Сухие полынные ветры крутили в степи перекати-поле, усталое позднеавгустовское солнце щурилось с выцветшего неба грустно и прощально. Ещё до холодов было далеко, как до луны, но эта солнечная грусть чувствовалась, рождала печаль в прозрачном воздухе и проникала в душу - больно и сладостно. Луша нагружала в тележку хрустящее, колючее сено, козы в этом году приходили с высушенного, почти пустынного от бешеной жары, луга не сытые, приходилось подбрасывать им еды, хоть и не хотелось, рановато. Луша брала на вилы понемногу, осторожничала, мало ли, все таки живот уж не маленький, седьмой месяц пошёл. Ещё немного, вернётся Андрей, ему работу продлили на три месяца, уж больно хорошо шло. Денег отложил немного, на дом почти хватало, тем более руки у него хорошие, мужские, половину дел сам сделает. Мысли у Луши текли рекой, ленивые, сонные, распаренные вечерней жарой, но думать о муже было приятно, сладостно. Наконец, она отвезла тележку, вывалила сено прямо на пол, стряхнула с фартука сухие травинки и пошла через двор в палисадник, набрать груш-дулек на компот. Поспели они в этом году раньше срока, все вызревало быстро, такое лето. И пахли так, что хотелось их до одури, прямо с ветки в рот, но много не съешь, скособочит, на то и дичка. Луша набрала полный фартук, повернулась было к калитке, но за плечо её кто-то тронул - ласково, настойчиво.
-Ты погодь. Не спеши, Лукерья. Сказать что хочу.
Луша обернулась резко, как будто в нее выстрелили, уж больно неприятно - знаком был голос - из той, почти забытой одинокой жизни, хоть и не вспоминай. Иван. Стоит за спиной, руки по швам, начищенный, выбритый, трезвый, в новой рубахе, с галстуком. Вдруг стало Луше смешно до шекотки в горле, особенно, когда она увидела, что в окне возникла Пелагея, как была - со скалкой наперевес, она к вечеру было вареники затеяла.
-Чего тебе, Вань? Нарядный какой, красивый. Собрался куда? Или женишься?
Иван вдруг покраснел, смутился, огромные руки повесил вниз тяжёлыми кулаками, вроде не зная, куда девать. Первый раз Луша увидела Ивана смущенным, кто бы сказал - не поверила.
-Эт я тут... Сказать хотел. Мужик дома твой?
-Нет, Вань, откуда. Он же в райцентре, на работе.
-Так ты вот. Ему скажешь, как явится. Строить начнёт, я вспомогну. Пусть зовёт, иль сама приди, и ещё мужики есть. Поможем, без денег. И это, свекрухе скажи, пусть на меня врагом не зыркает, да и ты - зла не помни.
-Спасибо, Ванечка, все скажу. Ты как живёшь, может придёшь, как-нибудь, пирожков возьмёшь, вареников? Нехорошо одному, наверное, одиноко.
-Да не один я. Приблудилась тут одна, из Бобылевки, хорошая. Живём. И ты вот что.
Он дождался, когда Луша выйдет из палисадника, подошёл поближе, заглянул в лицо, долго-долго посмотрел, внимательно.
-Шлындрает тут эта... Нинка, в смысле. Она в Комаровку ушла, с мужиком там каким - то спуталась, а к сеструхе наведывается. Так ты посматривай, да подале от неё, сумасшедшая баба. Да и я посмотрю, прослежу, чтоб беды не было. Из дома одна пореже, муж приедет, тогда ходить будешь. Давай. Бывай.
Иван тронул Лушу за локоть, цвекнул в сторону окна, вызвав злую гримасу у Пелагеи, развернулся и пошёл восвояси, загребая модными ботинками серые тучи пушистой пыли.
Навстречу Луше в сени выскочила Пелагея - встрепанная, руки в тесте, в фартуке, как была.
-Чего ему? Ишь, жених припер, как мужа дома нету. Я уж хотела скалкой ему посеред зенок отоварить, лазит тут. И ты тоже хороша. Стоит с чужим мужиком, пузо вперёд. Нет на вас моей матери, сейчас бы дрыном вдоль хребта и тому и другому.
-Не ругайся, мам. Он помощь предложить пришёл, к Андрею.
-Знаем мы помощь эту. Ишь..
Пелагея ещё долго ворчала, с остервенением катая тесто, а Луша дремала под её ворчание - тихо и счастливо.
...
-Господи, Андрюша, наконец-то. Заждались уж, две недели носа не казал. Как ты, сыночек?
Андрей, крепкий, как мореный дуб, загорелый, с жилистыми мощными плечами, похудевший, но здоровый, румяный, скинул ремень здоровенной сумки, кинув её под лавку, взгромоздил на стол рюкзак, из которого во все стороны торчало что-то угловатое, чмокнул мать в нос и схватил Лушу, прижал к себе и так замер, вдыхая аромат её волос.
-Я, девчонки мои, аж на пять дней. Отпустили меня отдохнуть. Так что накрывай столы, праздновать будем. Народ созовем, я гостинцев привёз. Как я соскучился, ой-ей...
Когда унялась суматоха после приезда мужа, Луша вымыла посуду, поманила Андрея, который сидел рядом с задремавшей матерью и, накинув платок на плечи, вышла на задний двор. Дождавшись Андрея шепнула ему на ухо свое, тайное, и они пошли вдоль огорода вниз, к реке. И там, после всего, в свете огромной как таз луны, ещё долго лежали на расстеленной шали, глядя в небо. Андрей гладил шёлковые волны волос, которые Луша небрежно отбросила на сухие травы, скользил пальцами по белоснежной, тонкой, атласной коже, потом приподнял жену за плечи.
-Ты никакая не юродивая, Луша. Они знаешь, почему тебя так называют? Потому что не понимают, боятся. А знаешь из-за чего? Потому что ты - ведьма. Самая что ни на есть настоящая... Из мужиков верёвки вьешь. Опасная ведьма... Очень опасная...
Луша улыбнулась, потянулась навстречу луне, и снова легла, прижмурив глаза, как большая, сытая, белая кошка.
