Приключилась у меня тут светская жизнь. Шурины одногруппники-ветеринары пригласили нас в Вологду на спектакль "Алые паруса". Не сказать, чтобы я шибко хотела ехать, учитывая болезненную суету последних недель, но пожалеть не пришлось.
Оказалось, постановка не что иное, как мюзикл Максима Дунаевского, и пара песен из него уже крутятся у меня в машине. Если у вас есть возможность сходить на этот спектакль, то, клянусь - не пожалеете! И не стремитесь в первые ряды - действо происходит в основном на втором уровне сцены, поэтому из центра зала смотреть лучше.
А вот следующий день мы посвятили поездке в Спасо-Прилуцкий монастырь на окраине Вологды и посещению архитектурно-этнографического музея под открытым небом в Семёнково, что в 20 км от областного центра.
День выдался удивительно-весенним, и мне вспомнилось, как красиво в эту пору в наших вологодских монастырях, где стены белее ваты облаков, купола отражаются в лужах, а птицы вторят колокольному звону.
В Прилуках я не бывала раньше никогда, разве что десяток лет назад походила вокруг его стен, да вот недавно на поезде проезжала мимо. Монастырь действующий, но часть территории открыта для бесплатного посещения, в том числе, и выход на стены.
В монастырях особая атмосфера, характеризующаяся своей дисциплиной, правилами, тишиной, которые я сравниваю для себя с библиотекой. Помните, какими бы мы ни были в детстве шаловливыми, мы знали, как должно вести себя в храме книги.
Мне кажется, даже невоцерковлённый человек, приходящий в монастырь, как обычный турист, не может не почувствовать благость намоленных мест. А уж когда слышишь колокольный звон, то и вовсе испытываешь некое очищение внутри.
Хорошее место. Спокойное, тихое...
Отправившись из Спасо-Прилуцкого монастыря в деревню Семёнково, мы и не думали, что так много времени проведём здесь, поддавшись очарованию старых изб.
Даже я, так фанатично любящая всё деревенское, предполагала лишь пропрыгать по "искусственной" деревне, полюбовавшись на дома, которые уже видела несколько лет назад, и скорее отправиться домой.
Но стоило нам ступить на крыльцо первого из четырёх домов, в которых открыты экспозиции, жизнь будто остановилась. Нас привечали радушные смотрительницы музея, мы шагали по широким половицам дворов, пригиная головы под невысокой окосячкой дверей, и с азартом, охватившим всех разом, рассматривали жизнь - ту, которая нам неведома.
Повинуясь какому-то врожденному инстинкту, я заокала и, сближаясь с сотрудниками музея исконно вологодскими словечками, начала выбирать, в какой избе останусь хозяйкой.
Я выглядывала в окошки, представляя, какими видами стану любоваться, шарила руками лавки и столы, примерялась к полатям и вспоминала, что и в моём дому такие вот вторые, зимние, рамы с лотком, собирающим конденсат оттаивающих под припёком утреннего солнца морозных узоров. Обыденность, уходящая из нашего обихода так быстро и неумолимо, что нынешние детишки уже и не познают этой науки быта и столярного дела.
А надраенные дресвой полы и столешницы? Ведь уже и я не застала того времени, хотя без труда могу отличить этот камень от других, благодаря рассказам родителей.
Подстолья с балясинками, обязательно связанными внизу поперечиной... Лавки вдоль стен... Это я ещё помню в бабушкином доме.
А вот школьные парты - такие, как в старых фильмах... за которыми всегда мечталось посидеть - почему-то казалось очень интересным вставать, поднимая досочку, будто крышку пианино.
Не удержалась и поигралась в учительницу, пересадив Шуру с первой парты на последнюю)).
Посидела на высоком крыльце, а в другом дому вышла на такое же крылечко, глянула на улицу, представляя, как набашённая стояла бы, завлекая женихов.
А женихи-то, глядь, да и вышли из-за угла. Ох, ноги сами в пляс пустились под гармонь! Тоже - забытое!!! А ведь какой выход удали, настроения - русская плясовая да частушка....
Всё мне по душе в этой деревеньке! Даже лужи, по-хозяйски заполонившие луговину.
И кошка-ласкобайка, развалившаяся на лавке в одной из изб.
И ставенки расписные - нехитрый узор, а идёшь мимо в пасмурь да и улыбнёсси, коли не завистливая. А кому худому эдакие ставенки, как кость в горле - знать, зажиточный хозяин!
Всё на виду в деревне... Всяко жили. Иной и хотел бы побогаче быть, да родятся дочки, десяток к ряду, за кажной приданное дай, а какая работница из девки? С одним сынком хозяйство тяжело даётся. Так было в семье моего деда, что ушёл примаком в богатую семью, женившись на не пышущей здоровьем девушке.
После её смерти в очередных родах, дедушка женился второй раз. А пошла за него такого - много старше и с выводком ребятишек - моя бабушка, которую бросил уехавший на заработки муж. Так и сошлись они, народив ещё шестерых. И живут мои родители сейчас, выходит, в доме, принадлежавшем семье первой дедушкиной жены.
Ходила я по семёнковским улицам и думала, кто бы ни жил в этих домах, купцы ли, зажиточные крестьяне, отличало их одно: хваткость к жизни. Мужик держал в своих руках огромную семью, отвечая и за родителей, и за детей. Мало кто из них на печи-то лежал, ничего не делая. А если и лежал, значит заработал.
Другой раз гляжу передачи, где в забытых родиной деревнях живут ещё старики, и сердце сжимается, когда говорят они: "а ничего в жизни не видал, работал только"... Неужто и вспомнить нечего? Но начинают рассказывать, как молодыми гуляли, как войну выстояли, как страну подымали, и гордостью светятся их глаза, ненапрасностью прожитой жизни.
И после всех этих дум, что крутились у меня в Семёнково, буквально на следующий день попадаю я у родителей в деревне в дом, который помню с детства совсем другим - светлым, ещё хранящим заботу мужских рук и согреваемый неспешным бытом двух сестёр Павлы да Нюшки Кириных, державших тогда и корову, и овец, и огород. Нынче же дом этот доживает последние дни.
И как-то я не смела войти в него раньше, а теперь, преодолевая страх, прошла под полуобвалившуюся крышу, испытывая потребность сохранить хоть что-то из никому не нужного.
Но поздно. Среди размокших под снегом куч разворошённых кем-то вещей, ставших теперь хламом, нахожу лишь немые свидетельства жизни, о которой, вроде, и знаю, но держа в руках документы, воспринимаю теперь совсем иначе.
С удивлением осознаю, что Кирины - это не фамилия, а деревенское прозвище, по отцу - Волкову Кириллу Федоровичу. А значит, по родне Павла и Нюшка были Ване Волкову, что жил на горе.
"Обязательство на поставку государству в 1954 году мяса, молока, шерстки и кожевенного сырья" - обращаю внимание на тираж 12 700 000 экземпляров, по количеству "поставщиков", видать...
30 кг мяса, 55 литров молока, 30 яиц и 5 свиных кож весом от 4 кг каждая. Молоко и яйцо расписано по месяцам, за недоимки - штрафы. Курей нет, яйцо сдай.
Всё задокументировано, подписано - исполняй.
И трудись. За трудодни.
А для мотивации - выписка из решений съезда.
Такая книжка выдавалась каждому колхознику, не имевшему членской книжки, которая, как правило, оформлялась на главу хозяйства. В конце каждого месяца в эту членскую книжку заносились данные трудодней всего семейства из их вот таких личных книжек.
Но знаете, что ещё подумалось на фоне осознания, как глумились над колхозниками? Вот нашлась корка от пачки папирос. А на ней цена пропечатана. И десятками лет цены эти не менялись.
Хорошо ли, плохо ли жилось колхозникам в ту пору, думаю, тоже по-всякому бывало. Колхоз колхозу рознь, в каждом свой председатель, свои угодья. Только уверенности в завтрашнем дне у них побольше было, думаю. И веры. В светлое будущее.
А нынче от той веры остались только драночные гвозди, торчащие из досок обрушившихся крыш...
Если вас задели мои слова и воспоминания, то почитайте мой рассказ про бабушку Павлу Кирину и помяните её добрым словом.
