Баб Дуня собирала яйца в курятнике, а я сидела на крыльце, когда щеколда тихо скрипнула, и в ворота просунулась сухая старушка в белой косынке и простом сером платьице. Она встала у входа, заправила под платок выпавшую прядь седых волос, осмотрела двор и, не замечая меня, робко кликнула:
– Дунь! Дуняша!
Бабка показалась из сарая, шагнула было из него, но резко остановилась, будто ткнулась в невидимую стену, и ошарашено уставилась на старуху.
– Зачем пришла? – неожиданно строго спросила она.
Я еще ни разу не слышала, чтобы бабуля так разговаривала с людьми, что к ней приходили.
– Дело у меня к тебе.
– Нет у меня с тобой никаких дел. И у тебя быть не может. Ступай! – баб Дуня махнула на неё рукой, всё также держась тени сарая.
– Внука в армию забрали, – не послушалась её старушка. – Слышала, поди?
– Мне что с того?
– В Чечню два месяца назад перебросили, – пролепетала старуха, – две недели как вестей о нём нет, – и заплакала.
Баб Дуня задумалась на мгновение, глядя в пустоту, подняла глаза:
– Жив он.
Старуха закрыла лицо длинными ладонями с узловатыми пальцами и расплакалась ещё сильней.
– Помоги, Дуньк! Христом Богом прошу – помоги! Мать его вся извелась, зять пить начал.
– Не помогу!
Старушка опустилась на колени, схватилась за голову и зарыдала ещё громче.
– Чё орёшь, глупая! – гаркнула на неё бабка, всё также не высовываясь из сарая. – Не у меня вам помощи просить надо. Коли хочешь внука сохранить, сама за дело берись. Молитвами его спасать надо, крестами живыми.
– Какими-и-и? – не могла унять плача старуха.
– Живыми, говорю! Ставишь его перед собой и крестишь.
Бабулька замолчала и непонимающе захлопала глазами.
– Вот курица тугая! – ругнулась баб Дуня из своего сарая. – Будто бы не знаешь? Образ его перед собой ставишь, как живого, и крестишь! И матери его скажи обязательно, чтоб крестила. И молилась. Материнская молитва – она самая сильная. А у меня вам делать нечего! Ступай отсюдова, говорю!
Старушка поднялась с колен, поклонилась неуклюже и вышла на улицу, испуганно озираясь.
– Степка! – крикнула ей вдогонку баб Дуня.
Степка снова просунулась во двор.
– «Живые в помощи» читайте и «Да воскреснет Бог», — бабка поморщилась, как от боли. — «Отче Наш» ещё. Поняла?
— «Да воскреснет Бог»? Так это ж от бесов.
— А ты думаешь, на войне ангелы пируют?
Старушка покивала мелко и закрыла ворота. Только когда удаляющиеся шаги стихли, баб Дуня вышла из сарая.
– Вот курва старая, – выругалась она, – с ладанкой ко мне припёрлась!
– С чем?
– С тем! – огрызнулась бабка, бросив миску с яйцами на крыльцо, и зашагала в огород.
Я заглянула внутрь и похолодела – все яйца были размолоты, как на омлет, со скорлупою вместе. Я пнула гадливо чашку, та шлёпнулась наземь и разбросала вокруг себя внутренности. Я поморщилась, соскочила со ступенек и полетела за бабкой. Та уже торчала в помидорной грядке и остервенело рвала сорную траву.
– Баб, что с яйцами?
– Не тронь.
– Я не трогала. Только это… Я разлила их.
– Прям, разлила! Пнула ты их.
Я промолчала. От бабки мало что можно было скрыть.
– Ничего, – сказала она, – почищу опосля.
– Так что случилось то? – не отставала я.
– Разозлилась, – баб Дуня продолжала рвать траву. Было видно, что работу эту делала она, чтобы хоть чем-то занять свои руки.
– Почему? Она тебе враг?
– Нет. Но нельзя ей ко мне. А мне к ней. Сильная она тоже, но намоленная. Под защитой сильной.
– А зачем же она к тебе пришла тогда?
– Да чёрт её знает! Испугалась, должно быть. За внука боится. Вот и перестала себе верить. Себя забыла и ко мне попёрлась, – пыхтела баб Дуня в траве. – Страх-то он такой – в момент всю веру высосет. Нельзя ему поддаваться. Только это кажется, что он сильней тебя, а на самом деле – пустышка, дырка от бублика.
Я села на межу и запустила руки в шелковистую траву. Сюда падала тень от вишен, и зелень стелилась тут вольно и густо, норовя перекинуться на ближние грядки.
– Ба, а ты молишься? – спросила я.
– У меня другие помощники, – ушла от ответа бабка.
— А другим людям что делать? У кого помощников нет.
– У всех они есть. Только разные.
Баб Дуня помолчала, набивая ведро травой.
– Моим нельзя молиться – сожрут.
– А моим?
Бабка взглянула на меня:
– Твоим пока можно.
— Молиться можно, – продолжила она, помолчав. Хорошее это дело. Нужное. Но молиться уметь надо. А то вон – полну церкву по праздникам набьют, а толку-то никакого.
— Почему никакого?
— Не умеют люди молиться! Каждый просит: дай мне то, дай мне это! Сделай так, чтобы муж не пил, не бил, не гулял; чтобы дети слушались. Вот что люди просят. Враньё это. Тьфу!
– Почему враньё?
– Слышала про апостола Павла?
– Неа, – ответила я.
– Ученик Христа. Он говорил, что любовь… любовь не ищет своего. Понятно?
– Нет, – призналась я.
Бабка распрямилась и вздохнула.
– Вот иной приходит женщина ко мне и говорит: «Я уж за него, за мужа своего, и молилась, и просила, а он знай своё: пьёт, да к соседским бабам бегает. Помоги ему, – говорит, – погибает ведь». И думает – болезная – что действительно за него просит, а на самом-то деле — за себя. О себе, родимой, печалится. Чтобы ЕЁ жизнь полегче была. И с мужем полегче, и с детками, и с другими. Себя лучше них считает. «Я — хорошая, а те — какие-то не такие. Измени их, Господи, пусть другими станут. А я подскажу, какими», – вот её молитва, – бабка ногой отодвинула ведро в сторону и снова наклонилась. – Нет тут никакой любви, – продолжила она, вырывая траву. – Если ты просишь за другого, но думаешь о себе – это не любовь, и не будет в той молитве особой силы. Не ищет своего любовь! Не ищет!
– А многие, – продолжала она, – не все конечно, но многие, за это ещё и откуп предлагают: «Дай мне, Боженька, что я хочу, а я – деньгу твоему храму, свечку, али чего ещё покрупнее подам». Как язычники. Вот чем они отличаются от тех, кто баранов на жертвеннике колол? Ничем. Те и то честнее были. Они прямо предлагали своим божкам: я вам барана, а вы – мне помощь. Всё понятно и без вранья. А тут…
Бабка пыхтела в грядке с помидорами, от потревоженных кустов шёл густой аромат.
– Они и ко мне по той же системе идут, – снова заговорила она. – Чудеса просят, а за это деньги платят. Но тут они хотя бы честны — прямо говорят: не хотим сами меняться, хотим быстро проблемы свои решить. И платят мне за это. Как на рынке. Для колдовства любовь не нужна. Сила нужна, да знания. Вот и всё. А любовь – это сложно.
— Ба, ну как же тогда? Как же просить, если ты с человеком, ну, никак! Не любишь его особо. А жить-то надо. Как?
— Вот тут можно за себя попросить. Не за мать, – неожиданно упомянула её баб Дуня, – а за себя. Чтобы он, – бабка ткнула пальцем в полинявшее августовское небо, – любовью тебя к ней наполнил, чтобы разума тебе прибавил, чтобы в истинном свете дал её увидеть, чтобы смирение проснулось. Не показное смирение, а настоящее – когда ты С МИРОМ на людей смотришь. Но главное, чтобы эта просьба не из страха твоего шла и не из шкуры, а из любви. Любовь не ищет своего. Запомни!
Я молчала, немного пристыжённая. Баб Дуня ясно понимала, о ком я спрашиваю.
В церкви я была пару раз — мама меня водила туда от отчаяния. Мы стояли с ней утренние службы, а потом она толкала меня на исповедь: «Расскажешь батюшке, что родителей не слушаешься, что хулиганишь сильно. У Бога попросишь, чтобы сделал тебя получше». А я слушала её и захлёбывалась тоской. Чувствовала себя подгнившим яблоком — и съесть неприятно, и выбросить жалко.
Мамины наказы я не слушала. У Бога просила, чтобы её саму поласковей сделал, чтобы обнимала меня чаще, не ругала, чтобы времени со мной больше проводила, а то она только требовала с меня всё время что-то да на работе пропадала.
И вдруг мне открылась сияющая в своей простоте истина: если бы мы с мамой тогда сами хоть немного поменялись друг для друга, то не нужно было бы и Бога просить! Я даже выпрямилась от осенившей меня мысли.
— Мать твоя устаёт сильно. И за работу свою боится, — я уже давно привыкла, что баб Дуня слышит меня без слов. — Времена сейчас трудные, любонька. Вот она и боится. Не хватает ей сил человеческих на тебя и на любовь, на отца твоего тоже не хватает. Не скажу, что права она. Нет. Но и ты не суди её. Из двоих кто-то первым должен начать. А второй уж подтянется. Обязательно подтянется.
Я молчала, вспоминая, сколько раз я клялась себе, что буду другой. И ни разу не получалось. Я поделилась этим с бабушкой.
— Понимаю, — ответила баб Дуня. Меняться – трудно, но это правильно. А то как мы обычно хотим? Ты, мол, изменись, а меня оставь, как есть. Нет уж! Если хочешь, как есть — иди, вон, к колдунье! — баб Дуня заговорщицки подмигнула мне и заколыхалась в своём сиплом смехе. — Только потом не стони, — продолжила она, отсмеявшись, — когда придётся расплачиваться по-настоящему. Ну а если всё честно хочешь, то начни-ка ты, мил человек, с себя родимого, с души своей, с сердца чёрствого. Спроси себя: я-то чист перед тобой, Господи, или постираться мне надобно? Исподнее своё грязное снять и поменять надо? Вот после этого и можешь просить. А как очистишься, так и любовь придёт.
— А если второй человек не хочет меняться? Как быть тогда, баб Дунь?
— Вот тут уже можешь попросить за другого. Но опять же, что просить? Если уж просишь его поменять, то правильно проси: света для него проси, любви, разума проси.
– Баб Дунь, ну а ты-то хоть раз пробовала молиться? – не отставала я.
– Пробовала когда-то, – согласилась ответить баб Дуня. – Но не получилось – любви во мне мало… Вот и колдую. Для колдовства любовь не нужна. Сила нужна, да знания.
– А откуда ты их взяла?
– Чего? – не поняла бабка.
– Ну силу эту. И знания.
– Знания сами пришли со временем, а силу мне моя прабабка передала. Подарила, так сказать, и меня даже не спросила…
Баб Дуня взялась за ведро с травой, выволокла его на межу и, кряхтя, уселась рядом со мной.
– Я тогда девчонкой совсем несмышленой была, – решила продолжить она. – Ещё и пяти лет мне не было, как она помирать стала. А мать проглядела, не уследила. Всё и произошло.
– Что произошло?
– А то и произошло. Незачем тебе об этом знать до поры до времени! – бабка осеклась и отвела глаза. – Но сказать хочу одно: не моя в том вина, что стала такой. Не по собственной воле. Стал быть, есть в этом и божья воля, – она снова повернулась и посмотрела на меня. – Как там говорят? Ни один волос не упадёт с головы без воли Его, – бабуля улыбнулась хитро.
— Но ты же могла не пользоваться этой силой?!
Бабка уставилась на куст красной смородины за моей спиной.
— Нет, милк, не могла. Эта сила любого под себя подомнёт. Человечек слаб, чтобы справиться с ней в одиночку. Либо ты забираешь её, либо она заберёт тебя.
– И что же? Прям никому не справиться? – на меня нахлынуло горькое негодование от несправедливости.
– Святым, наверное, надо быть, чтобы справиться. Вот в ком любви много. Думаешь, как они все лишения выносят? Такие стойкие? Не-ет. Любви в них много, – повторила баб Дуня и задумалась, вглядываясь в своё прошлое. – А во мне её не было тогда. И не было никого рядом, кто бы мог её дать. Некогда тогда любить было. Выживать надо было.
— И что же тебе будет за твои дела?
— Буду отвечать, – то ли обречённо, то ли безразлично сказала баб Дуня.
Мы помолчали.
– Ба, а ты дашь мне какие-нибудь молитвы?
– Зачем тебе? – насторожилась баб Дуня.
– За тебя попросить хочу.
Она посмотрела на меня и охнула тихо.
– Не за себя, ба! – поспешила я уверить её. – За тебя. Правда!
– Вижу, что за меня. Вижу, – ответила бабулька, немного удивлённо, потом поднялась с межи и поковыляла в сторону дома. – Пойдём в избу, – крикнула она мне. – Гроза скоро.
Я посмотрела на небо, но оно было чистым; только ласточки кроили воздух ниже обычно. Я встала и поплелась за бабкой.
*
Спасибо за лайки и комментарии! Они помогают моему сообществу быть видимым и развиваться.
********
Понравился рассказ?
Вы можете поблагодарить меня материально через перевод на карту Сбербанк
5469530010067006
Ирина Васильевна Л.
Начало и продолжение повести по ссылкам:
Часть 1: https://dzen.ru/a/Y8ZLKLkcLFLayAOq
Часть 2: https://dzen.ru/a/Y8ex-gdF63zNmdtG
Часть 3: https://dzen.ru/a/Y8vR-9VL8FnuMnQ5
Часть 4: https://dzen.ru/a/Y85qdcQaJU-G3xzc
Часть 5: https://dzen.ru/a/Y850gzpsgDJDTm2R
Часть 6: https://dzen.ru/a/Y9D4KAZ1KhLjzH15
Часть 7: https://dzen.ru/a/Y9PJQkK8pnQDANcD
Часть 8: https://dzen.ru/a/Y9kSuVfOKFMOFbl2
