«Сибирский тракт» Андрея Пермякова — это травелог, дорожная повесть, и повесть не простая. Путешествие автостопом по бывшему Сибирскому тракту.
- Чуть-чуть о дорогах, самих по себе
А запах вокруг грибной. (Глава 3. Виктор Гюго дело сказал).
Трасса М7 «Волга» идёт от Москвы в Уфу, в значительной мере повторяя путь исторического Сибирского тракта со всеми его ответвлениями. Трасса М5 «Урал» тоже идёт от Москвы в Уфу, старого Сибирского тракта почти не повторяя. В Уфе они объединяются, далее втекая в Челябинск. При этом трасса сохраняет название М5 «Урал». Более того, её продолжение, трасса Р-254 «Иртыш», уходящая от Челябинска на Курган, Омск и Новосибирск, считается продолжением трассы М5. Это могло бы считаться обидным для трассы М7, но она-то знает кто здесь главный, отчего взирает в степи иронично.
В первой половине июня трасса М7 пахнет медоносами и грибами, а в её кировском ответвлении от Афанасьево до почти Перми вдоль неё цветёт белая сирень. Трасса М5, наоборот, пахнет свежайшей земляникой, а цветёт вдоль неё шиповник — от Умёта до Коломны. Кировское ответвление к трассе М7 формально тоже отношения не имеет, но трасса и над этим хихикает. Ибо она — Сибирский тракт.
Однажды мы ехали по трассе М5 «Урал» со взрослой девушкой Ириной[2]. Около Шацка нам продали вкуснейшей земляники. Мы ещё с водителем делились. Спустя неделю в Минске Ирина снова поела земляники и приключилась девушке тяжелейшая аллергия. В реанимацию попала. Приключись эта аллергия тогда на трассе «Урал», всё могло бы закончиться для меня печально, а для неё — совсем. Но обошлось. Может, трасса М7 «Волга» попросила соседскую трассу за нами приглядеть. Или не знаю.
- Семейные
Оказались раз мы с Дашей в поезде на Вологду. Едем, грустим. Стареем, получается: вот уже и не автостоп, а цивильный поезд с вагоном-рестораном, где текила (Глава 6. Возрастное).
На самом деле всякое бывает. Вот раз ехал в поезде от Иркутска до Москвы. Это четыре с лишним дня. Жарища, июль. В поездах же всегда Якутск, где вёсен и осеней, говорят, нет, а годовой ход температур необычайно громаден: либо стынь, либо пекло. Денежек по строгому расчёту на три посещения вагона-ресторана и два раза постоловаться у бабулек на перронах. Несколькими годами ранее бабулек с тех перронов попёрли, глупо сделав. Ведь человек, едучи в поезде более двух суток, грустен не за причиною тесноты, храпа и трезвости. Человек за домашней едою грустен. Сухпаёк, взятый из дома — ерунда, вагон-ресторан тоже не крёстная с котлетками.
А потом бабульки на перроны вернулись. Может, им по кризису послабление вышло, может, осознало начальство свою дурь. Хотя последнее — вряд ли. Несколькими главами ранее я ведь говорил про намоленное торговое место в Удмуртии. Там, где город Можга, возле конца объездной. Торговали в том месте небогатые люди вехотками дериглазной расцветки. Вехотками на Урале обзывают мочалки. А яркие цвета у мочалок это правильно и хорошо: такую сложней потерять. И полотенца там же продавали, и разное. Рядом льнокомбинат полуброшенный просто. Пока эти главы писал — запретили. Негигиенично говорят и противу норм. Здесь ведь даже конкурирующую фирму не обвинишь за неимением оной. Просто ехал начальник, увидел торговлю. С похмелья злой был, решил закрыть. Теперь сколько-то десятков небогатых людей станут ещё беднее.
Словом, бабушки на перроны вернулись, поэтому я еды с собою не взял. В Иркутске есть чем заняться, кроме запасания едой. Это очень весёлый город. Вот с веселья я и спал почти до самого Канска. Трудно спать пятнадцать часов, но коты же могут. Вот и я смог. Залез на верхнюю полку с номером двадцать четыре, там и остался. Только раз до ресторана сходил. И в периоды редких просыпаний слушал тётушек с нижних мест. Они непрерывно говорили, чуть выпивая, а один раз более крупная из них спросила другую:
— Он урчит и урчит. Как мы спать-то будем?
Урчал я. Бывает, я сильно храплю. Но тогда слышу и сам просыпаюсь. А урчу часто, значит. Но повернусь верно, так и не урчу. Раз ночью тётушки не будили, значит, больше не урчал. А чего урчать? Протрезвел же. И даже похмелье минуло. Трезвые разве урчат?
Утром тётушек уже не было, верхнее место напротив меня, двадцать второе, осталось пустым, каковым оно и пребывало всю дорогу, а вокруг жизнь жила. Основное население вагона составляли две бригады строителей — из Харькова и Гомеля. Они строили какие-то стратегические объекты на границе с Китаем. Отчего граждане Украины в 2015-м году, в самый разгар недобрых дел, занимались объектами на границе с Китаем, я не знаю, но, думаю, прикола ради. Меж собой бывшие собратья по СССР общались корректно, ругали только своих, и вообще в сравнении с отечественными вахтовиками, возвращающимися с Уренгоя-Нижневартовска-Ноябрьска казались созданиями равноангельскими. Те порою ещё до Перми не доехав, выбьют стёкла дурными локтями. Даже и зимой. Харьковчане, кстати, обогатили мой вокабулярий сложносоставным определительным «<…>[3] хохол», употребляемым как синоним крайнего удивления.
Белорусы ехали в основном по ходу от моего закутка (купе это ведь в купейном вагоне, а в плацкартном — закуток). Харьковчане — ближе к туалетной части вагона. А у нас состав пассажиров менялся. Хоть и неторопливо.
На момент, когда действительность обрела хоть какие-то очертания, нижние полки занимали полная бабушка со взрослой внучкой Ириной, а боковые — худенькая бабушка с пятилетней внучкой Анастасией. Они те боковушки долго занимали, до самой Тюмени, а нижние бабушка с внучкой ехали из Канска в Ачинск.
Имён бабушек я так и не узнал: внучки их, конечно, называли бабушками, маленькая внучка чужую бабушку тоже называла бабушкой, её умиляя, а взрослая внучка чужую бабушку никак не называла, употребляя нейтральные обращения вроде:
— Угощайтесь, пожалуйста.
или
— А знаете, вот у меня тоже похожий случай был.
Сначала взрослая внучка Ирина грустила по оставленному в Канске мальчику Сергею, а бабушка её утешала. Во-первых, говорила это ненадолго, а во-вторых, в Ачинске Виталик есть и ещё друзья. Затем юные барышни стали общаться меж собою, отчего Ирине были, наверное, признательны вахтовики. Маленькая Настя к ним всегда бегала, сначала радуя болтовнёй, а затем утомляя.
Не утомлялся лишь харьковчанин Игорь. Он рисовал Насте разные картинки, снежинок делать учил. За окнами вагона тихонько разгорался июль, а он снежинок вычурных делать учил. Но даже Игорь, думаю, обрадовался, когда Ирина Настю заняла. Занимала, занимала и усыпила. Очень трогательное зрелище — маленькая девочка спит на коленках у взрослой девочки. Кстати, коленки уже вполне себе… Стоп.
Настеньку снесли на её место отдыхать, а меж старшими затеялся разговор. Ирина в нём участия принимала немного, даже когда речь заходила про неё. Или чаще — про её обстоятельства. Тот разговор можно передать в форме диалога бабушек, но так будет неверно. Ибо разговор тянулся часа три, прерываясь на обсуждение огородов, политики, вопросов церковного устройства и вообще широкого круга проблем. Мы же лишь определим суть, касающуюся дел семейных.
Да, ещё уточним: худенькая бабушка рассуждала не торопясь, с выговором, иногда определяемым как «интеллигентный». Она и вправду долго работала учительницей в Ивановской области, а затем переехала с мужем в Ямало-Ненецкий округ, где опять долго работала учительницей. И сейчас учительницей работает, хоть и собралась уходить на пенсию.
Полная бабушка говорила обыкновенно и чуть поспешно. Она тоже учительницей работает. Точнее — в техникуме преподаёт. В техникум же и везла Ирину, документы сдавать. Ирина девять классов окончила, пятнадцать исполнилось.
Везла бабушка внучку, повторим, из Канска, где та жила с отцом и мачехой. Хотя не знаю: бывает ли мачеха, когда мать жива? Хоть и лишённая родительских прав. Ирина мама была дамой интересной. Судя по дочке, так и красивой, вероятно. Никогда не работала, вышла за будущего папу Ирины годиков в семнадцать. Он старше был вдвое, начальник уже тогда. Дом большой построил, на курорты возил. А она изменяла. Но Ирина от него, это точно.
Тут Ирина головою покивала: да, от него. Безусловно.
А потом мама Ирины ещё и пить начала. А папа Ирины в тюрьму попал. Так бывает с начальниками. Не слишком надолго, года на два, но за это время мама его успела оторваться вплоть до утраты родительских прав. В детский дом барышню не отправили, её бабуля к себе взяла. Вот эта, из Ачинска. Папина мама, конечно.
Освободившись, папа опять стал начальником, развёлся, женился, братика Ирине родили, её к себе вернули. Вроде, и хорошо всё, а вроде, папе не до неё теперь. И мама влияет. Каким макаром влияет не знаю, но бабушка сказала именно так: «влияет». Кроме того, появился вот Серёжа. Того Серёжу никто не любит — ни папа, ни мачеха, ни мама, ни бабушка. А Ирина любит. Решили Ирину увезти в техникум. В городе Канске тоже есть похожие техникумы, но она будет учиться в Ачинске, у бабушки.
Когда Ирина отходила за чаем, её бабушка жаловалась другой бабушке на девочкиного папу. Тут жалобы были простые. Будто из фильма «Джентльмены удачи». В смысле, «он хороший, но слабохарактерный», папа-то у Иры. Не знаю, может ли руководить большой конторой по лесообработке хороший, но слабохарактерный человек, однако из слов его мамы получалось так.
Изящная бабушка Насти сначала о семейных делах молчала, а потом тоже рассказала. У них история не менее весёлая. Анастасия наоборот: живёт с мамой, а от папы её прячут. Он её дважды похищал, увозя в новую семью. И несколько раз в суд подавал, требуя себе ребёнка. Обосновывал это материальным положением.
— Он зарабатывающий, но вспыльчивый.
Так сказала бабушка, мама Настиной мамы. Похоже на то, как сказала другая бабушка, мама Ириного папы. Словом, Настю теперь везли в Ямало-Ненецкий округ, а мама должна была лететь осенью, продав жильё.
— Она старший товаровед, работы хватит. Посёлок у нас закрытый, этот придурок не доберётся.
Я несколько раз засыпал, в ресторан ходил. Может, чего и упустил из разговора.
В Ачинске Ирину с бабушкой сменили Лена, Ксения и Снежана. До них, пока тут ехали Ирина с бабушкой, в плацкартном закутке стоял в основном запах шоколадок и апельсинов. Совсем не похожий на новогодний запах апельсинок и шоколада. Теперь запахло семечками, чипсами, иногда йогуртом. Дошираком временами, конечно. Немногие свободные пространства оказались заняты обильным багажом.
Снежана оказалась ровесницей Насти, ей тоже было пять лет. Ксения — постарше, Елена — ещё чуть постарше. Ксения Снежане приходилась мамой, а Елена — двоюродной тётей и ещё лёлей. Так её Снежана называла:
— Лёля, почитай мне?
Лёлями в некоторых областях Сибири называют крёстных матерей. Я про это знал, но всё равно смешно. Ибо в наших краях лёлями называют голых слизистых улиток без панцирей. А крёстных матерей называют коками, да и то нечасто.
Снежана познакомилась с Настей, они лазать в разные стороны начали. Настя побойчее, а Снежану тётя-лёля часто ругала. Один раз даже сказала:
— Щас ремень сниму, как <…>[4]!
Вахтовики смеялись. Их Ксения с Еленой заинтересовали больше предшествующих бабушек, они с вновь прибывшими барышнями стали в карты играть. Однако, не выпивали. Поезд в этом отношении попался суровый: наряд полиции, зайдя, оштрафовал молодых людей, распивавших пиво близ купе проводника. Не вахтовиков, но обычных пассажиров. Это редко бывает.
Харьковчанин Игорь теперь учил делать снежинки двух малявок. Он усатый и спокойный. А потом опять одну Снежану учил делать снежинок. Настя с бабушкой в Тюмени ж вышли.
А я Снежане загадки из её книжки загадывал. Она вообще обаятельный ребёнок. На самом деле, мама у неё добрая и даже тётя-лёля добрая. Вернее, так: они выйдут на более или менее длительной остановке, покурят сигарет More, сделаются добрыми, со Снежанкой играют, котов рисуют. Или сами её раскраски раскрашивают. Скучно ж в поезде. Час спустя делаются уже не столь добры, ругаются. Два часа спустя — весьма ругаются. Ибо курить охота. Не покурив, Елена делалась похожей на злую лису, а покурив — на пончик. Ксения же особого выражения лица не имела. Хотя по формальным критериям была миловидней.
Из разговоров сестёр меж собою и с вахтовиками, картина получалась такой: Ксения забеременела романтически, на выпускном. Будущий папа сразу уехал в Москву. Но любимую с дитём не бросил. Денег присылал и приезжал. Восемь раз за шесть лет. Один раз даже на три месяца.
Затем Елена тоже отправилась в Москву. Там подглядела: Александр живёт теперь неплохо, однокомнатную снял на метро Отрадное. Уводить парня не стала, а напротив, усовестила: забирай, говорит, Ксюшку с ребёнком сюда. Он и забрал. Елена вообще показалась дамой пробивной, убедительной. Сестрицу вот ободряла:
— Нормально всё будет. Тебе чего там на пятнадцати тыщах сидеть?
Ксения же предполагала худшее:
— Да нафиг. Месяца четыре, может, проторчу там. Хрен ведь я работу найду с дурой этой. Без неё, дак ладно бы ещё. Простынет, соплежуйка, меня выгонят. И ни садика там, ничего. Вот никаго толку от тебя. У-у-у!
И шутливо потянулась к спящей дщери, имитируя намерение удушить. Затем разговор перекинулся на рыбалку и охоты вкруг места жительства сестёр, а также особенности работы в тех краях. Вахтовики этим интересовались.
На станции Шарья, где поезд стоит четырнадцать минут, я купил бутылку водки и выпил её частью в вагоне-ресторане, частью — в тамбуре. Дежурные полицейские меня не обнаружили, но дамы утром пеняли в ироничной форме за сильный храп.
Примечания
[2] Это другая Ирина, не Кошка-Плюшка. Совсем не Кошка-Плюшка.
[3] Здесь было прилагательное, содержащее матерный намёк на то, что определяемое лицо находилось с кем-либо в половых отношениях, играя там пассивную роль.
[4] Здесь было матерное слово, имеющее своим значением угрозу удара и содержащее в себе похабное название женского органа.
- О хороших лицах
Конечно, некоторые люди к нам приходили, затем уходили, обижаясь. Или сначала обижались, затем уходили. Их немало будет в книжке. Я, про таких упоминая, стану делать оговорку: обиделись, ушли (Глава 11. Таможня, добро давшая).
Большинство персон, упомянутых в этой главе, прекратили общение со мной. Это печально, но так бывает. Так даже неизбежно, когда Интернет и радио начинают говорить, будто у одних людей лица хорошие, а у других — плохие. И людям с хорошими лицами нельзя общаться с теми людьми, чьи лица не так хороши. Но раньше всё было иначе.
Первый свой день рождения от переезда в Москву я отмечал, конечно, в ЦДЛ. В буфете, правда. Интересно было. Утром мы повели Евстратова Москву смотреть. В зоопарк сходили. Моржа пивом напоили. Он смешно так бутылку держал, булькал. Пролил много. Ластой нам махал, ещё просил. Сходили на Болотную, где тогда тусовались только неформалы в старом изводе слова — волосатые, панки, автостопщики и другой милый народ.
Далее к нам присоединились Валентина Чёрная, Владимир Жбанков и Андрей Егоров. Вот, собственно, это они со мной в последние годы и не общаются. Евстратову-то чего со мной не общаться?
Мы пошли обменивать Алексею железнодорожный билет ради более позднего его отъезда, и в какой-то момент Евстратов наш отлучился. Про его отлучку будет в финале этой главки побочная история, а меня пробило на попеть. Дело происходило в холле Ленинградского вокзала, а пел я Гражданскую Оборону. И, насколько помню, не «Всё идёт по плану», но песенку про слово из трёх букв. Подходят два охранника или мента. Я в сортах их плохо разбираюсь. И говорят, обращаясь почему-то ко мне:
— Молодой человек, вы, похоже, недавно в Москву приехали. Так вот: никогда не пейте с незнакомыми! Они вас опоят и обманут!
Надо знать Валю, Андрея и Володю. Это на самом деле совсем молодые люди с очень хорошими лицами. Гены, думаю, у них тоже качественные, но мы ПЦР не ставили и врать не будем. Мне же, напомню, исполнилось накануне 37 годиков и на моей от природы кирпичной харе уже появлялись следы образа жизни. Но охранники обратились именно ко мне, сочтя за своего. То есть углядели нечто родное они во мне.
Словом, хорошие лица вытянулись, а фраза «Они вас опоят и обманут» вошла в локальный фольклор.
Теперь побочная история про Лёшу Евстратова. Он там на Ленинградском вокзале отходил в туалет. Поскольку принцессы не какают, он, наверное, ходил руки мыть. Вышел на перрон, нашёл кафе с шашлыками, прошёл через весь зал, зашёл в кабинку, спустя время вышел из кабинки, пошёл к выходу. А ему хозяин:
— Дарагой, разве тут у нас туалет? Ты бы поел лучше у нас, да?
Ну, Лёша ответил нечто в духе: «если заведение выглядит, как туалет и пахнет как туалет, то, наверное, оно и есть туалет, а кушать в туалете западло». Возник разговор. Словом, он тоже нескучно провёл часть того дня.
- Бестиарий
Хрен ведь я работу найду с дурой этой. Без неё, дак ладно бы ещё. Простынет, соплежуйка, меня выгонят. И ни садика там, ничего. Вот никаго толку от тебя. У-у-у! (Глава 13. Семейные).
Живёт на белом свете клещ Адактилида. Самка этого клеща, родившись, отыскивает яйцо трипса, присасывается к тому яйцу, паразитирует, через четыре дня рожает пять дочек и одного сыночка, после чего помирает. Дочки повторяют мамину судьбу. Сыночек же вообще не кушает и погибает через несколько часов.
Трипс пожираемый клещихой, кстати, тоже малоприятный весьма насекомый, похожий на подгнившую серьгу ольхи. И яйца у него невыдающиеся. Не дай Бог так оголодать, в общем.
Вы поинтересуетесь, откуда в Адактилиде-маме берутся оплодотворённые гермии для рождения детей? Так тут всё просто: этот самый сыночек залазит на своих сестриц ещё в брюхе матери, отчего те беременеют и начинают маму подгрызать изнутри. Сгрызши и полиняв, выползают вон прямо через покровы тела. Т. е. спиногрызы, как есть.
Так вот, дорогой читатель: когда тебе покажется, будто твоя жизнь коротка и неинтересна, когда тебе покажется, будто дети твои непочтительны, доставляя много хлопот, когда половые привычки ближнего представятся тебе странными, вспомни, что где-то на белом свете живёт грустная мандавошка Адактилида.
Думаю, такого рода создания специально даны нам в назидание и утешение. Да не уподобимся мы ей вовек!
Продолжение следует...
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 1
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 2
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 3
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 4
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 5
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 6
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 7
Сибирский тракт и другие крупные реки: автостоп, литературный драйв и все-все-все. Часть 8
