалось пробить через Совет Королевского общества решение о выделении бюджета, 15 000 фунтов стерлингов, на постройку для него в Кембридже специальной лаборатории. Открыли лабораторию, названную в честь известного британского промышленника и мецената Мондовской, в 1933 году. Пётр Капица заказал скульптору Эрику Гриллу вырезать в честь Резерфорда на стене лаборатории барельеф с профилем Резерфорда. «Барельеф вышел хороший по работе, - рассказывал потом сам Капица, - но сходства мало, как во всех современных вещах. Среди консервативно настроенных англичан это вызвало возмущение. Многие видели в этом оскорбление самого Крокодила и приходили выразить соболезнование его жене. Дескать, как можно так изуродовать Lord'a, что подумает следующее поколение. Когда скульптору сказали, что портрет не похож, он ни капли не обиделся, а сказал, что, когда один из многочисленных кардиналов, которых писал Микеланджело, сказал последнему, что портрет его не похож, Микеланджело ответил: «Да, он не похож сейчас, но будет похож через сто лет».
В апреле 1931 года у Сергея родился брат, названный Андреем. Потом Сергей Петрович вспоминал, что он жутко ему завидовал, поскольку у него была коляска, каковой у старшего брата не было. Впрочем, зависть продолжалась недолго: отец, видимо заметив несправедливость, быстро ее устранил, купив Сергею велосипед.
В 3 года Сергея отдали в частный детский сад мисс Фелиции Кук, где он воспитывался вместе со внучкой Резерфорда и сыном президента Королевского общества, нобелевского лауреата лорда Ричарда. Только звали Сергея в саду не Сергеем, а ... Питером. Для англичан, тем более – для детей, выговорить слово “Sergey” было достаточно сложно. Поэтому, еще задолго до устройства в садик, на семейном совете было решено по-английски называть Капицу-сына так же, как и Капицу-отца. Традиция эта, кстати, не ограничилась только детсадовским возрастом, а прошла через всю жизнь нашего героя. Даже уже после приезда в Советский Союз родители в англоязычных разговорах, которые в семье практиковались довольно часто, называли сына «Питером», а переходя на русский, переходили на «Сергея».
Анна Алексеевна и в Великобритании, и в СССР предпочитала говорить с детьми только по-русски. Но, когда она на кого-то за что-то сердилась, она имела обыкновение переходить на английский. Поэтому, будучи «хорошим и послушным мальчиком», маленький Капица был Серёжей, а нахулиганив и превратившись в bad boy тут же становился Питером.
Впрочем, хулиганил он не часто. Напротив, Серёжа рос довольно рассудительным и сосредоточенным, как и все мальчишки тянувшимся ко всякой технике. На всю жизнь запомнилось, как отец показал ему построенный в лаборатории Резерфорда первый в мире ускоритель. Огромная, в два этажа, установка с крохотной будочкой экспериментатора поразила воображение ребенка настолько, что он несколько ночей подолгу не мог уснуть.
Любимой его игрушкой тогда был металлический конструктор «Мекано» из которого можно было собрать все, что детской душе угодно, от элементарной тележки, до сложнейшего подъемного крана, со множеством передач и систем рычагов и противовесов. Впрочем, это была любимая игрушка не только для него.
Из писем одной бабушки (Елизаветы Дмитриевны Крыловой) другой бабушке (Ольге Иеронимовне Капице), 1933 год:
«Серёжа одно время часто бывал в кабинете у отца и очень важно говорил: «мы с папой работаем». Работа была такая — была большая коробка «Мекано» и вот в кабинете шли постройки, то мост, то подъемный кран, то робот. Серёжа больше занимался разборкой винтиков, а папа увлекался постройками. Но Серёжа всегда говорил: «Мы работаем»
... Серёжа ходит в школу, но очень рад, когда не надо идти, то есть в субботу и воскресенье. Он так занят «Мекано», все время строит и строит. Когда не скоро засыпает, я ему говорю: «что не спишь?» Он отвечает, что думает и обдумывает, как бы лучше сделать машину, которую он хочет строить. Чаще строит не по книгам, а «из головы», как он говорит.
… Серёжа теперь очень увлечен «передачей» и устроил себе из «Мекано» ящик и на нем всевозможные передачи, все колесики вертятся, одни с цепью, другие с ремнем…»
Но не все увлечения Серёжи были такими желанными и безобидными, были и такие, над которыми родителям приходилось призадумываться. Вовремя заметив, что Серёжа со своим другом Диком, увлекся карточными играми, Анна Алексеевна подговорила маму Дика и они «раскрутили» малолетних сыновей сыграть с ними на деньги. Взрослые, солидные женщины, отчаянно мухлюя и жульничая, наконец, вчистую обыграли детей, оставив их, рыдающих, без единого пенса. Этот случай стал для них своего рода прививкой. С тех пор Серёжа получил достаточно стойкий иммунитет ко всем и всяческим азартным играм.
Возвращение
Каждый год Пётр Леонидович Капица обязательно ездил в Советскую Россию для того, чтобы повидаться с мамой и поболтать с ленинградскими учёными. Мысли о том, что поездки эти могут быть опасными к нему в голову даже не приходили. Хотя друзья и родственники, жившие в СССР, старательно пытались открыть ему глаза на царившую в России действительность. Еще в 1929 году Алексей Крылов писал из Ленинграда в Кембридж:
«В прошлый четверг А.Ф. Иоффе дал мне подписать вместе с П.П. Лазаревым представление Петра Леонидовича в члены-корреспонденты Академии и сообщил, что в середине апреля ты собираешься вместе с ним приехать сюда. I believe you are both just as childishly un reasonable as your baby (англ. «Я вижу, что вы оба не более разумны, чем ваш ребенок», В.Ч.) — ты теперь взрослая дама так по-английски оно вежливее выходит. Ты, видимо, забыла, что у нас новый стиль и середина апреля, это по-старому начало апреля, т.е. самое худое время — Нева обыкновенно еще не прошла, с улиц скалывают грязный зимний лед — погода ни весна, ни зима, самая что ни на есть для простуды, а проживая так долго, как ты, в южных и теплых климатах, от нашей апрельской весны отвыкаешь. Ты должна помнить про бывший у тебя плеврит и пр. … Пошевели мозгами и, прежде чем ехать, сообрази все как следует…»
Как видите, намёки были достаточно прозрачными. Были и более откровенные предупреждения. Сбежавший в том же 1929 году на Запад математик, академик Яков Успенский писал Капице предельно прямо:
«Пишу Вам по поручению Алексея Николаевича Крылова, который просил меня сообщить Вам о нижеследующем. А.Н., узнав, что Вы собираетесь приехать в СССР для временной работы, убедительно просит Вас не делать этого. Положение сейчас таково, что никаким гарантиям того, что Вас по истечении некоторого срока выпустят обратно, доверять нельзя. Приехав однажды в СССР, Вы рискуете остаться там навсегда. Но, допустив даже, что этого не случится, все-таки можно очень сомневаться, что Вам удастся вести работу при таких условиях, какие Вы имеете в Кембридже. Поэтому А.Н. просит Вас отменить Ваш приезд в СССР и известить об этом А.Ф. Иоффе под каким-либо благовидным предлогом или еще тянуть дело так, чтобы не сказать ни да, ни нет. Обо всем этом нужно писать осторожно и дипломатически, что Вы, вероятно, и сами понимаете».
Надо сказать, что тогда, в 1929-м, Пётр послушался тестя и отменил свою поездку. Однако уже через год опять выехал с женой в СССР и благополучно оттуда вернулся. Потом опять съездил и опять вернулся, и снова съездил с возвратом. Советского правительство не препятствовало свободному передвижению учёного, уже имевшего мировое имя. Каждый раз оно мягко предлагало ему завершить затянувшуюся командировку и благополучно возглавить какой-нибудь советский институт, но учёный всякий раз мягко отказывался от таких предложений, заявляя, что в данный момент он более полезен будет и науке, и родине там, в технически оборудованном Кембридже.
В конце августа 1934 года супруги Капицы решили вновь посетить СССР. На только что купленной машине Vauxhall, через Скандинавию они добрались до Ленинграда. 21 сентября Петра Капицу вызвали в Совет Народных комиссаров, где нарком тяжёлой промышленности искренне посоветовал ему:
— Пётр Леонидович, честное слов, подумайте о том, чтобы остаться здесь. Ведь сколько пользы вы советскому народу можете принести. А мы уж вас тут поддержим, обеспечим всем, чем следует, верьте моему слову.
Однако Капица и на этот раз мягко отказался от заманчивой перспективы поменять Кембридж на Москву или Ленинград. Он не знал, что судьба его в высоких кабинетах уже была решена не им. Лазарь Каганович уже подписал резолюцию: «Исходя из соображений, что Капица оказывает значительные услуги англичанам, информируя их о положении в науке СССР, а также и то, что он оказывает английским фирмам, в том числе военным, крупнейшие услуги, продавая им свои патенты и работая по их заказам, запретить П. Л. Капице выезд из СССР». После отказа нарком отправил учёного к председателю Госплана. А уже там ему сообщили, что его выездная виза аннулирована, и попросили сдать паспорт.
— Как же я его сдам, - возмутился учёный, - я же приехал из Англии на машине и собираюсь туда обратно.
— Обратно вам лучше не ехать, — ответили в Госплане. — Вы очень нужны сейчас здесь, в стране.
— Но у меня в Англии дети!
— За детьми поедет ваша жена. Она тоже умеет управлять машиной.
На этот раз Анне Алексеевне пришлось возвращаться домой одной. А Пётр Леонидович, временно, пока решался вопрос с его трудоустройством, поселился в Ленинградской коммуналке, полностью занятой его родными: мамой, старшим братом, дядьями, тетками. Пока суд да дело, учёный чуть было не сменил ориентацию и не стал физиологом, устроившись в институт к своему старому другу и куму академику Павлову, но тут, наконец, советское правительство решило построить специально под авторитет учёного новый физический институт. И даже выкупить для него оборудование Кембриджской лаборатории, работы в которой пришлось приостановить.
Спустя год, когда, наконец, Капица получил хорошую квартиру в Москве на Пятницкой улице, решено было перевезти в СССР детей. Тем более, что 7-летний Серёжа писал письма, которые не могли у родителей не вызвать слез:
«Милые папа и мама. Я очень хочу скорее поехать в Москву с Андрюшей. Я очень тебя, папа, хочу видеть. Я ведь целый год тебя не видал. И другую бабушку и дедушку хочу видеть…»
Великий переезд состоялся в январе 1936 года. Из Англии семейство сначала доплыло до голландского порта Хук-ван-Холланд, оттуда на поезде – до Берлина, и дальше уже – до Москвы. Пётр Леонидович встречал их там, где мог, докуда его пускали – на границе. Для того, чтобы дети не сильно расслаблялись, не забывали английский язык и, в то же время, чтобы максимально смягчить стресс от смены обстановки, с ними вместе в Москву приехала молоденькая английская гувернантка, миссис Сильвия Уэллс. Изначально она планировала провести в Стране Советов полгода, но жизнь внесла в эти планы коррективы. Довольно скоро девушка встретила в институте Капицы тоже молодого электрика Василия Ивановича Перевозчикова, влюбилась в него, вышла замуж и осталась в СССР навсегда. Даже когда Сергей и Андрей выросли и необходимость в гувернантке исчезла, Сильвия не оставляла Капиц. Даже лето она всегда проводила у них на даче на Николиной горе, где специально для нее была выделена отдельная комната.
Хотя в Англии Серёжа уже начал ходить в школу, решено было в Москве с ней не торопиться. Надо было сначала подтянуть его русский язык, особенно в плане грамматики, отучить его считать на пальцах, как того требовала английская программа и, вообще, привести его начальное образование в соответствие с советскими стандартами.
Только осенью 1937 года он поступил в 3-й «А» класс Московской опытно-показательной школы (МОПС) № 32. На следующее лето его на каникулы отправили в Артек, однако Серёже там категорически не понравилось. О чем он сразу отписал в Москву отцу. Причем, отписал по-английски. Может от волнения, а может – чтобы вожатые и дирекция лагеря не смогли письмо перехватить. Не понравилось Серёже, вчерашнему еще англичанину, Артековская дисциплина и муштра. Будущий символ науки рос мальчиком живым и к строгой дисциплине не приспособленным. Школа же, в которой он учился, была образцово-показательная, даже элитная: в классе Серёжи учились дети Микояна и племянник Кагановича. И вот, как-то, уже в пятом классе, Серёжа на перемене неожиданно закричал: «Бей наркомчиков» и, без особенного какого-то повода, набросился на них с кулаками. В результате, его перевели в школу попроще и понароднее - №8, на Большой Калужской, недалеко от дома. В ней Серёжа окончил 6-й класс. Больше не успел – началась война.
Война и мир
Речь Молотова и выступление Сталина Капицы в полном составе слушали на даче, на Николиной горе. Слушали с помощью бывшего тогда чудом бытовой электроники приемника СВД-9 («Супергетеродин всеволновый с динамиком»). Он умел «подхватывать» частоту, при этом его зеленый «глазок-лампочка» «раздвигался» как занавес в театре. Как-то Пётр Леонидович подозвал старшего сына. Из динамика раздавались резкие звуки, сильно напоминающие карканье.
— Что это? - спросил Серёжа отца.
— Вот, послушай, как говорит Гитлер.
Вскоре, по законам военного времени, приемник, как аппарат, который можно использовать в агентурных целях, пришлось сдать.
Институт Петра Капицы был стратегическим объектом. На его базе для нужд фронта сначала производили тонны жидкого азота, а потом перешли на сжиженный кислород. Использовали его, в основном, для замораживания взрывателей мин и неразорвавшихся бомб. В конце июля почти весь персонал института эвакуировали в Казань. Туда же увезли маленького еще Андрея. Сергей с родителями оставался в Москве. Спали одетыми, чтобы при бомбежке оперативно перебраться в бомбоубежище, оборудованное в подвале института. Только в середине октября, когда враг подошел к самой границе столицы и возникла реальная угроза ее захвата, Капицы наскоро собрали самые необходимые вещи и перебрались на Курский вокзал, где провели, в ожидании поезда, двое суток. Из Москвы сначала доехали до Горького, а оттуда на пароходе уже добрались до Казани.
Поселилась семья директора института в здании Казанского университета, в помещении бывшей дворницкой. Тут же, на территории университета, располагался анатомический театр, в котором в учебных целях принимали покойников. Время от времени люди ошибались дверьми и, вваливаясь с мешками в дворницкую, пугали Серёжу грубым вопросом:
— А где здесь трупы сдают?
Военная страна совсем не походила на страну мирную. Когда для какого-то документа Серёже потребовалась фотография, он отправился в фотомастерскую, которую видел раньше на рынке. Сфотографировав мальчика и выбравшись из-под черной накидки, фотограф отложил в сторону отснятую кассету и придвинул к Серёже поднос с сотней маленьких фотографий нужного размера:
— Выбирай, какая на тебя больше похожа.
— Зачем?
— Как зачем? Тебе же фото нужно? Вот и выбирай, тут всякие фото лиц есть, на все виды.
— Но вы же меня сняли. Зачем мне чужое фото? Я завтра приду и возьму свое.
— Да? – фотограф наклонил голову и сощурился, а ты, молодой человек, уверен, что завтра сможешь сюда прийти? Или что завтра ты придешь, а мастерская будет тут и открыта? Или, что вообще, рынок будет и будет открыт? Сейчас, молодой человек, никто ни в чем уверен быть не может.
— Но, если так, то зачем вы меня сняли? Сразу дали бы этот поднос и не тратились бы на пластинку.
— Ваша фотография тоже нужна. Я ее завтра положу в поднос заместо той, какую вы возьмете.
В словах фотографа был железный резон: уверенным быть действительно было нельзя ни в чем. Поэтому Серёжа, покопавшись в куче и правда нашел удивительно похожее «фото лица».
Война на всех действует по-своему. Серёжу она заставила собраться, и налечь на учёбу. В результате, обучаясь в вечерней школе для взрослых, он сумел за два года окончить четыре класса. Летом 1942 года он устроился чернорабочим в геологическую экспедицию, искавшую в Татарии радий. Через год 15-летний Сергей в следующую экспедицию был взят уже целым оператором, отвечавшем за замеры радиоактивности. Вечерами у костра взрослые геологи обсуждали перспективы ядерной физики. Здесь же Серёжа впервые услышал о возможности создания ядерной бомбы: пока в её возможность верили только учёные, исследования в этой области не были засекречены, и о перспективном оружие можно было говорить, не боясь обвинений в измене.
Почти сразу после возвращения из экспедиции семья Петра Капицы в полном составе вернулась в Москву. Сложностей с переездом не возникло: Серёжа вместе со своей тётей Натальей Константиновной вдвоем ехали в четырёхместном купе в вагоне президента Академии Наук, периодически курсировавшем между Казанью и Москвой. Точнее, не совсем вдвоем, можно сказать, что пассажиров в купе было два с половиной. За несколько минут до отправления к Сергею буквально подбежал дальний родственник Капиц, Сергей Ляпунов и попросил провезти с собой контрабандой свою невесту, у которой не было пропуска для въезда в столицу. На въезде Серёжа буквально закрыл маленькую, худенькую Киру. Девушка забралась на полку и прижалась к стене, а Сергей улегся к ней спиной, прикрылся пледом и притворился спящим. Проверявший купе офицер не стал будить сына знаменитого академика Капицы.
Наука большая и малая
Той же осенью пятнадцатилетний Сергей, без экзамена, на основании хорошего аттестата, поступил в Московский авиационный институт на факультет самолетостроения. Тут не обошлось без влияния отца, считавшего, что сын должен обязательно получить инженерное образование. Его дипломной работой была разработка нового катапультируемого кресла. До того летчика в аварийной ситуации выбрасывало за счет тяги реактивных двигателей. Сергей же предложил использовать пороховые ракеты, что делало процесс катапультации значительно менее опасным. Этот подход лежит в основе катапультируемых кресел и сейчас.
Тут же, в институте, Сергей в первый раз сел за штурвал самолета. Не просто сел, в том, чтобы посидеть за штурвалом в МАИ ни чего сверхъестественного нет, но именно научился управлять и летать на воздушной машине. Причем уже в первом своем полете он так хорошо овладел ситуацией, что инструктор сказал:
— Вы ведь раньше летали. Я вижу, что вы уже управляли самолетом.
А когда Сергей попытался убедить его в обратном, инструктор ему не поверил:
— Нет, в первый раз так не летают.
А вот прыгнуть с парашютом Сергею так и не удалось несмотря на то, что это, как и пилотаж, тоже входило в программу обучения. Удержала его от этого шага девушка Таня, в которую Серёжа был влюблен.
— Если ты и правда хочешь на мне жениться, как говоришь, то ты прыгать не станешь, - заявила она своему ухажеру. – Я совсем не собираюсь начинать свою брачную жизнь со вдовства.
Вообще, в то время связывать свою жизнь с семьей Капицы было шагом значительно более серьезным и страшным, чем какой-то несчастного прыжок с какого-то парашюта. В 1945 году дела в семье Петра резко изменились. Можно сказать, ухудшились, хотя Пётр Леонидович так, наверняка, не считал. После того, как американцы взорвали ядерную бомбу в Хиросиме, в СССР был создан «Специальный комитет». Руководил им серый кардинал страны и великий министр-администратор Лаврентий Берия. Разумеется, в состав комитета вошел и Пётр Капица.
Но, как на одной кухне не могут ужиться две хозяйки, так и замечательный в своей принципиальности учёный не мог ужиться в одной команде с бывшим народным комиссаром внутренних дел. А тем более, он, в отличие от более гибкого Курчатова, не мог считать себя подчиненным Берии. Такое противостояние двух столпов не могло продолжаться долго. Оно и продолжалось недолго. Современники событий рассказывают, что Берия очень хотел посадить, а в идеале – и расстрелять строптивого учёного, но за него, якобы, вступился сам Сталин, понимавший, что знаменитого уже на весь мир физика уничтожить будет так легко, как какого-нибудь маршала. Поэтому, свыше было приказано Капицу не трогать, а просто отстранить его от руководства институтом и максимально отдалить от науки.
Оказавшись в положении изгнанника, Петра Капица переехал практически на ПМЖ на дачу, где в сарае оборудовал для себя весьма приличную физическую лабораторию. Сам он называл сарай «хатой-лабораторией», а друзья — «филиалом Капишника». В то время от опального физика отвернулись многие бывшие знакомые. Тем дороже оказалась моральная поддержка тех немногих, кто, невзирая на намеки, а порой и прямые указания, не перестал общаться с Капицами.
Вот тогда-то, в то время, когда жизнь Петра Леонидовича и его близких буквально висела на волоске, Серёжа и познакомился с очаровательной Танечкой Дамир, дочкой знаменитого терапевта, профессора московского Медицинского института Алима Матвеевича Дамир. Капица был самым молодым из ее поклонников, но ему таки удалось победить других ухажеров, убедить девушку, что лучше, чем с ним ей ни с кем не будет, и заманить красавицу в ЗАГС.
Свадьба состоялась осенью 1949 года, в самый разгар опалы. Какого-то большого торжества устраивать не стали. На Николину гору приехали те, кто не побоялся приехать, выпили по бокалу шампанского и уже вечером проводили молодых в свадебное путешествие в Сочи.
К тому времени Сергей уже закончил МАИ и был принят на работу в Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ) имени профессор Жуковского. Где он почти сразу приступил к работе над кандидатской диссертацией.
В 1950-м у четы Капиц родился сын, которого супруги назвали Федором. А меньше, чем через год Сергея уволили из института. Без объяснения причин, не дав закончить диссертацию. К счастью, увольнение не сопровождалось «волчьим билетом», и уже вскоре сын опального учёного был зачислен в Институт физики Земли (ГеоФИАН) в штат лаборатории бывшего министра просвещения Алексей Калашникова. Тут он занялся работой, совершенно не связанной с самолетостроением, - изучением земного магнетизма. И так этим делом увлекся, что уже через два года стал кандидатом наук. Перед защитой ему предстояло сдать экзамен по математической физике. Позже Сергей Петрович часто его вспоминал: «Прихожу я на экзамен — принимают трое: заместитель Келдыша профессор Андрей Николаевич Тихонов, еще один профессор и молодой парень, который пишет протокол. Экзамен длился два с половиной часа. Мне было задано четыре вопроса, по каждому Тихонов меня загонял в угол, заставляя демонстрировать свою некомпетентность, и так повторялось четыре раза. Как сейчас помню, последний вопрос был о поведении бесселевых функций в комплексной плоскости. Я к тому времени уже плохо соображал, он загнал меня в угол довольно скоро, и я понял, что завалил этот экзамен.
Униженный и оскорблённый я уполз из экзаменационного зала, мне было ясно, что защита откладывается, и целый год мне придется учить уравнения математической физики. Я маялся, ожидая окончательного приговора. Наконец, меня вызвали в зал, и Андрей Николаевич начал читать протокол: такие-то собрались по такому-то поводу, были заданы четыре вопроса. Очень торжественно были перечислены все. Первый вопрос оценен на пять, второй на пять, третий на пять, последний — на четыре. У меня чуть не случился нервный шок. Андрей Николаевич меня поздравил, причем второй профессор, который там присутствовал, ни единого слова не сказал. Сидел и молча наблюдал».
Произошло все вышеописанное весной 1953 года, вскоре после смерти Сталина, но еще при жизни Берии. С расстрелом последнего, опала, висевшая над Петром Леонидовичем, закончилась, физику разрешили заниматься физикой, а «хате-лаборатории» на Николиной присвоили официальный статус и звание «Физической лаборатории Академии наук СССР». Тогда же, холодной осенью 153-го, на семейном совете было решено, что Сергею следует перевестись в «Капишник». Правда, вернуть Петру Леонидовичу должность руководителя Института Физических проблем было сложновато. К тому времени, его директором был академик Александров – сам блестящий физик. С работой своей он справлялся очень хорошо, и Пётр Капица прекрасно понимал, что увольнять его с должности не за что. И не надо. Поэтому, пришлось ждать неминуемого карьерного продвижения Александрова.
Наконец, в 1955 году его назначили заместителем Курчатова в сверхпрестижный и суперзакрытый Институт атомной энергии (современный Курчатник), после чего Пётр Леонидович с лёгким сердцем вернулся в свой директорский кабинет.
На новом месте работы Сергей занялся созданием «микротрона» - первого циклотрона, работавшего на электронах. Микротрон был успешно запущен, а Сергей Петрович, вместе с несколькими своими коллегами-единомышленниками, на его основе, уже в начале 1960-х годов на его основе защитили докторские диссертации.
История с погружением
Первые акваланги появились, вообще-то, еще в середине XIX века. Однако в СССР они практически на протяжении всего XX столетия были настоящей экзотикой. Да что акваланг, хорошее оборудование просто для подводного плавания в масках и то было редкостью. Поэтому, когда в середине 1950-х годов Сергей и Татьяна на отдыхе в Коктебеле встретили знаменитого итальянского физика Бруно Понтекорво, перебежавшего в СССР и работавшего в Дубне, а тот предложил им понырять в итальянской маске, ластах и с итальянской трубкой для дыхания, те мигом согласились. Сергею это так понравилось, что, вернувшись в Москву, он, вместе с несколькими друзьями, записался в секцию ДОСААФ по подводному плаванию в бассейн.
Конечно, хорошей, современной аппаратурой секция похвастаться не могла. Для занятий там использовались старые военные замкнутые системы. В которых, как говорил друзьям Капица, легче было утонуть, чем плавать. Однако страсть к покорению глубины у молодого учёного оказалась сильнее и он, через знакомых, разузнал, что в одной из московских киностудий есть настоящий акваланг, такой же, как фильмах Кусто, только что как раз вышедших на экраны. Вместе со старым знакомым, так же страстно увлеченным подводкой, физиком и будущим академиком АН СССР Аркадием Мигдалом он выпросил акваланг буквально на несколько суток. За которые аппарат был тщательно обмерян и размножен в мастерских Института атомной энергии в двух экземплярах.
С этими самоделками друзья в ближайшее лето отправились покорять черноморские глубины в Крым. Для определения глубины погружения Сергей придумал предельно простой и остроумный прибор. Он взял тонкую стеклянную трубочку и запаял один ее конец. При погружении увеличивающееся давление воды сжимало воздух в трубке, чем глубже – тем больше. После калибровки ныряльщики легко определяли глубину по границе воздух/вода в трубке.
Вскоре после возвращения Сергей узнал, что из лаборатории Научного центра биологических исследований АН СССР на Дальний Восток для изучения кальмаров отправляется экспедиция. Вместе с Мигдалом еще одним любителем подводного плавания, Витей Суетиным, они буквально напросились в экспедицию, заявив, что готовы ловить моллюсков и днём, и ночью, без отдыха. В том же институте они обнаружили почти бесхозный профессиональный 35-миллиметровый киноаппарат КС-50Б. Капица выпросил аппарат для экспедиции под свою ответственность, а Виктор сделал для него герметичный бокс. Под водой друзья тогда отсняли более полутора тысяч метров пленки, более чем на два часа хронометража. В сущности, они практически только съемкой и занимались, так как для ловли кальмаров вообще никаких усилий не требовалось: сетями их вытаскивали просто тонны.
В Москве плёнка была проявлена и из нее получился вполне приличный 15-минутный документальный фильм «Над нами Японское море». Который вышел в кинопрокат тиражом 1000 экземпляров. Воодушевленные успехом друзья летом 1960-го года вновь отправились в Японское море для того, чтобы снять цветной фильм о жизни морских животных. Теперь они везли с собой уже два киноаппарата с кассетами, вмещающими до 60 метров пленки. Киноэкспедиция продлилась месяц и вылилась в очень неплохой фильм «У скал Моннерона». Пять лет спустя Сергей Капица приехал с ним во Францию, на фестиваль спортивного кино. Встретили фильм в Париже, конечно, неплохо, но, к несчастью, конкурировать на фестивале Сергею пришлось с самим Кусто, который и забрал себе все призы. Впрочем, сам Жак Ив сказал ему, что фильм они сняли очень даже хорошо, а за кадры, на которых Суетин запечатлел «полет осьминога» подводник даже расстроился, что это не его работа.
Позже, бывая в Москве, Кусто частенько навещал Капиц на их даче, а один раз даже попросил Сергея выхлопотать для него разрешение на съемку в Черном море.
Увлечение аквалангом Сергей Капица пронес через всю жизнь. С 1958 по 1964 год он был даже вице-президентом Всесоюзной федерации подводного плавания, с удостоверением аквалангиста под №2 (президентом и №1 был Мигдал). Хотя несколько раз это увлечение чуть не стоило ему жизни. В 1967 году учёного пригласили в Сидней, прочитать студентам курс лекций. Сэкономив немного времени, Сергей решил съездить на крохотную биостанцию на Барьерном рифе и там всласть понырять. В одном из погружений дайвер погнался за морской черепахой и даже не заметил, как оказался на глубине 30 метров. К тому времени воздуха в акваланге осталось критически мало. Попытка переключиться на резервный запас привела к тому, что воздух был перекрыт полностью. Срочно всплывать в такой ситуации было невозможно: резкое снижение внешнего давления могло легко окончиться разрывом легких, давление воздуха в которых тогда равнялось 4 атмосферам (больше, чем в автомобильных шинах). Американец, сопровождавший Сергея в этом погружении, увидев, что с товарищем творится несчастье, не выдержал, и начал достаточно быстрое всплытие, в результате которого порвал себе обе барабанные перепонки. Сергею же удалось преодолеть страх и нехватку воздуха и подниматься со скоростью пузырьков, как это и требовалось. Дол поверхности он добрался совершенно изможденным и в лодку его пришлось просто затаскивать.
В другой раз, уже недалеко от Сиднея, вынырнув после очередного погружения, Сергей обнаружил, что лодка, которая привезла его на место, ушла. До ближайшей отмели, на которую можно было выбраться, было больше километра. Которые надо было проплыть по штормовому морю с пустым аквалангом за плечами. Конечно, мешающую снасть можно было сбросить, но Сергей решил попытаться спасти любимый инструмент. Уже выбравшись на берег, Капица нашел лодку-предательницу и чуть было не набил морду ее капитану. К счастью, его оттащили, иначе пришлось бы советскому гражданину объясняться с австралийской полицией, что могло вполне привести к очень неприятным последствиям. Впрочем, совсем замять это дело не удалось. Каким-то образом, о происшествии узнали местные журналисты, и история о приключении молодого дайвера попало в газеты.
Еще один экстраординарный случай уже не был связан с аквалангом. Группа местных спелеологов-любителей предложила молодому советскому учёному покорить одну из местных пещер. Сергей согласился, тем более что из снаряжения спелеологи попросили его взять с собой 10 бутылок вина. Однако, уже в пещере, пролезая через один из шкуродеров (узкая щель, сквозь которую человек протискивается с трудом) он примитивно застрял, как Винни-Пух в известном мультике/сказке. Застрял крепко, так что не мог пролезть ни в одну, ни в другую сторону. Операция по его спасению продолжалась больше 2 часов. Возможно, за это время он от стресса похудел, хотя и до того толстым совсем не был. Наконец, его, в разорванной одежде и всего ободранного, удалось вытащить. Впоследствии Сергей узнал, что вместе со своими новыми товарищами он покорил самое глубокое место материка, что до них делали лишь однажды.
Австралия была не первым иностранным государством, в котором Сергею удалось побывать. Впервые он выехал за границу ещё в 1959 году. Тогда он вместе с мамой и женой сопровождал отца в автомобильной поездке на международный симпозиум по планированию науки в Прагу. Пётр Леонидович подготовил к нему большой и серьёзный доклад, однако уже в столице Чехословакии его неожиданно навестил советский посол и с прискорбием сказал, что некие высокие лица позвонили ему из Москвы и строго-настрого приказали всякие доклады отменить. На это Пётр Капица просто взорвался:
— Я хоть и советский, но свободный учёный. И буду говорить то, что хочу!
— Пётр Леонидович, - уговаривал посол, - вы же поймите, вы не только себя, вы меня погубите. Вас просто невыездным сделают, а меня вообще отозвать могут.
— Не могу помочь. Я под Сталина не подстраивался, и под этого вашего неизвестного начальника подстраиваться не собираюсь. У меня один командир – моя совесть. Так ему и передайте.
— Папа, - вмешался в разговор Сергей. – Но ведь можно поступить и по-другому. Можно ведь найти компромисс!
— Да, да, - обрадовался посол, - именно что компромисс. Вы же можете не читать доклад, а, например, размножить его и раздать участникам.
— Вы с ума сошли? Где размножить, как, когда, времени нет. Да и не собираюсь я это делать. От меня ждут доклад, и я буду его читать.
— Скажите, - обратился к послу Сергей, - а отцу запретили только доклад читать, или вообще высказываться на симпозиуме?
— Нет, что вы, - посол отчаянно замотал головой, - только доклад, высказываться сколько хочешь можно.
— То есть, в дискуссиях он выступать может. Так? Ну, тогда все просто. Папа, ты вполне можешь выступить с этим докладом во время дискуссии. Вроде, как это и не доклад вовсе, а твое мнение по спорному вопросу. Конечно, в прениях время выступления обычно ограничивают, но думаю, что для тебя президиум сделает исключение.
Так и вышло. Пётр Леонидович спокойно прочел доклад на тему «Будущее науки» не на пленарном заседании, а на состоявшейся за ним пленарной дискуссии.
Вообще, выехать за границу, даже учёному с таким мировым именем, как Пётр Капица, было совсем не просто. Надо было сначала несколько раз выехать в страны соцлагеря, причем – по нарастающей, от почти родной Болгарии, до почти капиталистической Югославии. И только доказав хорошим поведением в загранпоездках свою лояльность, можно было надеяться на то, что тебя выпустят во что-то более серьёзное. И имя отца Сергею могло больше помешать, чем помочь. Несмотря на окончившуюся опалу, власти постоянно пытались указать строптивому учёному на его реальное место в государственной системе. Чтобы знал, что мозгами ворочать, это тебе не законы подписывать. И если самого Петра не выпустить на конференцию или симпозиум было сложно, то уж на сыне отыграться – самое милое дело.
Но в данном случае в управленческой машине что-то не сработало (либо наоборот – сработало то, что не должно было) и молодой физик Сергей Петрович Капица в начале 1965 года стал одним из первых советских учёных, которому разрешили поработать в Королевском техническом институте Стокгольма. В том же году Петру Капице, в соседнем Копенгагене вручили премию Нильса Бора, а Сергея пригласили выступить с докладом на большой конференции по ускорителям в центре ядерной физики итальянском городе Фраскати, недалеко от Рима.
После окончания конференции Сергея Капицу и еще одного профессора неожиданно вызвали в посольство СССР. Обычно такой неожиданный вызов без объяснения причин ничего хорошего не предвещал, но и отказываться от него было подобно гражданской смерти. Однако посол встретил учёных достаточно радушно, почти по-дружески. Он спросил у учёных, чем они сейчас занимаются, в плане науки, поинтересовался у Сергея здоровьем отца, и только после того, как контакт был установлен, перешел к делу.
— В Риме на днях состоится конференция по сильным магнитным полям, - сказал он после, того, как секретарь поставил перед гостями по чашке кофе. – На нем с докладом должен выступить академик Андрей Дмитриевич Сахаров. К сожалению, по независящим от нас обстоятельствам, Сахаров на конференцию приехать не сможет. Но доклад уже представлен и принят. Наверху решили, что вы вполне достойны того, чтобы представить на конференции доклад Сахарова.
Это был решающий момент. После него мог произойти либо моментальный карьерный взлет, либо, напротив, долгое падение. Надо было только разобраться, с какой стороны у этого бутерброда масло. Оба учёных разобрались быстро.
— Извините, - сказали они почти вместе и не сговариваясь, - на такого автора, как Андрей Дмитриевич мы заменить никак не можем.
— А потом, - добавил Сергей, - мы абсолютно не специалисты в области сильных магнитных полей, и устроители конференции об этом прекрасно знают.
Посол заверил, что за организаторов беспокоиться не стоит, их он берет на себя, а вот самим учёным стоит подумать о своем будущем. Однако уломать их так и не удалось. Максимальное, на что они согласились, так это поприсутствовать на ней в качестве наблюдателей. На том и порешили. А доклад на конференции был распространен в печатном виде.
Из Жизни Науки
В отличии мелких, средних и крупных чиновников, руководители страны, от Сталина, до Черненко к Петру Капице всегда относились с глубочайшим уважением. Даже во время опалы Пётр Леонидович в важных случаях обращался к Сталину, и большей частью встречал поддержку. В 1946 году он, вместе с академиком Сергеем Христиановичем, написал устав нового физического института, в котором, по его замыслу, с каждым студентом преподаватели работали индивидуально, а сами студенты уже со второго курса начинали заниматься научной работой. Устав, вместе с предложением об учреждении учебного заведения физического профиля нового типа, были переданы в правительство СССР и лично Сталину. Письмо было передано Отцу Народов 1 февраля, а уже 10 марта за его подписью вышло постановление Совнаркома «Об организации Высшей физико-технической школы СССР» с планом начать занятия 1 сентября 1946 года. Так в СССР появился легендарный Физтех, официально называемый МФТИ.
С 1956 года Сергей начал преподавать на кафедре общей физики. Он читал здесь курс электроники СВЧ и ускорителей. В 1964 году ему предложили пост заведующего кафедрой общей физики. Год спустя, незадолго до отъезда в Швецию, ему присвоили звание профессора. Для студентов первых трех курсов он читал курс общей физики.
К началу 1970-х годов в его активе было уже немало публикаций в научных журналах и даже довольно серьезная монография «Микротрон», написанная в соавторстве с В.Н. Мелехиным. На очереди была книга, которая (как ни банально, но по-другому не скажешь) повернула, или перевернула всю его жизнь.
Еще будучи студентом, вычитывая серьезные научные книги, Сергей обратил внимание, что предисловия в них всех были написаны достаточно однотипно, словно бы писались под каким-то общим планом. Сами книги могли резко различаться, как по направлению, так и по стилю, их авторами могли быть великие гении прошлого, а могли – средненькие учёные настоящего, но «план» предисловия везде был примерно одинаков. Вспомнив об этом уже в зрелом возрасте, Сергей понял причину такого интересного эффекта. Предисловия, не смотря на названия, всегда писались в последнюю очередь. В старых книгах даже страницы предисловия нумеровались отдельно от остальной книги, потому что его подшивали к уже заверстанному тексту. То есть, труд закончен, книга написана, и теперь автор должен вкратце рассказать о том, что он в эту книгу заложил, какие приемы использовал и объяснить читателю, почему ему просто необходимо ее прочитать. То есть, программа написания закладывалась автоматически. Когда Сергей это понял, ему пришло на ум, что, изучив предисловия большой массы научных книг, можно проследить историю науки, начиная с эпохи Возрождения и до наших дней. Чем он и занялся.
Изучив более 500 трудов, многие из которых были доступны только на иностранных языках, Сергей Капица написал большую книгу «Жизнь науки». Академик Лев Арцимович, которого автор попросил выступить в роли титульного редактора, сначала усмехнулся:
— Что это вы, Сергей, таким пустым делом занялись? Лучше бы строили свои ускорители...
Однако отказываться не стал. Редактировал он её лежа в больнице. В феврале 1973 года Капица принес ему последнюю корректуру, которую Лев Андреевич подписал, и поздравил автора с рождением действительно интересной книги. Через несколько дней его не стало.
Советская цензура отнеслась к труду физика довольно спокойно. Изъяли только упоминания предисловий сомнительного учёного Зигмунда Фрейда и сбежавшего на Запад изменника Георгия Гамова.
Неоднократно переизданная потом, «Жизнь науки» стала первым научно-популярным трудом Сергея Капицы. Еще до окончания работы над книгой, его попросили помочь в подготовке двух учебных фильмов для школьников. Один был посвящен закону сохранения энергии, другой – сохранению импульса. Фильмы получились удачные, и Капице предложили комментировать на телевидении научно-популярные фильмы. Но формат простого комментария интереса у зрителя не вызвал. Не нравился он и самому комментатору. Положение спасла заведующая киноотделом ЦТ Жанна Фомина. Она уже была известна в узких телевизионных кругах тем, что запустила такие успешные проекты, как «Клуб кинопутешествий» и «Кинопанорама». Она решила не просто давать кино с комментарием, а сделать, на основе научно-популярных фильмов, отдельную передачу. На роль ведущего был приглашен 45-летний доктор физических наук, профессор Сергей Капица.
Решение было принято не сразу и далось нелегко. У отца спрашивать было бесполезно, он всегда относился к деятелям СМИ с недоверием, допуская к себе лишь небольшой круг научных журналистов. Он и потом не одобрял «легкомысленное» телевизионное увлечение сына. Когда в 1978 году, после того как Капица-старший получил Нобелевскую премию, к нему на интервью прорвалась какая-то молоденькая журналистка. Желая, по-видимому, сделать ему приятное, она кивнула в сторону стоявшего рядом Сергея, сказала:
— Смотрите, какой у вас знаменитый сын!
На что Пётр Леонидович резко обернулся, метнув глазами пару молний, и ответил:
— Это я знаменитый. А он просто известный.
Лев Арцимович, у которого Сергей решил спросить совета, сказал пророчески:
— Попробуйте. Но стоить вам это будет очень дорого. Это неизбежно скажется на отношении к вам коллег-учёных и разрушит вашу академическую карьеру.
Первая передача «Очевидное – невероятное» вышла на голубые экраны 24 февраля 1973 года. Название для нее предложила старший редактор одела научно-популярных передач Ирина Александровна Железова. А вот знаменитый Пушкинский эпиграф про «сколько нам открытий чудных», если бы не передача, вообще бы мало кто знал. Потому, что это вовсе не отрывок из какого-то большого труда великого поэта, как это думают многие, а, фактически, набросок, черновик, так и не воплотившийся во что-то серьёзное. Александр Сергеевич просто накатал на отдельном листе непонятно для чего и к чему:
О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
и гений, парадоксов друг,
И случай, Бог изобретатель...
После чего забыл о неоконченном творении. В сущности, место ему было лишь в самом конце Академического полного собрания сочинений, вместе с прочими обрывками и недописками. И только стараниями готовившей это собрание Татьяны Цявловской, которой пятистишье очень понравилось, его вынесли в основную часть как самостоятельное произведение. Где его и нашел режиссер программы Левкович. И предложил использовать в качестве эпиграфа. Разумеется, убрав последнюю строчку. На советском телевидении Бог был персоной «нон-грата». Два десятилетия и так не длинное произведение гения русской поэзии выходило на телевидении урезанным на пятую, самую гениальную, часть. Справедливости ради следует сказать, что своим успехом новая передача была обязана не только учёному и харизматичному ведущему, но и остававшейся за кадром творческой команде. А в особенности – редактору Льву Николаеву, с которым Капица проработал вместе больше 20 лет.
Передача, выходившая еженедельно по субботам и длившаяся 52 минуты, получила сумасшедшую популярность. Настолько сумасшедшую, что Владимир Высоцкий даже сочинил веселую песню, в которой пациенты «сумасшедшего дома» на Канатчиковой даче пишут ее ведущему письмо о творящихся вокруг чудесах и мерах по их искоренению:
«Уважаемый редактор,
Может лучше про реактор?
Про любимый лунный трактор,
Ведь нельзя же: год подряд
То тарелками пугают,
Дескать, подлые летают,
То у вас собаки лают,
То у вас руины, наоборот, говорят...»
В 1980 году создатели передачи, которыми числились Сергей Капица и Лев Николаев получили Государственную премию СССР. А в 1991 году передачу закрыли. После этого она урывками выходила то на первом, то на втором, то на третьем каналах, пока, наконец, уже в 2000-х, стараниями продюсера Светланы Поповой, не обосновалась на «Культуре».
Но на рубеже 1970-1980-хх годов ни о каком закрытии и речи быть не могло. Если бы тогда на телевидении измеряли рейтинги, можно быть уверенными, что у «ОН» он бы зашкаливал. Передачу смотрели все, и старые, и малые, лица слабого и сильного пола, горожане и жители деревень, представители партноменклатуры и диссиденты. Учёный Сергей Капица получил в распоряжение трехсотмиллионную аудиторию. Которой он рассказывал о чужих научных достижениях. Предсказание Льва Арцимовича сбылось: отныне научное сообщество уже воспринимало его не как своего члена, а именно, как популяризатора. Известного, талантливого, но популяризатора. В 1981 году в Париже, в штаб-квартире ЮНЕСКО ему вручили премию Калинги, которую присуждали именно за популяризацию науки. После чего профессору Капице предложили в ЮНЕСКО достаточно высокий пост. И Сергей Петрович готов был на него согласиться, но помешали объективные обстоятельства.
Датированное 23 апреля письмо было адресовано завотделом загранкадров ЦК КПСС Н.М. Пегову и замминистра иностранных дел СССР В.Ф. Стукалину. В письме говорилось:
«Недавно Постоянное представительство СССР при ЮНЕСКО получило сообщение Центра о том, что профессор Капица Сергей Петрович включен в состав резерва МИД СССР для продвижения на высшие вакантные посты в штаб-квартире ЮНЕСКО...
Дело в том, что на этот счет у нас есть вполне определенные и достаточно веские сомнения. С. П. Капица беспартийный. Уже одно это обстоятельство создаст серьезные проблемы. Естественно, что со всеми советскими сотрудниками Секретариата ЮНЕСКО, а тем более с директорами, ведется большая повседневная работа по линии парткома, партбюро, партгрупп, и не только в смысле политико-воспитательной деятельности, а и дачи им вполне конкретных заданий, поручений, рекомендаций, порой достаточна деликатного, а то и просто секретного характера. В случае же с С.П. Капицей возникнет ситуация, когда он окажется вне прямого влияния парторганизации, в неведении задач, которые ставятся перед советскими коммунистами, работающими в ЮНЕСКО.
Другая проблема — это наличие у жены С. П. Капицы, Татьяны Дамир, родственницы, как будто тетки, и других родственников, постоянно проживающих во Франции...
Вместе с тем у С. П. Капицы, по-видимому, есть немало шансов быть назначенным на директорский пост в ЮНЕСКО ввиду явных симпатий к нему со стороны Каддуры, заместителя генерального директора по науке... Просим ориентировать».
Подписано сие послание было Постоянным представителем СССР при ЮНЕСКО Александром Пирадовым. Разумеется, после такого «сигнала» ни о каком посте и речи быть не могло. Однако Сергей Петрович не сильно жалел о неназначении. Бюрократическая работа была явно не в его вкусе.
Американская наука советского происхождения
В 1983 году профессора Капицу вызвал к себе известный философ и социолог, академик Джермен Гвишиани.
— Сергей Петрович, - начал он, едва Капица переступил порог кабинета. – Решено выпускать у нас русскоязычную версию журнала Scientific American. Знаете вы такой?
Разумеется, Сергей Капица такой журнал знал. Старейший из действующих научно-популярных журналов, первый номер которого вышел ещё в 1845 году, выходил на нескольких языках во многих странах мира. В СССР его достать было, конечно, почти невозможно, но в научных библиотеках его фотокопии с купированными статьями и черно-белыми иллюстрациями на плохой бумаге были. Капица уже давно был знаком с его издателем Джеральдом Пилом, который частенько приезжал в Москву для того, чтобы заказать советским учёным очередную статью. За каждую он платил по 1000 долларов, что по тем временам было огромной суммой. Правда самим авторам из нее доставалась лишь часть, остальное шло в бюджет страны. Но и эта часть была достаточно большой. Пил встречался с Капицей и часто говорил, что мечтает о русской печатной дочке своего детища.
— Так вот, - продолжал Гвишиани. – Все мы понимаем, насколько сейчас важно информационное насыщение. Поэтому мы провели переговоры и заключили договор об издании в СССР на базе Scientific American и с использованием его материалов своего журнала. А вам мы предлагаем пост главного редактора. Кстати, с вашей кандидатурой согласен и издатель основного журнала. Вы же с ним знакомы, не так ли?
Конечно, продавать в наших киосках журнал «Американская наука» было неразумно. Поэтому для него требовалось подобрать нейтральное, с географической точки зрения, название. Французская версия называлась Pour la science, «За науку», немецкое — Spectrum den Wissenschaft, «Спектр наук», советское же стало именоваться «В мире науки». Однако на обложке, хоть и не крупным, но и не мелким шрифтом честно указывалось, что это перевод журнала Scientific American.
Редакцию разместили в издательстве «Мир», специализировавшемся на международной литературе. Фотопленки с заверстанными, но еще не вышедшими полосами американского журнала доставляли в Москву через летчиков Аэрофлота. У советской команды, до выхода головного номера, оставалось несколько дней на перевод и верстку. Из американского макеты изымались статьи, которые явно могли быть интересны только американцам, как, например, о разведении карасей в пригородах Лос-Анджелеса. Взамен ставилось то, что было интересно русскоязычным читателям: про раскопки в Новгороде, про демографические проблемы, про бурение Кольской сверхглубокой скважины.
Цензура в дела издания вмешивалась не часто. Лишь один раз уже отпечатанный тираж, 30 000 экземпляров, чуть было не отправили под нож. За упоминание фамилии Сахарова, что было хоть и негласно, но строжайше запрещено. Для того, чтобы как-то обезвредить въедливого цензора, пришлось главному редактору ехать на дачу к вице-президенту АН СССР и, в этом качестве, соучредителю журнала, академику Евгению Велихову. Академика Капица застал в бане. Большой демократ Велихов, услышав о проблеме, только спросил:
— А что тебе надо-то от меня?
— Напиши, что ты согласен. Вот тут, на полях, – сказал Сергей Петрович и протянул отпечатанную страницы с крамольной фамилией.
Велихов подписал и тем полностью деактивировал цензора. С мнением вице-президента Академии он спорить не стал.
В 1993 году издательство «Мир» прекратило работу из-за отсутствия финансирования. Незадолго до этого его директор Карцев уехал в Америку и на предприятии провели модные тогда «выборы администрации». На пост директора баллотировался юрисконсульт издательства Владимир Вольфович Жириновский, однако общее собрание его кандидатуру отвергла, как несерьезную.
Журнал перестал выходить, но главный редактор не оставлял попыток найти средства на издание любимого детища. Сделать это удалось лишь в 2003 году, благодаря помощи ректора Российского нового университета Владимира Зернова.
В конце прошлого века уже нельзя было встретить на нашей 1/6 части суши человека, который не знал бы профессора Сергея Капицу. Всенародная известность позволяла ему легко решать многие вопросы, которые для других били неразрешимы. Однако воспитанный и оставшийся настоящим английским джентльменом Сергей Капица пользовался таким своим положением очень редко и исключительно по острой необходимости.
Про профессора Капицу в Физтехе, где он вплоть до 1998 года заведовал кафедрой, ходили анекдоты. Студенты называли его не иначе, как «Сыном отца Физтеха». Рассказывали, что, когда молоденький милиционер на входе отказывался пропускать забывшего дома пропуск Петра Леонидовича, за него вступился начальник смены: «Ты что, с ума сошел? Кого не пускаешь? Это же отец «Очевидного – невероятного»!» И подобных баек ходила масса.
Но слава эта порой поворачивалась и совсем другим боком. В декабре 1986 года, через несколько месяцев после Чернобыльской катастрофы в Долгопрудный, где находился учебный корпус МФТИ прибыл некий человек, фамилию которого мы раскрывать не можем. Член общества «Память» он уже давно задавался вопросом, почему россияне живут так плохо. Конечно, на заседаниях общества ему толково объяснили, что виной тому – жиды, которые вообще стремятся уничтожить русских. Но что-то ему было непонятно. А именно – как кучка «жидов» собирается уничтожить сотни миллионов русских. И только после аварии Чернобыля он понял, что это и есть диверсия против его народа. И что виной всему не просто евреи, но евреи-учёные специально сначала строящие, а потом взрывающие атомные электростанции. А кто у нас главный еврей-учёный? Дойдя до этого нехитрого умозаключения, он зашел в спортивный магазин и купил в нем оружие, с помощью которого мир некогда был избавлен от другого опасного жидо-массона – Льва Троцкого. Ледоруб. С ним он и отправился в МФТИ, где Капица читал лекции. Подождав, когда профессор выйдет из аудитории, он подскочил к нему и нанес два удара ледорубом по голове. Однако учёный оказался далеко не такой слабой добычей, как старый революционер. Истекая кровью, он выхватил у нападавшего ледоруб, отбросил его в сторону и моментально скрутив нападавшего сдал его прямо в руки прибежавшей охране. Студенты помогли профессору, отвели на кафедру, усадили в кресло и вызвали «Скорую». Врачи диагностировали субдуральное кровоизлияние и отвезли раненого в нейрохирургическое отделение Боткинской больницы. После операции 58-летний профессор восстановился довольно быстро и уже вскоре возобновил лекции в МФТИ. Арестованного нападавшего суд признал невменяемым и определил на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Говорят, что после этого случая объемы посвящённого ему фольклора в институте резко упали. Зато историю о том, как старенький уже профессор и всенародный любимец, весь в крови, голыми руками обезоружил сумасшедшего бандита предавалась восхищённым шёпотом из уст в уста.
Ровно через 20 лет судьба подстроила ему еще одну почти смертельную ловушку. За рулем автомобиля «Вольво» 78-летний Капица направлялся в Переславль в гости к другу, академику Велихову. Примерно в ста километрах от Москвы в его машину на высокой скорости врезалась другая легковушка. Сергея Петровича спас ремень безопасности. Он получил ушиб ключицы и множественные повреждения мягких тканей головы. А вот автомобиль восстановлению уже не подлежал. Виновника аварии тогда установить не удалось.
Большая перемена
В конце XX века оставшийся почти без эфира и без журнала учёный получил взамен массу свободного времени. Которое отдал занятиям наукой. Только на этот раз объектом приложения умственных сил стала демография. Сергею Капице захотелось посчитать, сколько на Земле уже прожило человек и сколько ещё проживёт. Результатом стали две больших книги и ставшая знаменитой и общепризнанной среди демографов феноменологическая модель гиперболического роста численности населения Земли. Капицу считают одним из основоположников молодой науки о математическом исследовании социально-исторических процессов – клиодинамики.
В самом начале нынешнего века Сергей Петрович познакомился с телевизионным продюсером, в свое время поднявшим программу «Взгляд» и много других интересных проектов, Светланой Владимировной Поповой. Ей удалось сделать почти невозможное: не только возобновить на федеральных каналах телевидения выпуск «Очевидного — невероятного», но и вновь запустить закрывшийся уже 10 лет назад «В мире науки».
В 2008 году 80-летний Капица получил специальный приз «ТЭФИ» за личный вклад в развитие российского телевидения как бессменный ведущий программы «Очевидное — невероятное». 24 февраля 2008 года самой программе исполнилось 35 лет, а Сергей Петрович был включён в книгу рекордов Гиннесса как телеведущий с самым долгим стажем ведения одной передачи.
А вот дети Капицы по стопам отца не пошли. Никто из них не стал ни физиком, ни демографом, ни журналистом, ни телеведущим. Старший сын Федор – филолог, работал в Институте мировой литературы имени А. М. Горького РАН. Старшая дочь Мария – психолог в МГУ, младшая Варвара – врач.
Летом 2011 года у Сергея Капицы умер младший брат географ и геоморфолог Андрей Петрович Капица. Всю жизнь между ними сохранялись самые близкие отношения. Но в плане научной карьеры младший брат старшего обошел. В ней он дошел до члена-корреспондента Академии наук. Вполне заслуженно. Андрею Петровичу принадлежит последнее великое географическое открытие прошлого века. Еще в конце 1950-х годов ему «на кончике пера» удалось предсказать существование на Южном полюсе в районе станции Восток огромного подледного озера. И это его предсказание успешно подтвердилось в 1996 году.
Потеря брата на несколько месяцев выбила Сергея Капицу из колеи. Он даже слег в больницу. Однако долго там отлеживаться учёный не собирался. Приближался ответственный момент: выборы в РАН. Проходят они раз в 4 года и Сергей Петрович, которому уже исполнилось 83 года, прекрасно понимал, что если его не выберут сейчас, то уже не выберут никогда. Тем более он уже знал о злокачественной опухоли, которая несколько лет поедала его тело.
Не выбрали. Сослались на то, что учёный не успел вовремя собрать все документы. Хотя в частных разговорах почти все признавали, что Сергей Капица заслуживал звания академика гораздо больше, чем многие из тех, кто его уже носят.
Впрочем, спустя всего пару месяцев Академия частично искупила свою вину. В феврале 2012 года ей была учреждена специальная золотая медаль «за выдающиеся достижения в области пропаганды научных знаний». И первым ее кавалером стал Сергей Петрович Капица. Говорят, что первоначально в аттестате медали хотели записать, что выдается она «за популяризацию науки». Однако все знали, что Сергей Капица ненавидит слово «популяризация», а поэтому, опасаясь, что он откажется от награды, поменяли формулировку.
Летом с вашим покорным слугой, автором этой статьи, работавшем к тому времени под началом Сергея Петровича в журнале «В мире науки» уже полтора года, случилось несчастье. Споткнувшись о трамвайный рельс, я упал, и упал очень «удачно». Получил сложный перелом хирургической шейки плеча правой (рабочей для журналиста) руки. И Сергей Петрович, лежавший тогда в палате интенсивной терапии, лично звонил врачам с просьбой обратить на его сотрудника особое внимание. В результате меня оперировали не два, а целых пять врачей, которые собрали плечо буквально из осколочков.
А в августе его не стало. Сергея Петровича Капицу похоронили рядом с отцом, на Новодевичьем кладбище.
Генеральный директор Некоммерческого Партнерства "Международное партнерство распространения научных знаний", занимавшегося выпуском и передачи «Очевидное – Невероятное», и журнала «В мире науки», Светлана Попова заявила, что после смерти Сергея Петровича передача больше выходить не будет. Место главного редактора в журнале уже традиционно занимают Президенты РАН.
Валерий Чумаков, Москва
Фото: из архива медиахолдинга "Очевидное - Невероятное"
Легенды Союзного государства
Гагарин полетел в космос не один | Белорус и Я | Яндекс Дзен (yandex.ru)
Жорес Алфёров: "Не мог же я после этого сказать Черномырдину: катись со своим "Домом" подальше"
Самый народный учёный Яков ПЕРЕЛЬМАН умер от голода
Кинопремию "Оскар" создал сын минского старьёвщика
Семь интересных, но малоизвестных историй из жизни Хирурга и Архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого)
Мой телефонный разговор с Михаилом ЖВАНЕЦКИМ: "Батька всё сделал правильно"
76 лет назад нацисты превратили генерала Дмитрия КАРБЫШЕВА в ледяную глыбу