Заканчивался последний день месяца листопада, короткий, сумрачный осенний день.
Из лесов по низинам, оврагам и рекам поплыла густая тьма, скрывая из видимости, словно проглатывая, кусты, мельницы, хутора. У перекрестка четырех дорог чернота ночи, наползающая со всех сторон, закрутила спираль, образуя совершенно черную воронку.
Горе тому, кто окажется в эту чародейную ночь, когда Белобог уступает власть Чернобогу, в том месте, где открываются врата смерти: сонмища душ умерших, различных духов, призраков, всевозможных сущностей покидают свое вечное пристанище и стремятся побывать в мире живых. Сильны темные боги, Велес и Морана, – ликует нечисть, восстают мертвые!
В деревне все готовились к Велесовой ночи.
Мельник Харитон еще вечером с зажженной белой свечой в руках обошел свое большое хозяйство. Обе мельницы, водяную и ветряную, конюшню, хлевы, дома, амбары – всё сам, никому не доверяя, с молитвами перекрестил спасительной свечой, а двери и окна пометил крестиками углем, который сам выскочил из печи, когда хозяйка Пелагея накануне готовилась хлеб испечь.
- Пусть деды и прадеды приходят в эту ночь в гости, а нечисти всякой у меня в доме не бывать! – добавлял от себя Харитон к святым молитвам.
Семья у Харитона большая. Старшие сыновья жили отдельно, но в эту ночь все собрались за накрытыми столами у главы семейства. С одной стороны столов на лавках, на табуретках расселись домочадцы, взрослые и дети, а по другую сторону, как бы в середине горницы, стояли тоже лавки, накрытые красивыми новыми дорожками, - это для уже усопших родственников, которые должны были непременно навестить еще живую родню.
Помещение освещали подвешенные к потолку лампы. В богатом доме Харитона «карасину» не жалели, поэтому было светло, как днем.
Хозяин налил в деревянный ковш крепкой настойки, встал и обвел, призывая к тишине, собравшихся строгим взглядом:
- Сегодня в праздничную ночь за этим столом собрался весь наш род. Напротив нас мой тятя Иван, маменька Евдокия, дядюшки, тетушки, кум Николай, рано умершие маленькие ангелочки. Спасибо им всем за то, что они до сих пор помогают нам: дают советы, молят богов о нас.
Харитон сделал глоток из ковша и передал его рядом сидевшей и тоже вставшей со своего места жене Пелагее.
- И мой тятенька Афанасий, и маменька Феврония тут. И сестричка Анна, и братик Яша, и несохраненные детки, Фрося и Митя, - добавила от себя Пелагея, вытирая платочком набежавшие слезы.
И теперь каждый взрослый, принимая ковш, вспоминал и называл усопших и незримо присутствующих сейчас на этом праздничном застолье родственников.
Тетка Меланья замешкалась, держа ковш, кого бы еще назвать. Расторопный парнишка Санька ловко принял поминальную посудину из ее рук, будто бы сделал пару глотков под восхищенные взгляды детворы и важно передал ковш дяде Петру. Потом Санька сел на свое место и гордо обвел взглядом малышню. Мама Поля погрозила ему пальцем и показала на отцовский ремень.
После прочтения поминальной молитвы все принялись есть, продолжая перечислять родню и вспоминая эпизоды из их жизни.
Один стол был накрыт и на улице. Это для чужих, для тех умерших, чей род уже пресекся. Пусть и они посидят за семейным столом, поплачут, посетуют, что прервалась в их роду ниточка жизни.
… Почти в каждом доме деревни ярко светились окна – ждали ночных гостей. А вот в доме бочара Григория чуть теплилась только лампадка у иконы. Все ушли к родне, сам больной попросил семью оставить его одного в эту ночь. Григорий тяжело болел: жгучая хворь сжигала его изнутри, не оставляя в последнее время ни на минуту. Об одном он молил всех богов - об избавлении от мук и страданий.
Дверь тихонько скрипнула, и больной услышал легкие шаги. Он открыл глаза и увидел перед собой невысокую женщину в черном одеянии. Она склонилась над Григорием, легонько подула на него, осторожно провела ладонью по его лицу, пригладила волосы, поправила подушку в изголовье:
- Григорий, я мара, служанка Мораны, богини зимы и вечного холода, прислана ею: она услышала твою просьбу. Ты не бойся, я помогу тебе.
Мара подула на лицо умирающего еще раз, и Григорий вдруг почувствовал, что нет никакой боли, ему легко и даже радостно, словно для него наступил светлый праздник. Он улыбнулся, так хорошо ему было сейчас.
- Ну и молодец! Ручки вот так сложи, - ласково сказала служанка богини смерти, тоже улыбаясь. – Ты устал, спи, отдыхай.
Мара и в третий раз подула на лицо Григория, и душа мужика, измученного болезнью, покинула его тело и свободная унеслась туда, где нет боли и страданий.
Умерший лежал на широкой лавке в красном углу. Его лицо было торжественно строгим и спокойным.
… Дарья Белянка, сорокапятилетняя женщина, любила вечером, накануне Велесовой ночи, сходить в баню. Так было у них в семье заведено с тех пор, когда был жив муж Степан. Вот и сейчас ее дети уже сходили в баню, теперь их матери настал черед.
Дарья, не торопясь, сняла все с себя, бросила на каменку пару ковшей воды и легла понежиться на полок под обжигающие волны горячего пара. Было необыкновенно легко и радостно, словно Степа вернулся и ласкал ее еще крепкое тело. Дух захватывало, и голова кружилась от волнения. И женщине даже показалось, что покойный муж нашептывает ей в уши что-то приятное и очень нужное.
Когда Дарья вернулась из бани, ее взрослые дети сидели за накрытым столом, три сына и доченька Люба, ждали мать.
Нарядившись, Дарья заняла свое место во главе стола и строго сказала:
- Сегодня с нами за столом и ваш тятенька, мой муж Степан. Я спросила его, как нам жить дальше, и он дал мне хороший совет. Пора вам, сынки мои, обзаводиться своими семьями. Есть ли у которого из вас на сердце девушка-красавица? В эту ночь перед батюшкой нельзя лукавить.
- Есть, маменька, - ответили старшие Гриша и Федор. – Ждут - не дождутся, когда мы к ним сватов пошлем.
- А ты что, Васенька, молчишь? Нет заветной подружки? Вот подожди, поедем в село на ближайшую ярмарку, я тебе покажу дочку кузнеца Серафима. Видела ее недавно – ох, и красивая, словно принцесса из сказки! Познакомитесь, либо слюбитесь, а там и до свадебки рукой подать.
- Маменька, а что меня не спросишь? – вдруг со слезами на глазах дрожащим голосом спросила Любашка.
Посмотрела Дарья внимательно на свою дочь и вдруг увидела, будто впервые, что Любонька в шестнадцать лет самая настоящая невеста: грудь высокая, коса толстая, плечи округлились. Дарья даже растерялась:
- Доченька! Ты-то хоть годик подожди! Не все же разом! И вдруг сразу я одна останусь!
- Маменька! Мой Лешенька еще с прошлой осени просит выйти за него замуж. Я и согласие дала.
- Мама Даша! – вдруг сказал старший сын Григорий. – Коли в эту ночь лукавить нельзя, так я признаюсь тебе: моя подружка уже и дитятю ждет. Так что недолго быть тебе одной. Нарожаем тебе внуков и внучек.
«Вот об этом, значит, и шептал мне Степан в бане, - подумала Дарья. – Говорил, ой, как шумно будет скоро у нас в доме! Шумно и весело!»
… В доме напротив окна светились неровным светом: там горели только свечи. Молодая хозяйка Антонина, сняв со стены, поставила на стол большое зеркало, выстроила перед ним дорожку из зажженных свечей и внимательно вглядывалась в глубину зеркальной поверхности.
Год прошел, как уехал ее муж Семен, занимаясь извозом, в дальнюю сторонку и не возвращается, и весточку о себе не шлет. Живой ли? Беда случилась? Или появилась злая разлучница, которая удерживает ее Семена около себя?
Зеркало должно было ответить на вопросы, мучившие молодую женщину, но в нем мелькало что-то, больше похожее на клубы дыма или желтого тумана.
И тогда Антонина решилась. Она оделась, вышла из дома и, смутно угадывая в темноте дорогу, направилась на тот перекресток, где в эту ночь сошлись два начала, мир живых и мир мертвых.
Если Семена нет в живых, он выйдет к ней, своей жене Антонине. Не выйдет – значит, живой, и верная женщина будет ждать и ждать своего возлюбленного.
Мимо женщины, так казалось ей, в темноте проносились смутные тени, вокруг слышны были неясные шорохи, вскрики, даже всхлипывания - сердце сжималось в комок, хотелось громко крикнуть от ужаса и броситься бежать, куда угодно, но подальше от этого места.
Почти до утра простоит Антонина на страшном перекрестке – кто-то из темноты будет заглядывать ей в глаза, но никто не окликнет, не назовет ее по имени. Значит, Сеня живой, и нужно еще потерпеть, чтобы дождаться мужа с далекой чужбины.
… В семье волостного писаря Паисия все грамотные, умеют читать и писать, поэтому в течение недели домочадцы писали записочки о своих пожеланиях на этот год. На одних бумажках записывали, с чем пора расстаться, на других – что хотят получить. Первые бумажки в Велесову ночь сжигали и пепел разбрасывали по ветру, а вторые – прятали в укромные места.
Сам писарь очень хотел найти в огороде корчагу с золотом, чтобы можно было денно и нощно ничего не делать, чтобы перед ним всегда стояла полная четверть крепкого самогона и чтобы жена Капа не ругала его, а, наоборот, только подкладывала на тарелку соленые огурчики и грибочки для закуски.
Капитолина подглядела, куда ее муж спрятал эту записку, прочитала и сожгла в печи, а на это место положила свою с просьбой о том, чтобы муж ее, лодырь несусветный, никогда бы больше не пил, купил бы ей новое платье и взял бы с собой на ярмарку в соседнее село.
… Лучший гармонист деревни Сашка Колобок, весельчак и балагур, спал безмятежным сном. Нет, он с женой Анфиской, веселой плясуньей, увы, женщиной бездетной, стол для гостей тоже накрыл, но прилег, пока усопшая родня соберется, подремать на полчасика. Уснул, даже сон видел, как в его доме, во дворе дома ребятишек много-премного бегает. Шумят, кричат, смеются, дерутся - и это все его дети. И с ними же его счастливая жена Анфиса. А около куста сирени на скамеечке сидят покойные ныне его и жены родители, дедушки и бабушки – все любуются на детишек. А кто-то из них вдруг озорно крикнул: «Сашка, не теряй время! Эта ночь волшебная – шибко плодовитая!»
Проснулся Сашка, а в его ушах так и звенит детский смех. Поглядел: его жена рядом лежит, то ли шепчет что-то во сне, то ли будто целует кого. Обнял он Анфису обеими руками и подумал: «А пусть родственники сами угощаются!»
Раз в году бывает Велесова ночь!
(Щеглов Владимир, Николаева Эльвира)
