Дерзкий и деликатный, фантастически одаренный, образованный, с замечательным чувством юмора, иронично смотрящий на окружающих, равно как и на самого себя, саркастичный, с острым как бритва языком, обладатель соблазнительной улыбки (Падший ангел — недаром?) и просто несусветный красавец — всё это, причудливо переплетаясь, объединяется в образе потрясающего Артиста — Николая Цискаридзе.
Но с этим героем я познакомлюсь гораздо позже, а пока, обожая балет с тех самых пор, когда — в возрасте пяти лет — пересмотрела все спектакли Мариинского театра, я сижу в зале Большого на одном из премьерных спектаклей «Пиковой дамы» в хореографии знаменитого Ролана Пети: в главной партии Германна — Николай Цискаридзе.
Конечно слышала, конечно о нем читала, но не знакома и, более того, к стыду своему — не видела. Позже — восполню этот пробел.
Начинается спектакль, на авансцене развивается и идет действие, а почти у самого задника возникает фигура, я не вижу его лица (почему-то мне кажется, что оно закрыто ладонями — может быть, аберрация памяти?) — но! но! — фокус внимания мгновенно сосредотачивается на нем, как крупный план, и больше не вижу уже никого. Таков, я думаю, магнетизм Таланта, та мощная встречная эмоция, которую он рождает.
В балете существует такое важное понятие, как техника, но техника — не моя прерогатива, пусть этим займутся критики. Я говорю лишь о том эмоциональном ударе, который со мной произошел. Бывает, что один взмах руки, поворот головы, выразительность тела мгновенно завораживает тебя, и неважно, что скажут тебе потом эти самые профессионалы, как расчленят и раздерут на части они, знатоки, каждое мгновение этого пластического узора, мне совсем не нужно знать о, может быть, допущенных технических ошибках — для меня ценно то волнение, которое рождается в моей душе при взгляде на сцену.
Потом, после спектакля, меня проводят в его гримуборную, и он, незнакомый мне, с уже «ушедшим» лицом Германна, но еще не приобретенным своим, со смытым гримом, в полотенце — уже полуздесь, но какой-то частью души еще там — улыбается, что-то спрашивает, а я не могу расстаться с увиденным и испытанным счастьем, — волнуюсь и что-то невразумительное лепечу. Так бывает всегда, когда после вздоха восхищения не хочется возвращаться и не можешь выдохнуть.
Я никогда не перечитываю книг, которые меня потрясли, не смотрю по второму разу фильмы, которые меня ошеломили, я хочу оставить в себе только то первое удивление, радость испытанного и прекрасное «непонимание» — как же это сделано?!
Именно этот бесценный подарок я получила, увидев Цискаридзе на сцене.
Драматическим артистам дано слово; это проще для понимания, оно само уже несет в себе информацию, оно обладает к тому же собственным мелодическим рядом, и все это позволяет передать смысл и оттенки состояния, оно, в конце концов, уже само по себе — эмоциональное воздействие. К сожалению, драматические артисты редко задумываются, какую мощную энергию, какие выразительность и темперамент несет в себе тело, как оно само может все рассказать и, не используя все это, мы (драматические артисты) так часто на сцене выглядим как «говорящие головы», у нас бессмысленные руки, ничья походка и бездарная спина.
Глядя на его Германна, я считывала все его внутренние монологи, все психологические переходы, когда нет ни одного «пустого» мгновения, ни одного не говорящего или не кричащего жеста, взгляда, незаполненности, ни одной неточности чувств.
Хоть и не нужно поверять «алгеброй гармонию», но и в таком, казалось бы, абстрактном, иллюзорном и приподнятом над реальностью мире, как балет, мне всегда хочется испытывать не только эстетическое, но и интеллектуальное наслаждение. И все это дарит мне Николай Цискаридзе.
Наверное, коллеги, друзья, партнеры и хореографы, общающиеся и работающие с ним, нарисуют «своего» Цискаридзе, вступив в противоречие и антагонизм друг с другом, и это вполне естественно: ведь степень его актерского и личностного дарования такова, что он имеет право — и более того — все основания быть не только раздвоенно-единым, но и многолико-единым. Он может и не обязан подходить или быть любимым всеми уже хотя бы потому, что одухотворенность таланта и яркая индивидуальность воспринимаются каждым в соответствии с его собственным объемом. Но каким бы непонятным или даже раздражающим он ни был для кого-то — он всегда выносит на сцену благородство и высокую культуру своей профессии.
Артисты редко ходят в театры как зрители, но Цискаридзе и здесь не стоит в общем ряду. Мы иногда пересекаемся на чьих-то спектаклях, иногда вдруг идем куда-то вместе, и всегда его оценки говорят о глубоком и тонком понимании театра, а если он приходит ко мне на спектакль, я «пытаю» его с пристрастием и знаю, что он не будет меня обманывать, а скажет подробно про все «не» именно потому, что уважает профессию «артист» и не позволит себе просто формальных или комплиментарных высказываний.
При такой, казалось бы, разности наших профессий у нас есть и общая территория, к тому же он обладает очень точным взглядом, гибкостью восприятия и тонким пониманием актерской природы. Он никогда не бывает банален в своих оценках, с ним интересно спорить, хочется соглашаться и безумно весело даже просто болтать.
Может быть, Галина Сергеевна Уланова, с которой он начинал, поступив в Большой театр, ввела ему эту инъекцию драматического актера; столь разные партии: характерные, трагические, романтические — и всегда свой собственный рисунок роли и единственность исполнения.
Я хожу в балет учиться. Учиться распределять свое тело, эмоции и чувства в пространстве, соединять все возможности, которые плюс к данному нам слову дарит тело: я с таким наслаждением смотрю на эти «приливы и отливы рук», на выразительное некасание, импульс, когда пластическое решение может сказать больше, чем все произнесенные слова. Они не плачут на сцене, как мы, но от этого ничуть не меньше сила нашего соучастия с происходящим.
Кого-то этому учат, кто-то владеет этим даром воздействия врожденно, кто-то слышит в себе эту музыку своего персонажа — как много это чувство-знание дает Умному Артисту. Цискаридзе умен, молод, безумно талантлив, и какое же это наслаждение для нас, зрителей — читать мысли и чувства, так точно сформулированные пластикой! В ней заключен потрясающий артистизм, эмоция движения, выразительность, взлет и чистый восклицательный знак!
Всем этим абсолютно владеет Николай Цискаридзе, потому что он — Артист с о-о-очень большой буквы.
