Познер forever! Кажется, он был, есть и будет. Непобедимый, вечный профи, блестящий интервьюер, интересный собеседник. А ведь ему скоро 87! В чем же секрет его непотопляемости?
Все мы все родом из детства. Можем ли мы преодолеть наши подсознательные страхи, которые давят на нас всю жизнь?
Мой опыт говорит о том, что да, можем преодолеть. Но это очень трудно. Потому что, я так думаю, большинство людей вообще не отдают себе отчет в том, что они есть. А для того, чтобы что-то преодолеть, надо хотя бы понимать, о чем идет речь. Прежде чем лечить, надо поставить диагноз.
Я читала, что у вас с отцом были сложные отношения. Вам как-то удалось их наладить?
Да, но, к сожалению, слишком поздно. Всего за пять лет до его смерти. Благодаря моей второй жене Кате. Она сумела объяснить отцу, что он был не прав. Конечно, не прав, он же все-таки был старше меня намного. И как старший человек, и как отец он должен был быть более мудрым.
А мама?
Это другое дело. С мамой были очень близкие отношения. Мама была другом, мы просто очень друг друга любили…
Отец давил на вас?
Он считал, что я должен выполнять все, что он велит, беспрекословно. А к этому добавились и другие нюансы -- политические, когда мои взгляды перестали совпадать с его. Были, конечно, и сугубо личные вещи, которые меня настолько задели и ранили, что я как-то внутренне от него отгородился. Конечно, он мог бы со мной поговорить по-человечески -- как отец с сыном, но он этого не сделал. И вот в этом была его ошибка, а не моя. Но, к счастью, Катя все-таки сумела на него повлиять. Она была сильная и красивая женщина. А отец всегда был падок на красивых и сильных женщин.
Получается, что идет «борьба борьбы с борьбой» с собственными родителями?
Да, да, да. Это же не новая вещь. Она -- постоянная. Да и периодически возникающая ревность… Мой папа был очень привлекательным, видным мужчиной, он привык к женскому вниманию. А я в свои 17--18 тоже был довольно симпатичным парнем. Мне даже говорили, что я был красавцем, и женщины обращали на меня внимание. И, как ни странно, это тоже стало причиной для некоторой ревности со стороны отца. Я уверен в этом. И это было очень больно сознавать…
Однажды в интервью вы сказали, что вы человек, не русский по характеру, что вы здесь чужой. И был эпизод в вашей жизни, когда вы хотели уехать в США, но ваш отец был против.
Да, это так. Он был не просто против моего отъезда. Он пригрозил, что сообщит о моем намерении в КГБ и сделает все, чтобы меня посадили.
И вы поддались на шантаж?
Вы понимаете, возвращение отца в СССР – это был непростой поступок. Это был очень серьезный шаг. Он отказался от очень хорошей жизни на Западе, поскольку был человеком идеи, политических убеждений…
Ну как же? Он же был эмигрантом…
Не он был эмигрантом, эмигрировали его родители, когда ему было всего 14 лет. Его никто не спрашивал, а он не хотел уезжать из России. Ему революция казалась самым замечательным делом на земле. Что наконец наступит по-настоящему справедливое -- не на словах -- общество…
Это в 14 лет?
Да, и позже. Он жил в Германии, Франции, США. И видел всемирный крах 1929 года, положивший начало Великой депрессии. И была страна, Россия, которая в том же самом году приняла первый пятилетний план и в которой, насколько он знал, не было безработицы. В которой все было чудесно… А уж война -- кто ее выиграл? Красная армия! Эта победа стала еще одной причиной, из-за которой его все сильнее тянуло в Советский Союз.
Помню, когда мне было семь лет, шла война -- и мы уже жили в Америке, отец к двери шкафа прикнопил контурную карту. И показывал мне Ленинград, Москву -- и черным карандашом отмечал наступление немцев. И говорил, что им никогда не взять Москву. Потому что фашизм не может победить социализм. А затем красным карандашом рисовал контрнаступление Красной армии… Вот мой первый политический урок. Понимаете? И поэтому когда он нас сюда привез, это была колоссальная ответственность перед всей семьей показать на деле преимущества советского строя. И каково ему было узнать, что его сын отказывается здесь жить? Это было невозможно. Это я как раз понимаю.
Но вы все равно пошли против отца?
Пошел -- и против его идеологии, и против того, что он полагал, что СССР -- лучшее место на земле. И что наконец сын, то есть я, осуществит все его мечты...
Вы приехали сюда в 1952 году. Что осталось в памяти от приезда? Первые ощущения?
Я очень много помню. Вот вам два эпизода... Брест. Граница. И самое яркое впечатление -- знаете, я долго от себя его почему-то прятал. Отталкивал. На перроне – военные, офицеры с железными зубами, какие-то очень грубые на вид. И очень, в общем, страшные. А Москва… что она белая, вся в снегу, машин-то не было. Снег скрипит под ногами. И вот такие снежинки, огромные, медленно падают в свете фонарей. Троллейбусы -- с наледью внутри. Внутри – наледь! И можно было писать на стеклах пальцем…
Они и сейчас такие… А почему для поступления в МГУ вы выбрали почвоведение?
Не почвоведение -- биофак. Я очень увлекался Павловым. Я читал его книжку об условных рефлексах и решил, что это то, чем хочу заниматься. Открывать тайны, так сказать, человеческого мозга. Я до сих пор считаю, что нет ничего интереснее. Для меня ни космос, ни ядерная физика даже рядом не стояли. Для чего нужны все эти миллиарды клеток в мозге, мы же не понимаем -- а это феноменально интересно. Но примерно к третьему курсу я понял, что я не ученый. Ученый имеет особый образ мышления, которым я, к сожалению, не обладаю. Тем не менее биофак я окончил. И не жалею нисколько. Я много чему там научился.
После пяти лет учебы, да когда еще предлагали аспирантуру, я решил в науку не идти. Слава богу, что я не поддался давлению близких. Иначе стал бы самым несчастным человеком и занимался бы тем, чем я не хотел заниматься. Я очень долго искал себя – в смысле дела по душе. Но ведь нашел! И если бы я тогда не проявил упорства… Может быть, моя главная черта – вот такое упрямство. И терпение. Вот это у меня в высокой степени есть. С этим мне повезло.
Продолжение скоро, подпишись на наш канал и читай:
- "Моя встреча с Владимиром Зельдиным за три года "до" ЗДЕСЬ
- "Почему в конце жизни люди плюют в своего бога?" Возможно, это был последний разговор с Арменом Джигарханяном о любви
Вера Илюхина, Москва, специально для «Лилит»
