Родился я недалеко от города Челябинск, село не село, деревня не деревня, самое большое здание - это правление колхоза и одновременно школа. Колхоз был так себе, больших урожаев не было, на ферме тоже дела шли плохо. Мужчины стали на работу в город ездить, семьи-то нужно кормить. Мой отец записался в кожевенную артель, работы у них было много, поэтому домой он приезжал только на воскресенье. Кроме меня у родителей был ещё сын, мой младший брат. С самого детства я был приучен к тяжёлой работе, умел всё: и корову доить и рубанком работать. Когда мне было пять лет, я сильно заболел, местный фельдшер сделать ничего не мог, я угасал на глазах. Отец уговорил приехать к нам городского доктора. Тот долго меня осматривал, слушал, а потом попросил сделать то, чего от него никак не ожидали. Привели к нему местную бабку, она о травах знала всё. Заперлись они с ней в бане и долго не выходили, родители заволновались. А когда доктор с бабкой вышли, то он запретил кому-нибудь рассказывать, что не смог меня вылечить. Дальше меня лечила та самая бабка. Каждый день я пил горькие настои, часто после них меня тошнило, но скоро появился аппетит, я стал хорошо есть, мог даже гулять с ребятами на улице. Через два месяца я поправился, колол дрова, помогал на ферме скотнику, но болезнь так просто не прошла – я почти перестал расти. В свои шестнадцать лет, я был ниже младшего брата.
Домой приехал отец и сообщил, что мы переезжаем в город. Он рассказал, что их артель стала больше и семейным выделили барак под общежитие. Наши сборы были быстрыми, добра много не нажили, жалко только было расставаться с коровой, но с собой её не возьмёшь. Ожидая увидеть город с каменными домами и широкими улицами, я был разочарован. Вокруг нашего барака стояли такие же здания, а за ними цеха разных заводов. А какой плохой был воздух! Первое время я задыхался, старался меньше выходить из дома, но нужно было ходить в школу, отец следил за нашим с братом образованием. В деревне я окончил пять классов, потом год вообще не учился, дальше учить было некому. Здесь меня записали в шестой класс, но оказалось, что я ничего не знаю, перевели в пятый, но и там мне было тяжело. Одноклассники называли меня «неучем» и смеялись над маленьким ростом, брату приходилось за меня заступаться, мне было стыдно. Однажды, когда мы бегали по школьному двору, один из мальчишек подвернул ногу, за ним пришёл его отец, он услышал смешки надо мной. Вечером отец сказал, что его бригадир просит меня завтра прийти в спортивный зал при заводе. Я нехотя подчинился, не видя в этой затее ничего хорошего.
Спортивный зал встретил меня топотом множества ног, рослые и крепкие ребята бегали по кругу, размахивая руками. Посреди зала была огороженная толстыми верёвками квадратная площадка. Ко мне подошёл тот самый мужчина, который забирал сына из школы:
- Будем тебя боксу учить! Держи, - он протянул мне большие трусы и майку, - переодевайся.
Обстановка в секции бокса отличалась от школьной, здесь надо мной никто не смеялся, все выполняли одни и те же упражнения. Отца мальчика, ребята называли незнакомым мне словом – тренер, никакой фамилии или имени-отчества. Сначала мне было очень тяжело, тело болело от нагрузок, но со временем я к ним привык. В один из вечеров состоялся мой первый бой на ринге. Тренер специально поставил против меня высокого мальчика, мне нужно было подпрыгнуть, чтобы достать до его лица.
- Будешь бояться – никогда не победишь! – тренер положил руки на канаты и дал сигнал начать бой. Мой противник недоумевал, он считал этот бой нечестным, но слово тренера закон! Он обошёл вокруг меня несколько раз, его длинная правая рука пыталась меня достать, но я каждый раз уворачивался от удара. Собравшись, мой противник атаковал со всей силы, но, ни разу не смог в меня попасть. Минут десять он бегал за мной по рингу, а потом, опустив руки, сказал:
- Он меня так до смерти загоняет!
Тренер прекратил бой.
С трудом, но я окончил седьмой класс, отец уже подготовил для меня место в артели, дав мне неделю на юношеские развлечения, был июнь 1941 года. Придя вечером на тренировку, я увидел ребят сидящих перед тренером, все молчали.
- Опаздываешь!
- На смене задержался.
- Садись.
Тихим голосом, тренер сказал нам, что началась война. Нам, молодёжи того времени, не нужно было объяснять, что это такое. Она была ожидаема. Тренировки прекратились, через неделю тренера призвали на фронт. Через несколько дней ушёл и мой отец, а с ним половина цеха, вся работа легла на плечи женщин и детей. Мне уже исполнилось семнадцать, и я не собирался задерживаться в городе, все мои одногодки рвались на войну, а я чем хуже? В военкомате мне отвечали отказом, я понимал из-за чего. Вечерами я приходил в спортзал, крича от обиды, размахивал руками, дерясь с воображаемым противником. Совсем скоро не стало и спортзала, в город прибывали эшелоны с оборудованием для новых цехов, приезжали люди, им нужно было где-то жить. Общежитие потеснили, кроме нас с мамой и братом, в нашей комнате поселили женщину с двумя маленькими детьми. Они часто по ночам плакали, я не высыпался, оттого на работе допускал брак. Как-то, это было в августе 1942 года, меня придержала за руку Светлана Петрова, она была у нас бригадиром:
- В военкомате мальчишек в школу связи набирают, попробуй.
Я с благодарностью кивнул и рано утром был у кабинета военкома. Надо сказать, что к военной службе я был готов. Один из раненых, которых в городе было много, подарил мне «Устав Красной Армии», эту маленькую книжку я знал почти наизусть. Из дверей кабинета вышли три командира, они с любопытством посмотрели на меня.
- Чего пришёл? – спросил один из них.
Я вспомнил нужную для приветствия строчку из «Устава», представился, как положено.
- Ух ты! А ещё что знаешь?
Знал я много, но это было не тем, чем я хотел заслужить к себе внимание. Я повернулся к самому молодому командиру в звании лейтенанта:
- Ударьте меня.
- Что? – не понял он.
- Ударьте меня! – потребовал я.
Лейтенант махнул левой рукой, не сжимая ладонь в кулак, я увернулся.
- Та-а-ак, - протянул он и выбросил правую руку мне в лицо, я был быстрее.
- Завтра утром приходи, - военком затушил папиросу в стоящей на подоконнике пепельнице.
Школа связистов находилась в моём городе, только на другом конце, туда я добрался сам. В первый же день нас отвели в баню и обрили наголо, ещё выдали каждому какой-то порошок, советовали посыпать там, где остались волосы. Я ничего не понял и попросту выбросил бумажный пакетик. Выдали красноармейскую форму, мне ничего по размеру не смогли подобрать, пришлось надеть то, что было. Вид у меня был ещё тот, рукава висели, галифе пришлось закатать, сапоги грозили свалиться с ног при каждом шаге. Отвыкнув в секции бокса от насмешек, я услышал их снова. Главными зачинщиками были два брата, они ходили за мной, показывая, как я передвигаюсь в неудобной одежде, их пытались остановить другие курсанты, но те сразу лезли в драку. Вечером я подошёл к своему командиру, показав рукава гимнастёрки, отпросился на ночь домой, как ни странно – он отпустил. Всю ночь моя мама с нашей новой соседкой перешивали мне форму. Только усну – примерка, как итог – я проспал. Толком не одевшись, я бежал в сторону школы, ругал себя последними словами и ужасался последствиям. В «Уставе» было написано, что грозит за опоздание или неявку военнослужащего к месту службы. К моему удивлению на меня почти не обратили внимания, мой командир только осмотрел моё обмундирование и отправил в класс. После обеда мы узнали, что ночью, из расположения школы, сбежали те два брата. Милиционеры задержали их возле пимокатки, а когда те оказали сопротивление – их убили. Обучение «затянулось» на целый месяц, да, по-моему именно - затянулось. Я считал, что нет ничего хитрого научиться скручивать провод, мотать его на катушку, чинить телефонный аппарат. Самым сложным, как раз таки, оказалось смотать провод. Он не просто должен был быть на катушке, а ещё и легко с неё сходить, не цепляясь за узлы. В ожидании отправки на фронт, я завёл календарь, где отмечал каждый прошедший день. Однажды за этим занятием меня застал мой командир. С помощью подзатыльника и грубых матов, он объяснил, что бойцу Красной Армии запрещено иметь календари, делать записи и хранить письма из дома – такого в «Уставе» не было.
С первых дней моей войны мне не везло. Сначала меня оставили при каком-то штабе в глубоком тылу. Целый день я кричал в телефонную трубку название цветов, дул в неё так, что к вечеру сильно болела голова. Потом нас посадили в поезд, но до места мы не доехали. Высадившись в чистом поле, рыли окопы и строили блиндажи. Пришлось и нам связистам попотеть, за нас работать желающих не было. Через месяц, я услышал первую в своей жизни канонаду, я попал в запасной полк не так далеко от линии фронта. Нас подняли глубокой ночью, я только-только сдал дежурство, было приказано приготовиться к маршу. Боец, который меня сменил, сказал, что немцы прорвали нашу оборону, полк выходит к месту прорыва. Мы погрузили своё имущество на телегу, сами шли рядом. Утром налетели немецкие самолёты, я помог вознице удержать лошадь, которая испугалась выстрелов. Я в прямом смысле висел над дорогой, уцепившись за сбрую возле её морды. Только подошли к лесу, как показались немецкие танки, они ехали на большой скорости, иногда стреляя из пушек, полк стал готовиться к обороне, но нас выручили наши самолёты. По двое-трое они пикировали на немецкий танк, сбрасывая бомбы, небо заволокло дымом, первый снег стал чёрным. Только часа через три мы поняли, что немецкая атака отбита, полк продолжил движение.
Январь 1943 года выдался морозным, нам выдали валенки, тёплое обмундирование и варежки из собачьего пуха. Я их потом поменял на обычные солдатские перчатки, вдобавок мне насыпали табачку, я уже вовсю курил. Варежки было жалко, в них тепло, но если чинить порыв, то к распаренным пальцам примерзал металл, приходилось отдирать его вместе с кожей. Сколько раз я, спрятавшись от посторонних, обливал раны на руках своей мочой! Уже несколько дней мы стояли в обороне, то там, то тут слышалась стрельба, такое на фронте каждый день. Выше нас стояло село, там был штаб командира дивизии, там же находились артиллеристы. К селу шли три линии связи, в блиндаже командира полка находился радист с рацией, но выходить в эфир многие командиры опасались. Рано утром меня разбудили, оказалось, что сразу две линии были повреждены. Матерясь в адрес немецких миномётчиков, которые забрасывали нас минами, когда и куда им хочется, я взял инструмент и катушку с кабелем. Ремень автомата на правое плечо, ремень от катушки на левое – я готов. Добрался до лесного околка, дальше нужно было быть осторожным, всё простреливалось со стороны немецких позиций. Я хорошо знал, где проходит кабель, принимал участие в его прокладке. Решил передохнуть, когда доберусь до неглубокого оврага. Только приблизился к его краю, как снег подо мной не выдержал и я кубарем покатился вниз. Не вынимая лица из снега, я почувствовал, что я не один. Часто моргая, сбрасывая снег с ресниц, я осторожно огляделся. Прямо напротив меня, всего в двух метрах, стояли три немца, один держал в руках наш кабель и телефонную трубку. Я пошевелил рукой, ища автомат, но немец навёл на меня ствол своего оружия.
- Вставай, - сказал он по-русски, - вставай.
Я поднялся, но тут же чуть снова не упал, в правой ноге была такая боль, что я с трудом удержался на ногах. Посмотрев на ногу, я увидел торчащую из икры палку, показалась кровь. «Будешь бояться – никогда не победишь» - вспомнились мне слова тренера. Показывая пальцем на свою рану, я спросил у немца:
- Можно?
Тот кивнул. Я снял брючной ремень, перетянул им ногу выше раны, потом достал из кармана перевязочный пакет. Двое немцев продолжали за мной наблюдать, а тот, который говорил на нашем, приложил трубку к уху. Приготовив бинт, я резко рванул кусок палки из ноги, крови стало больше.
- Гуд! Гуд! – закивали немцы, а я водил глазами ища автомат, увидел его совсем рядом, возле ствола молодого дерева. Перебинтовав себя, я выпрямился во весь рост, немцы рассмеялись, один из них встал в боксёрскую стойку, выставив перед собой кулаки. «Будешь бояться – никогда не победишь!". Я встал напротив его, приняв такое же положение, как и он. Теперь смеялись все трое. Оставив своё оружие товарищу, немец пошёл в наступление, сделал несколько выпадов, я увернулся.
- Гуд! Гуд! – подбадривали фашисты своего товарища.
«Будет вам гуд, дайте только к автомату подобраться!» - думал я, открываясь, кулак врага врезался мне в живот, я согнулся пополам от боли.
- Убью всех! – прошептал я, немец сделал то, чего я добивался - нагнулся.
Резко выпрямившись, я со всей силы ударил его снизу в челюсть, постояв секунду, взрослый мужчина упал на снег. Пока ошарашенные немцы соображали, я схватил свой автомат, взвёл затвор:
- Хенде хох! – закричал я.
Немцы послушно подняли руки, упавший стал приходить в себя.
- Оружие на шею повесьте, чтобы за спиной было!
Знавший русский язык перевёл мои слова товарищам, те снова послушались.
- Вперёд! – я указал на следы своего падения в овраг.
Немцы поднялись легко, а вот я сжал зубы, чтобы не застонать.
- Вперёд!
Здесь мои следы огибали край леса, меня должны увидеть наши, быстрей бы. Повязка сползла, я чувствовал кровь в сапоге. Быстрей бы увидели! Навстречу мне бежали четыре бойца, а я стал терять сознание. Когда меня подхватили на руки, единственное что я мог сказать, было: «Это мои фрицы!».
Через месяц в полк приехал командир дивизии, я о его приезде знал, дежурил тогда на телефоне. Передав смену, устроился в тёплой землянке, нужно было починить два телефонных аппарата. В землянку ввалился посыльный:
- Собирайся быстрее, тебя командир дивизии ждёт!
Ничего не понимая, я оделся, следуя за посыльным, дошёл до штаба. Возле машины стоял командир полка, рядом прохаживался генерал, комполка кивнул в мою сторону, генерал стал поворачиваться:
- Где это видано, чтобы генерал бойца ждал, надо бы…! – он осекся, глядя на меня.
- Это правда он?! – командир дивизии посмотрел на полковника.
- Он.
- Где его награда? – генерал торопил адъютанта.
Присев в коленях, командир дивизии прикрепил на мою грудь Орден Славы третьей степени.
- Мало ему будет, сегодня же в приказ – присвоить сержантское звание. Служи, богатырь!
- Есть! – я приложил руку к голове.
Вокруг раздался смех, впервые в моей жизни, он был добрым. Меня тут же сфотографировали, позже я послал фотокарточку маме. В ответном письме она меня отругала за то, что я использовал чужую награду для фотографии.
