На горизонте моей деревенской жизни замаячила самая волшебная пора, которая - ах, как я надеюсь! - приоткроет мне сокровенные тайны весны.
А ведь многие из них я уже подглядела в прошлом карантинном году, оставшись в деревне на удалёнку.
Приезжая прежде лишь по выходным, я отмечала преображения природы недельными вехами и всё пыталась понять, представить: как, в какую ночь - а то, что эти чудеса случаются именно ночью, я и не сомневалась! - разбухает белая вата, скрывавшая русло Мотомки, и тягучая заварка воды, текущей с торфяного болотечка, на несколько дней становится родниково-прозрачной?
В эти же дни проступают на просёлочных дорогах летние лужи, с каждой ночью промерзая в ширину льдом, толщу которого ещё нельзя разбить каблуком сапога, но заезжий тракторок легко превращает его в кашу, и тогда, особенно на закате, пахнет эта лужа весенней свежестью.
Может и к лучшему, что в наших краях русло канала Мотомки совсем узкое, и мне не посмотреть ледохода, что случается на больших реках, а то ведь отправилась бы я в путь на одной из белых льдин - посмотреть неведомые берега.
Со всех пригорков по тоненьким ручейкам под снегом вода набегает в Мотомку, будто тайком, но однажды - не пропустить бы этот день! - запреты рушатся, и тонут макушки берёз в глубине располневшей реки.
В эту пору появляются первые проталины, и можно принести из леса веточки черники, которая, поначалу прикорнув на подоконнике в банке с водой, всё же не в силах противиться солнечному теплу и выпускает не только листики, но и фонарики цвета.
Солнце, почуяв власть, топит льдины, и большая вода сгоняет их вместе с осенним мусором к бобриным плотинам, где солнцу ещё проще избавиться от зимних коростин.
Ворчунья-зима достаёт по ночам белила, да только совсем на донышке осталось в её банках надоевшего всем бесцветия, и я не сержусь на её капризы, жалея их недолговечность.
И хоть нет ещё на оголившихся от снега полях ничего, кроме осенних красок, но стоит пролиться первым слезливым тучам, как под толщей полёгших прошлогодних трав начнётся невидимое шевеление. Я жду это время.
На самой кромке весны, там, где под пухлым многолетним слоем соломы некошенных трав уже пробили свои ростки крапива и осот, главенствует вода - она течет отовсюду, спускаясь неслышными нитями к бурным ручьям, которые точно знают, как добраться до обмелевших за зиму рек. Изголодавшиеся, они пьют, не ведая краёв, и, охмелев, плещут налево и направо излишки, опрокидывая небо на поля.
И тогда в моём мире, который летом не ведает иной воды, кроме тонкой нитки иссохшего истока реки, растекается под самые окошки гостевого домика озеро, подкидывая золота в закат.
Пристывает Мотомка по утрам хрумким зеркалом, а к обеду расходится кругами от утиных заплывов.
И стоит мне сбрякать дверью, как взлетают из заводей с шумом белобрюхие селезни, продолжая свои сражения уже в небе, а утки тихо жмутся в берега, как и я, следя за победителями.
Апрель безумствует с утра до вечера, каждый день придумывая что-то новенькое. Брызжет закатным светом по притихшим опушкам, лаская берёзовые ветки, сверкает примёрзшим снегом по полям, студит скворешники, выжимает плёнкой льда уток-торопыг с реки.
И только тетеревью всё нипочём - токуют по утрам, раздражая коровинских собак, соблюдая вековые сроки.
На поле за рекой курлыкают журавли, разбирая кровати и планируя ранний вылет.
На пруду две утки, не сыскавшие пока женихов, обсуждают вызывающее поведение парочек, тихо милующихся в заводях под прибрежными ивами.
Первый скворец, только приземлившийся с дороги на макушку соседской ёлки, насвистывает, уточняя - первый ли он, лелея в тайне мечту занять лучшую квартиру.
Даже, откуда ни возьмись, взбудораженные бабочки то и дело влетают ко мне на балкон с чердака и, шелестя новенькими крылышками, разлетаются в жизнь.
Вот-вот проснутся лягушки и вся эта ожившая с зимы суета не прекратится даже тогда, когда солнце спрячет в карманы дальнего леса свои белёсые лучи.
Вечер - звонкий и золотой или тихий и малиновый - заглядывает ко мне в окно и гонит прочь из дома в поля.
Пока не раскинул май зелёные ковры на луговинах, на пустырях тянутся к солнцу цветки мать-и-мачехи, словно подружки, сбиваясь в хороводы... Колосятся на припёках тонюсенькие стебельки крокусов, робко распуская бутоны... Золотится ива по опушкам, маня первых бабочек и шмелей....
Но по лесным опушкам и кустовьям вдоль дорог жмутся сиреневые первоцветы. Крохотная медуница клонит к земле лепестки, а сорвёшь - до того безвольная в ладошка становится, что диву даёшься - сколько мужества в этом робком цветке, избранном скрашивать межсезонье.
Много противоречивого в природе. Волчье лыко - словно сакура наших северных лесов, благоухает нежным цветением на обнаженных прутиках, и пройти мимо, не задержав взгляд - невозможно. А вызреет сиреневый цвет ядовитой ягодой.
Первая радуга широко раскинулась над полем, купая пятки в речных разливах и, похоже, ничуть не заботясь о том, к месту ли её семицветие над примятыми снегом полями.
Даже солнце перед тем, как усесться в свой ночной экипаж, ожидающий на горизонте зачинающихся белых ночей, заглянуло вместе со мной на дальнюю опушку, чтобы удостовериться, что радуга взаправдашная и светит абсолютно добровольно.
Прошёл первый весенний ливень, смыл остатки снега в лесах, и наша Мотомка снова вспухла полноводием. Только теперь она никуда не спешит, понимая, наверное, что всё равно уже опоздала.
Отгремели утиные свадьбы, ни единой парочки не встретишь - милуются украдкой по заводям. Разве что увидишь одинокую уточку, которой то ли жениха не хватило, то ли сама красотой перед подругами не вышла, тоскливо жмётся к бережкам пруда, с надеждой выглядывая в небе такого же несчастливого.
Мне кажется, за прошлую весну я слюбилась с нашей речушкой - столько в ней тихой радости и тишины, столько тайн и красоты, что я и сама удивляюсь, как прежде замечала в ней лишь заболоченную протоку, служившую когда-то сплавным каналом?
А неба так много бывает ещё разве что в августе. Только в августе кажется, что оно падает на тебя, а вот в мае - заставляет взлетать мечтами под высоченный купол.
Оно проглядывает сквозь голые леса на горушках, стелется к позеленевшим полям, ползёт угрюмыми тучами и блестит звёздными дырами в полнолуние.
Расцветающий мир наполняется звуками. Птицы щебечут на все лады, и я уже не разбираю, кто, с кем и о чём. Во всём этом гомоне различаю один понятный мне звук, но успеваю лишь начать вопрос: "Кукушка, кукуш...", как собеседница моя равнодушно пролетает мимо, так и не ответив.
Истоптав окрестности, брожу с каждым днём всё дальше от дома, рискуя повстречаться с лесными жителями покрупнее кукушки, только манит меня дрожаще-неуловимое великолепие весны.
Вот-вот закончится, оборвётся оно, едва поднимется в пояс трава, скрыв всё то, ради чего мне не лень опускаться на колени, чтобы вдохнуть, дотронуться, оставить в памяти.
Расправятся рулончики папоротников, и станут берега ручья привычно-летними.
От того в одну из белых ночей впрыгиваю в сапоги, накидываю кофтёнку и выхожу в мокрый туман за Светкиным бором.
Будто звёздочек на Млечном пути, рассыпано по первотравью прозрачных бусин - считать, да сбиться.
Как же много таких мест, с виду обычных красотой своей, но у каждого из них есть всего один волшебный миг, в который всё преображается:
когда каждый рассвет или закат - яркий и солнечный - красит воду в розовый цвет или превращает её гладь в недвижимое зеркало...
когда густой снег покрывает небесной ватой неприглядный в наготе зимний лес...
когда молоко тумана жмётся к куцым опушкам...
когда загулявший заморозок колет миллионом иголок первую траву...
когда осины горят красными всполохами, выделяясь среди желтеющих берёз...
когда куёт прозрачные льды поздняя осень...
Да мало ли таких моментов? Но совпасть с ними - воистину радость... Уловить, задержать взгляд, остановиться - и чем чаще, тем проще угадывать, а где же будет следующее волшебство природы?
И стремиться туда, чтобы не опоздать....
Жду свою весну!
