Автор: Галина Кэптукэ
Настали смутные времена. И в жизни эвенков что-то изменилось. Будто всё оставалось прежним, кочевали, охотились, жили по тем же древним законам, что и всегда. Трудные годы сменялись добрыми годами, на смену несчастьям приходили и хорошие дни. Уходили старики в мир иной, но рождались другие, и жизнь не останавливалась.
Но там, в той жизни, что была за пределами тайги, жизни, которой жили русские, происходило что-то совсем непонятное. Люди начали воевать друг с другом, разбились на две непримиримые стороны — так в древности были непримиримы два враждебных эвенкийских рода. Но эта война куда хуже родовой вражды эвенков. Брат мог убить брата, отец сына. Мужчина мог бить женщину. И мы стали уходить в тайгу подальше. Но нужны были товары, нужен чай, сахар, табак, ткани. Совсем уйти в тайгу невозможно, человеку многое нужно. Хотели мы или не хотели, а так жизнь и до нас докатилась.
Однажды один эвенк, Гиргуем его звали, за товарами на прииск поехал. Кочевал он недалеко от нас. Назад ехать будет, мимо не проедет. Через несколько дней возвращается. Глянул я — а на рогах оленей его красные полоски ткани привязаны. Издалека пестреют рога оленей красными полосками. Что это с ним, думаю, не рехнулся ли? Помогаю оленей развьючивать и спрашиваю:
— Ты что это, — говорю, — красных тряпок на рога оленям повесил?
— Погоди, — отвечает, — сейчас всё расскажу.
Вижу я, приехал он какой-то не такой, не в себе что-то .
— Ну, какие новости? — спрашиваю.
— Теперь надо на прииски ездить, привязывая красные полоски к рогам оленей.
— Да для чего это? — удивляюсь я.
— Да потому, что теперь красная власть будет.
— А что, власть теперь цветом одежды определяется, что ли?
— Э, — отвечал Гиргуй, — ничего толком не понял я, понял только, что те, кто у власти теперь, красными называются.
— А про красные тряпочки уже и указ есть? — спрашиваю Гиргуя.
— Да нет, — говорит он, — красные тряпочки я сам придумал. Пусть знают, что власть их признаю.
— Так это ты сам придумал, а указа такого нет?
— Ну да, как только узнал, что теперь красная власть, так и придумал. Похвалили даже меня, — горделиво ответил Гиргуй. — Хорошо придумал, товарис, сказали. Пусть все про красную власть в тайге узнают. Товариссэм, другом назвали, — подчеркнул Гиргуй.
На другой день Гиргуй уехал. Продукты у нас были, только лишь зимой собрался я на прииск. Собираюсь и думаю:
— Привязывать или нет красные полоски? Указа-то такого нет, ведь это сам Гиргуй выдумал. Ну а раз понравилось это красным, так чего и мне не привязать этих красных полосок.
Собрались в дорогу, одни нарты нагрузили мясом, пушнину прихватили. Иван тогда мальчиком лет десяти был. Жена-то моя первая тогда умерла, одни мы жили. Поехали.
Мчимся на нартах, из-под копыт оленей белая пыль летит, развеваются на рогах красные полоски. Выехали на дорогу, ведущую к прииску. Километров пять до него осталось. Вдруг олени остановились, слышу я — едет кто-то навстречу нам. На санях едут, полозья скрипят. Свернуть с дороги и скрыться? А может, и нет ничего страшного. Пока я размышлял, из-за поворота выехал человек на коне. За ним обоз показался. Нерусские все, китайцы, что ли? Да нет, на китайцев вроде не похожи. Окружили нас, залопотали что-то по-своему, не по-китайски говорят. Китайский-то я слышал, отличить от другого языка могу. Сам даже кое-что говорить мог. С саней сошёл маленький узкоглазый человек, подошёл ко мне. Сразу видно, что это начальник их.
— Моя по-русски плохо знаю, чилин я, чилин, — говорю ему. Чилинами китайцы назвают эвенков. — Моя продукты, мука, чай, табак нада.
А сам думаю про себя: да кто же это? Однако, разбойники, как и хунхузы. А тот на красные тряпочки глядит и плохо так, нехорошо улыбается. Не нравятся ему эти красные тряпочки, сразу понять можно.
— Ты — красный чилин?! — спрашивает у меня.
— Моя не красный, моя краснай тряпка привязал, потому что так луча велел, — говорю я. Сообразил немного и давай наговаривать, обманывать его. — Нехороший луча этот, обманывал меня тот раз, пушнину отобрал, велел красные тряпки привязывать, убить грозился.
Долго они не отпускали нас, всё про красных спрашивали, наганами своими угрожали. Но я твердил, что ничего не знаю, а красные тряпки потому привязал, что красных боялся. Наконец, отпустили они нас. Пушнину и мясо я отдал им, пусть, думаю, подавятся, лишь бы живывм остаться. Как только отправились они своей дорогой, снял я эти красные тряпки и кляну Гиргуя за его выдумку. Приехали на прииск и узнали, что нет теперь красной власти, а наступила теперь белая власть. Чудно всё это мне было: красная, белая власть. А повстречали-то мы японцев, оказывается. Тоже пришли в наши места свою власть устанавливать, хозяева нашлись на нашей земле! Вернулись мы домой и решили откочевать подальше, пока какая-нибудь одна, но твёрдая власть не установится. Покочевали мы к зимнику нашему, там дом-утэн был у меня. Родом-то я эвенк-манягир, родители мои не оленей, а коней держали. Олени мои от жены мне достались. А когда времена эти смутные наступили, то я коней своих забил и в тайгу на оленях подальше от людей откочевал. Хотел я отсидеться в глухой тайге, пока твёрдый порядок не установится. Но ошибся.
Была ночь, олени паслись, собаки уж давно дремали. И вдруг среди ночи лай подняли. Потом чётко стал слышен хруст снега под ногами идущих. Я быстро дверь запер, оружие наготове держу. Снег хрустит всё громче и громче, вот к утэну подходят. Потом слышно:
— Товарищи, откройте!
Слушаю я, а сам думаю: «Товарищем называет, значит, красный. Не те ли красные, которых японцы искали?»
Как не впустить людей в такой мороз? Самое первое правило в тайге: обогрей продрогшего, накорми голодного, дай отдых уставшему, укажи путь потерявшему тропу. Никогда не нарушал я этой заповеди, поэтому и открыл им дверь. Их было много, восемнадцать человек. От заиндевевших шинелей пошёл пар, люди снимали сапоги, валились от усталости, разморило их теплом. Видно было, что очень трудной была их дорога. Одежда у многих из них совсем рваная, пропахла потом и порохом. Перекусив, они начали приводить в порядок оружие. По две винтовки на человека было у них и лишь по три-четыре патрона. Тот, что просил открыть дверь, оказался их командиром. Всю ночь расспрашивал я у него, почему за ними гонятся японцы, почему теперь русские воюют между собой, за кого лучше быть — за красных или за белых. Чего хотят те, чего добиваются другие. Многого из того, что говорил он мне, не понял я. Но уяснил, что красные гораздо справедливее белых. Поэтому и согласился показать им дорогу до Тынды. Отряд красных пробирался к Тынде, куда ещё не успели прийти японцы. Вот так я впервые с красноармейцами встретился. Потом уж много раз помогал им, сам в одном красноармейском отряде был.
Потом наступило время колхозов. Стадо оленей к тому времени увеличилось у меня, пятьдесят голов где-то было. Организовывались колхозы. Раскулачивать стали нас, меня кулаком объявили. Всех оленей забрали. Потом ещё хуже — права голоса меня лишили, вспомнили, что я из княжеского рода. Ох, и обидно мне было! Я помогал устанавливать советскую власть, я помогал ей, а теперь даже голосовать не могу. Человек без голоса — это и не человек вовсе. Незаконный он человек, получается. Это я-то незаконный человек? Нет, думаю, правду искать надо. Поеду-ка я в Зею, в райисполком. Как добирался я до Зеи, рассказывать не буду. Трудно в те годы в Зею попасть было, даже оленей нет, чтоб самому поехать.
В Зее у меня знакомый китаец жил, у него остановился. Товарищ мой каждое утро картошку да капусту на базар продавать ходил. Ну и я пошёл с ним, посмотреть, как тут народ живёт. Брожу по базару, людей разглядываю, разный такой народ. Вдруг что-то знакомым в одном человеке показалось, картошку покупает. Пригляделся — точно! Тот самый командир, что свой отряд ко мне в утэн приводил. Он, конечно, узнал меня. Теперь и начальства не надо было искать мне, председателем райисполкома оказался он. Выдал он мне документ, что красным партизаном я был. Вот так я правду тогда нашёл…
