— Аркадий Максимыч, ты представляешь, каких дел мы с тобой могли бы наворотить?! Да я ж на этом собаку съел! Я тридцать лет, как ювелирным делом занимаюсь, в этом вся жизнь моя, ну, сознательная, по крайней мере.
— Понимаю, понимаю, Николай Григорич, дело-то оно дельное, интересное, но все-таки я давно уже не тот, не партийный работник, как некогда. Связи кое-какие остались, но не то все это, не то… Хотя, ты знаешь, есть у меня одна мыслишка. Одному человечку можно позвонить. Глядишь, да и получится у нас тобой твой проект-то запустить. Материал найдем, продать — продадим. Это главное.
— Я всегда знал свое дело. Многому сам научился, не сразу все понял, но тем оно ценнее. Работа, кстати, чтоб ты, Максимыч, понимал, не шибко прибыльная. На хлеб с маслом всегда хватало, не бедствовали. А вот с икрой не так просто, как люди думают. Вот те, кто оружие инкрустировал, например, наградные там вещи разные, вот те никогда не оставались внакладе. Я к тому тебе все это говорю, чтобы ты даже не смел сомневаться, не думал, что у нас могло бы не получиться. Это моя кухня.
— Ну, посмотрим, посмотрим. А ты хваткий, я погляжу! Не хватало мне такого, как ты. Всегда искал, ан не было… Надо же, никогда не знаешь. Тогда, бывало, под такие молотки попадал, был бы рядом товарищ хоть немного на тебя похожий... Эх!... Давно у нас по заводику было бы, у каждого. Я людей знаю. Таких как ты, днем с фонарем не сыскать. Ну, то ли еще будет, Коля, то ли еще будет. — Аркадий Максимович кряхтя достал фотокарточку. — Смотри, это дочка моя, старшенькая, красавица, Зоенька. Все никак замуж не выдам. Застенчивая такая, ты б знал. Приехать вот должна за мной через часик. Слушай, а давай, как твой из армии вернется, познакомим их, ну? Ты говорил, где он у тебя служит?
— Мой в десантниках, как я когда-то. Скоро уже вернется. Два месяца — и дома. Так соскучился по нему, надеюсь застать, увидеть. Баламут, правда, такой, я таким не был в его годы. Но вот, понимаешь, а после института взял, и сам в армию пошел. Уму-разуму, говорит, набраться. Это, дескать, не на лекциях сидеть да книжки читать. Не ожидал от него никак. Горд за него страшно. Сашка мой.
— Вот что я думаю... Я тебя, мой друг, в гости приглашаю. По рюмочке. Нам пока можно, а то запретят ведь скоро. Любаша моя нам стол накроет. Она такую курицу в духовке делает, закачаешься! Супругу с собой бери. Семьями дружить будем. Посидим, поговорим. И о деле потолкуем, и о жизни. Вон она, какая, жизнь-то оказалась, да? Никогда не знаешь.
— А от чего ж нет-то, зайду, зайду. Отлично! Побеседуем. Посидим.
— Я думаю, все у нас получится, мой друг. Все у нас… впереди.
Оба засмеялись так счастливо, как никогда прежде ни один не смеялся.
...
Николай Григорьевич Ручечник, еще советской эпохи ювелир, всегда мечтал о своем маленьком, но доходном деле. Желал интересной, обеспеченной жизни своему уже взрослому, но, казалось, только встающему на верный путь, сыну. А Аркадий Максимыч Горелов — некогда идейный партиец, которому ветры перемен обещали стать попутными, предприниматель, успевший сколотить неплохой капитал, дальновидный и тонкий человек. У него как раз расцвела очаровательная дочь.
Встретились эти два видавших жизнь мужа в палате химиотерапии. У одного нашли что-то в желудке, а у другого — в костях. Обоим оставалось немногим не больше двух месяцев.
И откуда им было знать…