Весь затянувшийся период охлаждения в отношениях вызвал ухудшение здоровья Франсуазы, что могло быть, по крайней мере, частично психосоматикой. Ее примирение с королем произошло, когда он подошел и встал у ее постели со словами, в которых были интонации как любящего человека, но в то же время звучало и нетерпение: «Ну что, мадам, Вы так и собираетесь умереть от этого?» Путь к примирению был открыт.
На военном смотре в Компьене в сентябре 1698 года король нарочито демонстративно прислонился к открытому окну паланкина мадам де Ментенон. Он снял шляпу и оставил ее на стуле рядом, чтобы рассказать ей о происходящем на виду как у войск, так и у придворных (Людовик почти ни с кем не разговаривал, и даже Аделаиде было трудно заставить его ответить на ее вопросы). Это было открытое заявление, какое он когда-либо делал по поводу ее статуса, и оно произвело глубокое впечатление на всех присутствующих, включая и Сен-Симона, рассказавшего этот эпизод.
Однако это был апофеоз, за который пришлось заплатить определенную цену. Хотя Франсуаза использовала свое влияние для обеспечения епископства для своих друзей — Годе де Марэ стал епископом Шартра, а ее союзник Антуан де Ноай — архиепископом Парижа, — теперь она обнаружила, что ценой влияния была ортодоксальность (никакого квиетизма в Сен-Сире) плюс подчинение воле короля, если вдруг вздумается перечить.
Как позже призналась мадам де Ментенон архиепископу, когда ей не удалось добиться определенного церковного назначения: «Я вижу, что король совсем не такой покладистый, как я воображала».
Она была очень далека от волевой манипуляторши, какой ее изображали Лизелотта и Сен-Симон: скорее она была податливой «оттепелью», как ее назвала де Севинье. Однако в воспитании Аделаиды у Франсуазы явно была своя роль, здесь она была не столько королевой, сколько бабушкой-гувернанткой.
Аделаиде нужна была Франсуаза, а Людовику нужна была Аделаида: порядок был восстановлен. Таким образом, непризнанный, но болезненный разрыв в отношениях был исцелен.
Стремилась ли Ментенон к полной роли королевы на публике? Естественно, ее враги говорили, что да, но нет никаких доказательств этого, кроме их предубеждений. В равной степени нет свидетельств того, что Людовик XIV когда-либо всерьез подумывал дать ее ей: династия была для него священной, королевская власть тоже, — так внушила ему с ранних лет Анна Австрийская, великая принцесса.
Хотя он выбрал сдержанную и добродетельную личную жизнь с Франсуазой, он не мог представить себе, как она восседает на троне, который когда-то занимала его мать (и Мария-Тереза, еще одна великая принцесса). Какой был бы смысл? С растущим эгоизмом старения, особенно у человека, с самого начала обученного быть эгоцентричным, король знал, что он уже получил то, что хотел, и большего требовать не имеет смысла.
Ему не приходило в голову всерьез задаваться вопросом, довольна ли Франсуаза тем же... Он всегда обращался с ней со скрупулезной вежливостью. Хотя Франсуаза сожгла письма короля после его смерти, сохранилось несколько небольших заметок о повседневных мероприятиях, в которых язык формальный, но внимательный, с повторением таких фраз, как «если Вы одобряете» и «я подчинюсь Вашим желаниям». И там, конечно, нет никакого намека на командование.
«Если Вы хотите прогуляться со мной в три или четыре часа, — написал король однажды, — приходите к бассейну Аполлона, где я буду с креслом для Вас»; но «пожалуйста, не чувствуйте себя обязанной делать это».
И, вероятно, во многом Франсуаза была довольна, пассивно размышляя о «загадке» своей судьбы словами своего духовника Годе де Марэ: Бог вручил ей «спасение великого короля»…
«Вы его прибежище, мадам. Помните, что Ваша комната — домашняя церковь, где уединяется король».
- Продолжение следует, начало читайте здесь: «Золотой век Людовика XIV — Дар небес». Полностью историческое эссе можно читать в подборке с продолжением «Блистательный век Людовика XIV».
Самое интересное, разумеется, впереди. Так что не пропускайте продолжение... Буду благодарен за подписку и комментарии. Ниже ссылки на другие мои статьи:
