Идея введения майората в дворянстве для сохранения потомственной русской знати содержалась в программе существовавшей в 1815 - 1817 годах преддекабристской дворянской организации "Орден русских рыцарей", одним из создателей которой был будущий декабрист М.Ф. Орлов.
Царское правительство это понимало. Не зря оно по мере сил отдавало предпочтение отпрыскам менее знатных дворянских родов.
В этой связи любопына история первого, пушкинского выпуска Царскосельского лицея, создание которого было следствием одного из либеральных порывов Александра I. По замыслу царя в лицее должны были готовиться будущие просвещенные советники властей.
Лицей должен был учить тем достоинствам дворянина, о которых писал Пушкин, - независимости, храбрости, благородству и чести. Александр I даже намеревался воспитать в лицее своих младших братьев, Николая и Михаила.
Между воспитанниками должны были царить отношения равенства. Дух независимости здесь поощрялся. Например, когда на открытии лицея выступил с речью профессор политических наук Куницын "в продолжении всей речи не было ни одного упоминания о государе".
Этот небывалый случай так поразил и понравился, присутствовавшему на открытии императору Александру, что он "прислал Куницыну владимирский крест..." То есть, наградил профессора орденом святого Владимира.
В духе либеральных идей по правилам приема в лицей могли быть зачислены лишь те, кто был занесен в пятую и шестую части родословной книги. То есть отпрыски родов, отмеченных титулами, и древних дворянских родов.
Родовитость была вступительным цензом.
Но, что в итоге вышло из первоначального замысла? Лицей постепенно деградировал, свободомыслящие профессора изгонялись, при Николае I были введены телесные наказания... Да и судьба лицеистов первого выпуска сложилась далеко не так, как предполагалось.
"К важным чинам государственной службы" поднялись только двое из пушкинского лицейского выпуска: князь Горчаков, ставший государственным канцлером (высший чин табели о рангах) и отчасти Корф, занимавшмй видные должности и возведенный в итоге в графское достоинство.
Все остальные остались на третьих и четвертых ролях, даже даровитый Вольховский, окончивший лицей с золотой медвлью.
Мало того, первый лицейский выпуск дал вечного возмутителя спокойствия и великого поэта, "чиновника 10 класса" А.С. Пушкина, и трех "врагов царской династии", декабристов - Пущина, Кюхельбекера, а также графа Броглио, участвовавшего в революционном восстании в Пьемонте и предположительно, подобно лорду Байрону, погибшего в боях за освобождение Греции.
В списке подозреваемых по делу декабристов числились Вольховский и Дельвиг.
Вот как проявлялись "рыцарские чуства чести и достоинства", о которых применительно к дворянству писал А.И. Герцен, противостоящие "совершенному отсутствию чести и честности в высшем классе народа" по мнению А.С. Пушкина.
М.В. Нечкина, видный советский исследователь декабристского движения пишет: "Так разобщились для молодой России понятие чести с понятием служения царю. Честь стала заполняться новым содержанием - служением не царю, а родине..."
Нечкина в своей работе приводит пересказанный Н. Лорером эпизод допроса Николаем I братьев Раевских. Их обвиняли в том, что они, зная о декабристском заговоре, не донесли на него.
"Где же ваша присяга!?", - спрашивал их взбешенный царь. И услышал ответ полный достоинства: "Государь! Честь дороже присяги".
Так мог бы сказать и А.С. Пушкин.
Вероятно Пушкину, как великому поэту, нужны были корни, нужна была родословная, и, если она его не вполне устраивала, то он мог даже сам ее придумать или полупридумать, как позже Лермонтов полупридумывал романтических предков, сначала шотландца Лермонта, а потом и испанца Лерму.
Главным для Пушкина было утверждение в мнении общества того, без чего, как ему казалось , жить невозможно: личного достоинства и независимости.
Достоинство и гордость защищают с такой яростью лишь тогда, когда на них посягают, и постоянно посягают.
В 1820 году, когда Пушкин был переведен на службу к генералу Инзову, кто-то распустил слух, что будто бы его высекли в тайной полиции.
Гнев и возмущение Пушкина были настолько сильными, что он едва не натворил серьезных бед, о чем через пять лет писал в неотправленном письме Александру I: "Разнесся слух, что я был вызван в тайную канцелярию и там высечен. слух был давно общим, когда дошел до меня...
Тогда я решился выказать столько наглости, столько хвастовства и буйства в моих речах и в моих сочинениях, сколько нужно было для того, чтобы понудить правительство обрашаться с мной, как с преступником. Я жаждал Сибири, как восстановления чести."
Немало унижений пришлось вытерпеть великому поэту и во время его службы в качестве мелкого чиновника в канцелярии царского наместника Новороссии графа М.С. Воронцова в Одессе.
Об этом он писал Александру Бестужеву: "У нас (в отличие от иностранцев) писатели взяты из высшего класса обшества. Аристократическая гордость у них сливается с авторским самолюбием.
Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвяшением или с одою, тот является с требованием уважения, - дьявольская разница!"
К.Ф. Рылеев, узнав об этом письме, счел его чудаческим: "Ты сделался аристократом: это меня рассмешило. Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством?" Пушкин ответил ему:
"Как же ты не видишь, что дух нашей словесности зависит отчасти от состояния писателей. Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по рождению почитаем себя равными им."
Звание поэта в ту пору не могло само по себе обеспечить уважения и Пушкин прибегает, как к "гарантии независимости", к своему происхождению.
Но в эпоху, когда все решали богатство и чины, когда звание литератора еще не обеспечивало независимости, а звание родового дворянина уже не обеспечивало его, Пушкин не мог не ощущать своей уязвимости.
Чем выше было его чувство чести, тем меньше желали его признавать, и тем беззашитнее оказывался Пушкин перед лицом самодержавной власти.
"Невольником чести" с гениальной прозорливостью назвал Пушкина его преемник на поэтическом Олимпе, юный Михаил Лермонтов.
