Ольга смотрела на Дорошину, и вдруг ей стало жаль ее. Эта несчастная женщина прожила свою жизнь, не зная любви, потеряла любимого сына, не дождавшись от него внуков; отказалась от внучки, которая напоминала бы о нем, и теперь не имеет возможности видеть ее. Ольга спокойно проговорила:
- Я не прячу ее и никогда не прятала, вы ведь знаете. Наташа жила здесь, - она показала на дом матери, - и вы могли видеть ее хоть каждый день.
Нина внезапно изменилась. У нее на глазах появились слезы, она всхлипнула.
- А если б он женился на тебе, то был бы живой! Я знаю.
Ольга промолчала. Слушать это было тяжело, видя горе матери. Она прикоснулась к плечу Нины, сказала тихо:
- У вас ведь есть дочки, у них есть дети, они вас любят. А у Наташи, - она слегка запнулась, - у Наташи есть отец. Хороший.
Нина, вздохнув, вытерла слезы.
- Это за тебя меня бог наказал. И Илюшу тоже. Ты, видно, не простила нас, вот он и наказал.
- Тетя Нина, я давно вас простила. И Илью тоже. Так что живите спокойно.
- Как я могу жить спокойно?
Нина вдруг заглянула в глаза Ольге, взяв ее за руку:
- Привези ее, прошу, я только посмотрю - и все. Привезешь?
Ольга стояла в растерянности. Она не могла понять, как себя вести. Десять лет она замужем, жизнь устоялась, и вдруг снова Нина Григорьевна... конечно, она сейчас говорит по-другому, но все же напоминает о том, что Ольга хотела бы забыть.
- Так привезешь? – снова просящим голосом спросила Нина.
- Я подумаю, Нина Григорьевна. Мне пора, - она взяла сумки, обошла Нину и вошла во двор.
Нина постояла минуту и тоже пошла по дороге.
Ольга вошла во двор, где Евдокия пропалывала грядки. Они обнялись, и Евдокия тревожно спросила:
- Чего она хотела, Нина-то?
- Просила, чтоб я привезла Наташу, посмотреть хочет.
- Вспомнила! И что ты думаешь?
- Не знаю, мама. Мне и жалко ее, и страшно за Наташу – что она ей скажет? Зачем тревожить девочку? У нее сейчас такой возраст, они становятся как ежики – ничего не скажи – сразу иголки выпускают. А тут Нина Григорьевна со своей болью.
- Ох, наделала Нина делов, а теперь и сама страдает, и другим покоя не дает. Думай, дочка, думай. Ты ведь не была на могиле Ильи? – вдруг спросила Евдокия тихо.
Ольга покачала головой. Она не хотела идти туда, чтобы не бередить прошлые раны и, наверное, больше потому, что это могло вызвать в селе пересуды.
-Нина поставила такой памятник! Ни у кого нет такого. да только ему-то все равно...
Мать и дочка быстро приготовили все к побелке, сняли с окон гардины, решили встать пораньше, чтоб пораньше закончить.
Петрович пришел, когда уже стемнело. Только светло-розовая полоска на западе горизонта еще показывала, что там зашло солнце. В природе был полный порядок: все затихло, уснуло, только иногда чирикнет спросонья воробей под крышей, да вздохнет корова в своем сарае. Петрович поздоровался с Ольгой, спросил обо всех ее домашних, взял ведро нагретой Евдокией воды, вылил в бак душевой кабины за домом, пошел мыться. Евдокия заметила, что его что-то беспокоит, но не стала спрашивать – захочет, сам скажет. Но Виктор не говорил, во время ужина старался быть разговорчивым, но даже Ольга поняла, что что-то не так.
А Мельникова беспокоило то, к чему он не был готов, над чем посмеялся бы, если бы кто-нибудь сказал ему раньше о такой ситуации. Он сказал, что устал, и пошел спать. Ольга с Евдокией переглянулись, но ничего не сказали, пожелали ему спокойной ночи.
Виктор лежал в постели с закрытыми глазами, но сон не шел, а перед его взором все время появлялась она, новая заведующая детским садом. Она пришла, чтобы поговорить о ремонте в детском саду. Мельников сразу обратил внимание на ее фигуру – стройную, с тонкой талией и высокой грудью, которая, казалось, так и рвалась из-под кофточки, туго натянутой на ней. Она смотрела на него слегка прищуренными глазами, словно спрашивая: «Ты видишь меня? Как я тебе? Хороша?» Впервые за много лет Мельников чувствовал себя смущенным перед женщиной.
Он жил с Евдокией хорошо, она понимала его состояние, чувствовала настроение, даже угадывала желания. Часто он думал, что второй раз судьба послала ему вторую половинку, которую точно можно было назвать половинкой. И вот эта Анна Васильевна... Откуда она взялась? Вернее, он знал, откуда, но не предполагал, что она его так зацепит.
Анна Васильевна села перед ним, положив ногу на ногу, выставив красивые туфли на не менее красивых ногах. Когда она наклонилась над столом, чтобы подать ему лист бумаги, на котором было написано, что и сколько нужно для ремонта, на него так пахнуло запахом тонких духов, молодого тела, нагретой солнцем травы, что он невольно задохнулся, кровь ударила в голову. «Хоть бы не покраснеть! - подумалось ему. - Как мальчишка!»
Он взял лист со списком необходимого, сказал, что поможет, конечно, ведь садик-то наш, не чужой, положил его в папку. Анна Васильевна сидела и смотрела на него.
- У вас еще что-то? – спросил Мельников.
- Я смотрю на ваши руки, - вдруг сказала она.- Такие сильные, красивые! И, наверное, ласковые.
- Не знаю, - ответил он, - у жены спросите, - вдруг добавил совершенно неожиданно для себя.
Анна Васильевна поднялась, одернула кофточку, попрощалась и неторопливо вышла, словно давая возможность полюбоваться собой.
Мельникова целый день преследовал этот запах, насмешливые глаза.