Приступ и знакомство с главными героями.
Не отношу себя к числу фанатов Набокова, у меня другие кумиры, но ни одно из прочитанных мною его произведений не оставило меня равнодушным. Любое его произведение будит мысль; если не мысль, то чувство; если не чувство, то память. Или мечты? Но какая-то тревога обязательно поселяется в сердце.
Из каких невидимых миру нитей, из каких воспоминаний, аллюзий и ассоциаций плетет полотно своей прозы Набоков? Как удается ему, используя эти исчезающие, ускользающие, неощутимые, мнимые средства, создавать энергичное, плотное повествование, все части которого гармонично сотканы (не сшиты!) в единое целое?
При этом ни одно произведение Набокова (все они идут от игры разума, а не от работы ума) не свободно от некоей легчайшей, но хорошо ощутимой, паутинки вырождения, парящей над героями и событиями. Есть ли в его произведениях, что-либо еще, помимо вызывающей, откровенной, завораживающей, околдовывающей, притягивающей формы? А, быть может, ничего более и не требуется? Кажется, сам Набоков был в этом уверен, демонстративно сторонясь всякого «направления» и «содержания». «Пустопляс», – так, кажется, отозвался о нем Куприн.
Попробуем все-таки от общих рассуждений перейти к собственно роману.
Главных героев здесь, по-видимому, трое, с них и начнем.
Бруно Кречмар, «знаток живописи, сведущий, но отнюдь не блестящий», так в самом начале представляет его автор, мужчина в последнем приступе молодости – спасибо Ильфу и Петрову! – то есть на исходе четвертого десятка. Постепенно, страничка за страничкой, мы знакомимся со «знатоком живописи» и становимся свидетелями последнего года его жизни. Именно этот период его жизни и представляет интерес, ибо вся предыдущая его жизнь, «тихая и мягкая», не выключая отсюда и войну, была совершенно ничем не примечательна и вовсе лишена каких-либо событий; лишь одну ниточку протянул автор из прошлого своего героя в описываемое настоящее: «…к концу своего четвертого десятка, Кречмар вдруг почувствовал, что на него надвигается то самое невероятное, сладкое, головокружительное и несколько стыдное, что подстерегало и дразнило его с отроческих лет».
Оно и надвинулось в виде смазливой, циничной, алчной и в меру развратной девчонки Магды; маленькой сучки, невежественной, нечистоплотной и бесталанной, как выяснилось позднее, при ее попытке стать «фильмовой дивой». Эта малышка взяла нашего героя за нос и одним движением стащила этого состоятельного, культурного эксперта живописи с проторенной поколениями интеллигентных предков прямой, но скучноватой дороги, на кривенькую, но богатую самыми разнообразными эмоциями и приключениями, дорожку, которая, как и следовало ожидать, закончилась для него тупиком. Конечно, за эмоции и приключения, надо платить; наш герой и расплатился.
Перечитал написанное выше и понял: назвав Магду бесталанной, я погорячился. Актрисы из нее, правда, не вышло (виноват оказался, естественно, Кречмар) но талантом манипулирования влюбленным взрослым мужиком, этим особым даром, она владела в совершенстве. Полагаю, не случись с ними совсем уж непредвиденных обстоятельств, она бы женила на себе Кречмара, заставила бы его обеспечить себя материально, после чего они мирно зажили бы втроем, Горн, Магда и Кречмар, вплоть до того времени, когда из последнего будут вытянуты все деньги. После чего, проявляя гуманизм и избегая ненужной жестокости, отпустили бы его назад, в семью, к Аннелизе.
Еще один очаровательный эпизод и покончим с Магдой. Кречмар, по ее же требованию, попытался приобщить ее к своей профессиональной, «культурной» жизни, и представил ее своим гостям в качестве некоей, не чужой ему, «фрейлейн Петерс». Один из гостей, старый врач и меломан Ламперт, завел с фрейлейн Петерс разговор о музыке Гиндемита. «…Она сдержанно и туманно улыбалась, и в глазах у нее было особое ланье выражение, – признак, что она ни слова не понимает из того, что ей говорит Ламперт…» «Ланье выражение» – два слова и становится понятно почти все о человеке – гениально!
Надо сказать, что автор совершенно беспощаден к своему герою: сначала он лишает его семьи и привычного образа жизни в обмен даже не на любовь, а просто на секс с маленькой Магдой (хотя, с другой стороны, сам-то Бруно влюблен, и такой обмен, семьи на любовь, на первых порах кажется приемлемым); затем поселяет в его сердце сомнения в верности Магды (она дает к этому все основания) и тем самым лишает его счастья, то есть делает состоявшийся обмен фиктивным и бессмысленным; затем лишает его зрения и секса с Магдой (любви от нее он уже не ждет), которая занята сексом и любовью (да-да, на этот раз и любовью!) с третьим лицом, Робертом Горном; при этом не лишает его возможности слышать, чувствовать и подозревать; и, наконец, рукою Магды обрывает и самую его жизнь.
Третий герой, Роберт Горн, бывший Мюллер, прежний, докречмаровский, любовник Магды, художник-карикатурист, автор морской свинки Чипи – покорительницы вселенной. Вот в кого по-настоящему влюблена Магда! Повнимательнее посмотрим, в кого же она влюблена и ответим себе на вопрос: а разве могло быть иначе?
Магду он бросил в свое время совершенно хладнокровно, но не забыл ее и в далекой Америке: мысль, что удастся, быть может, разыскать берлинскую девчонку, встреченную во время короткого пребывания на родине, не покидала его. В Америку он уехал еще до войны, удачно избегнув призыва, и сделав карьеру художника-карикатуриста: эта профессия уже тогда была популярна в Америке, в этой стране комиксов.
«За пятнадцать прошедших лет Горн ни в чем не отказывал своему женолюбивому нраву, но как-то так выходило, что единственным прекрасным и чистым воспоминанием оказывалась Магда, – что-то было такое милое и простенькое в ней, за этот последний год вспоминал он ее очень часто и с чувствительной грустью, которой до сих пор он был чужд. Это было даже странно, ибо трудно себе представить более холодного, глумливого и безнравственного человека, чем этот талантливый карикатурист».
Не мог он объяснить самому себе своего острого (и взаимного!) пристрастия к Магде. Телесные свойства Магды были тут вторичны, красавицей она, в точном смысле слова, не была, он же был почти уродлив, да и ногти на ногах были не хороши. Так в чем же дело? Набоков объясняет: «Взаимная их страсть была основана на глубоком родстве их душ, – даром что Горн был талантливым художником, космополитом, игроком…» А кем была она мы уже выяснили выше.
Самые смешные и популярные рисунки, по его мнению, были основаны на соединении тонкой жестокости и глуповатой доверчивости. Этого принципа он и придерживался в своем творчестве. Ему случалось, служа своему искусству, бездейственно наблюдать, как слепой собирается сесть на свежевыкрашенную скамейку. С целью отвести от себя и от Магды подозрения Кречмара он, не колеблясь, объявил себя гомосексуалистом. Его бесконечная глумливость простиралась до того, что, завтракая в обществе уже незрячего, мучимого ревностью, Кречмара, он, будучи невидим, издавал едва слышные вздохи, поскрипывал стулом или «неосторожно» ронял вилку, с жадным интересом наблюдая за взволнованной мимикой слепого.
