В ту ночь Раэ так и не смог уснуть. Он засел на кровати Ткачихи, поджав под себя ноги, обложился подушками и наблюдал, как снуют альвы над потолком. Точно так же сновали по-быстрому его мысли. Предстояло о многом подумать и желательно о нескольких вещах одновременно. Так, Раэ постарался пересчитать, сколько альвов в комнате. Он предполагал, что тут собралась вся их честная компания, которая впала в радостное возбуждение от того, что их новый друг поправляется. Они облепили мебель, одеяло, обсели стены. В комнате было светло как днем от разноцветных огоньков. У Раэ даже рябило в глазах. В первый раз он начитал сорок девять малышей, со второй попытки пятьдесят четыре, в третий тридцать восемь, а на четвертый махнул рукой – бесполезное занятие. А жаль. Раэ опасался, что пока он тут неделю лежал, шишига успела достаточно проредить стаю. Что-то маловато было альвов с красными огоньками по сравнению с такими же других цветов.
Каких-то он уже различал. Особенно того, с желтым огоньком и отрубленным ухом. Ему Раэ дал имя Солнечный Зайчик. Была еще оранжевая Искорка, вроде девчонка, да только кто их разберет этих альвов, делятся ли они на мальчиков и девочек, зеленый Берилл, алый Уголек, других Раэ еще путал и пока им имена не давал.
Первая связная мысль Раэ как раз касалась этих летунов. Если они настолько разумны, что догадались растормошить Раэ, показать ему ту записку да еще правильной стороной, значит, кой-какой умишко в их головах есть, и это надо использовать, чтобы попытаться отсюда сбежать. Хорошо бы спрятать такого смышленого альва с письмом у хвоста в складках плаща ведьмы, когда та воспользуется порталом или метлой, чтобы покинуть Кнею. И чтобы альв, когда будет снаружи, подлетел с этой запиской к тому, на ком будет форма ведьмобойцы… Ага, мечтай-мечтай. Они тебя сейчас не слушают даже когда ты пытаешься им дать понять, чтобы они перестали кружиться и дали себя пересчитать… Нет, они кое-что все-таки понимают. Тот же Солнечный Зайчик, кажется, рад толковать его знаки… Сложно, но Раэ справится.
Другой, более колючей, мыслью была попытка разгадать – почему же все-таки он числится по бумагам мертвым, если должен был считаться пропавшим без вести? Кой-какая надежда все-таки в нем теплилась, что его свои все-таки ищут. Так что же, получается, это вовсе не так? Конечно, Раэ и раньше гнал от себя прочь слабую надежду, что охотники обнаружат ведьминскую Кнею и вызволят его, но она нет-нет да оживала, и Раэ не давал себе отчета в том, как же она его держала на плаву. Вот уж не ожидал, что от расставания с такой надеждой у него все так тоскливо заноет внутри. Еще чуть-чуть и расклеится… Хотя он должен радоваться тому, что, Цитадели сжалились над его матерью и объявили его мертвым. А то начнут ей мыть кости за то, что ее сын похищен ведьмой и может стать колдуном. Нет-нет, такого позора Ар Олмар не заслуживает. Да, правильно все. Пусть он на самом деле считается мертвым, чем над его матерью все насмехаются. А еще противно было думать, что его похороны стали очередным унижением для Ар Олмар. Небось, главной скорбящей на них стала Катвиал, оплатившая действо. Ух, как, небось, порисовалась перед Авой в этой роли, вся такая участливая да великодушная. Любопытно, а была ли она допущена в тот несомненно узкий круг лиц, который знал, что хоронят кого или что угодно, но только не Раэ? Хотелось думать, что начальство в Цитадели, уважавшее Ар Омар и презиравшее куртизанку Катвиал, скрыла это от любовницы отца... А от мамы? Все равно к лучшему, что его считают мертвым...
И все-таки сердце от мысли, что свои его похоронили, ныло… И напрасно пробуждалась мучительная надежда: а вдруг его тайно, но все же продолжают искать? Понимают же те, кто это подстроил, что тела в том гробу на пышных похоронах нет...
Ох, альвы, альвы, как бы послать своим весточку?
"Вот прознает эта дрянь мое настоящее имя, так весть о том, что я жив, до всех дойдет! До всех!" - проговорил внутренний злой голосок в голове Раэ.
Нет, не должна знать, не должна. Кажется, не подозревает, что к чему. В Мертвом Городе мальчишки обращались к нему как к Фере, когда Мурчин за ними тайно наблюдала. Она до сих пор убеждена, что это его имя. И, кажется, ему удалось выкрутиться. Ну что ж, пусть будет так. Разве охотник изначально не предполагал, что начальство в Цитадели попытается скрыть от мира его возможность попадания в позорный плен и оградить Ар Олмар от всеобщего презрения? Он, конечно не мог догадаться, что его похороны построят аж с такой шумихой. Для чего-то это, значит, надо. Вот как-то до этого времени Раэ не задумывался о том, что было бы, узнай досужие болтуны в Аве, где он. Как-то не заходила его мысль так далеко. Возможно, потому, что он надеялся на то, что девчонкам-недоведьмочкам хватило ума вернуться домой, не подняв шума, и им некому было рассказать о тех условиях Мурчин, которое она выдвинула молодым охотникам. Как бы не так! Дурачок! До самого-то только что дошло, на кого осмелился полагаться! На этих-то растяп!
Все эти размышления перебивались еще одними. Что ведьма сделает с Раэ, когда до нее дойдет, что он вовсе не воспылал к ней какими-то там чувствами? К тому времени Раэ лучше сбежать из Кнеи. Долго ли она будет обманываться?
Ведьма забыла, что движет людьми. Нашла для себя объяснение, такое, чтоб еще и ее самолюбию льстило. Считает его животным, которое, забыв долг, способно увлечься смазливой мордашкой – а только это при ней и было достойно увлечения. Древнее существо, так толком и не побывавшее человеком, ничего в людях не смыслит. Это за что ее любить? За дичайшую смерть боевых товарищей? За побои? За голодные и холодные ночи в колодце? За неволю? За то, что хочет принудить Раэ к тому, что погубит его душу?
Несколько дней ведьма будет довольна и потому терпима к охотнику, пока не убедится, что ошиблась. Да, тяжел для него будет тот час. Как бы в минуту слабости еще ей не подыграть. Что вообще теперь делать? Казалось бы, об этом надо было думать раньше, беспокоиться еще с первых дней пребывания в Кнее.
Мурчин была ведьма может, и не молодая, но хотела быть красавицей и была. И уж конечно, знала, зачем ей это надо: все еще хотела нравиться и получать сполна все, что дает жизнь красивой женщине. И Раэ уже не был в ее глазах мальчишкой. Даже при всей своей неопытности он не мог как-то иначе истолковывать жгучие или заигрывающие взгляды, которые порой бросала на него ведьма в минуты расположения духа. Не мог постоянно делать вид, что не понимает ее некоторых намеков и шуток. Но именно потому, что они часто повторялись и стали привычными, Раэ и утратил бдительность.. Он мог до этого мгновения считать, что Мурчин попросту дразнит его для забавы, как тот, кто шутит только для того, чтобы посмеяться самому.
Заигрывать ведьма заигрывала, но никогда не переступала определенной черты.
Так, Раэ должен был тотчас удалиться из купальни, где все приготовил для ведьмы, едва она появлялась на пороге со стопкой чистого белья. Он мог туда вернуться с черпаками и тряпками только тогда, когда она, полностью одетая, покидала купальню. Никогда Мурчин не позволяла себе появляться при Раэ в одном нижнем платье, даже в жару, когда в домашней обстановке женщине разрешалось снимать верхнее, и даже в стирку ему не давала нижних платьев. Даже в первые дни, когда для нее было большим затруднением что-то на себя надеть из-за сломанных пальцев. Как-то раз она даже нагнала его перед прачечной и вытащила свою сорочку из вороха одежды, которое Раэ по ошибке сгреб на стирку, смущенно отводя глаза. Никогда ведьма не понимала подола, чтобы подняться или спуститься. Только ветер мог поднять ее юбки выше высоких башмачков или веточка куста, за которой случайно зацеплялся край ее одеяния.
Раэ уже знал, что подобная стыдливость, иногда даже ханжеская, была свойственна многим древним ведьмам. Мало что он знал об этой разновидности нечисти, но уж точно то, что залезет в уши любому мальчишке из Цитадели. Распутное поведение бывало свойственно ведьмам, живущим лишь первую сотню лет. Остальным, если они выживали, перешагнув столетний рубеж, все приедалось, и то, что касалось вопросов пола, вызывало у ведьм отвращение. Большинство из них становились мужененавистницами, на дух не переносили всего, что как-то касалось деторождения и всего остального, что с этим связано. Как рассказывал Тево-ведьмобойца, порой приходилось тайком хватать в городе какую-нибудь ханжу, которую вся округа почитала за самую набожную и благочестивую вдову или старую деву. И, вопреки распространенному мнению, ведьм было мало среди потаскушек.
Еще в первые дни, осмыслив наблюдения, Раэ объяснил себе, что для Мурчин красота и молодость являлись чем-то вроде удобной маски для внешнего мира. Улетала же Мурчин зачем-то в город, где целыми днями шаталась по улицам, изображая из себя торговку лентами и кружевами. Хорошенькую торговку лентами икружевами. Зачем ей это было надо, ведьма не рассказывала, Раэ не спрашивал, но и так понимал, что за этим не стояло ничего хорошего. Задача ведьмы сеять зло. А для этого она прибегнет к любым средствам, даже к таким, какие ей не в радость, например, давно приевшаяся неувядающая красота.
Но после того, как она сама заявилась к нему в комнату… Еще одна попытка заставить его склониться на ее сторону? С гримуаром не получилось, теперь хочет влюбить и выбрала, как считает, подходящий момент?
Ну-ну, Мурчин. Как бы ты ни была на вид хороша, а он, Раэ, знает, как выглядит на самом деле ведьма в клетке в крыле ведьмобойц. Страшнее потаскухи, которая разлагается от сифилиса. Или от проказы. Или от проказы и сифилиса одновременно. И даже если ты хорошо сохранилась и под своим внешним лоском точно такая же, все равно, все равно…
Ему вспомнилось, как он, красный, подобно ошпаренному раку, стоит перед Вирратой, Ритатэ, Канги и Руном, когда те увели его наконец-то с дознавательного совета, где ему пришлось вывернуть себя наизнанку и все, все рассказать о Лоре, и притащили в палату наставников.
-Лучше тебе свалиться вниз башкой с колосса, чем увлечься ведьмой, - в сердцах говорил Ритатэ, командир его отряда, водивший его на колоссов Севера, - или чтоб тебя наг проглотил и начал переваривать, пока ты в сознании. Или чтоб тебя василиск иссушил, и ты чувствовал, как крошится твое тело. Это будет лучше, чем если ты поддашься ведьме! Так то ты просто умрешь, а с ведьмой погубишь душу.
-Я тебе лично перережу горло, Раэ, если ты еще раз увлечешься ведьмой! – поклялся наставник Рун, который обучал его распознавать колоссов и других чудовищ
-Да хватит вам! – охолаживал тогда Канги Ритатэ и Руна, - Ничего же не было. Он же не знал, что девчонка ведовством балуется! Вы сами придаете этому слишком большое значение, и Раэ заставляете думать, что в его жизни было какое-то особое преступление. Не надо считать мальчишеские вздохи под балконом большой угрозой для погибели души. Сами молодыми не были, что ли?…
-Именно, что были, - ворчит Рун , - суккубат – это самое страшное, что может случится с молодым человеком.
-А что это такое? – поинтересовался Раэ.
-Не твое дело! Забудь это слово! – хором говорят Виррата, Ритатэ, Канги и Рун. Раэ понял, что когда он покинет палату наставников, Руну еще достанется за то, что он произнес это нехорошее слово при Раэ, так на него сердито смотрели воспитатели. Поэтому он, не найдя ничего лучше, как поддержать в юноше моральные устои, сдвинул и без того сросшиеся брови к переносице и промолвил:
-Руки поверх одеяла держи!
Раэ тогда вздохнул с облегчением. Если перешли на то, что говорят каждый день, то значит все выдохлись, и скоро разнос прекратится.
Вечером перед сном с ним переговорил с Раэ один на один Виррата:
-Можно запретить себе влюбляться. Не слушай тех, кто говорит, что с этой страстью невозможно справиться – можно и еще как.
-А тебе удавалось? – спросил тогда Раэ.
-Удавалось, - сказал Виррата, - не слушай все эти глупые уличные песни, в которых поется, что сердцу нельзя приказать. Можно. Просто оно как… ну как лист растения, что ли. Сразу, если поставишь на свет, к солнцу не потянется, а через час-другой – глядишь – и потянулось. Сердце долго уму не противится. Справиться можно с любым чувством. Так что если почувствуешь, что влюбляешься, просто прикажи себе прекратить. И приказывай себе в течение нескольких дней. И все пройдет. С этим просто. А вот с влечением плоти в твоем возрасте немного посложнее. Но и тут можно справиться. Держи руки поверх одеяла, а если влечение плоти нестерпимо – ополовинь свою жрачку и держи себя на половине своей жрачки до тех пор, пока охота не отпадет.
-Да куда ее дальше ополовинивать? – простонал тогда Раэ, который и так в тот день отдал половину своего обеда своему младшому другу Аксе, который в свои тринадцать попер в рост и мёл в себя все, что не приколочено.
-Ну, я думаю, ты умница, и пока тебе не надо, - успокоил его тогда Виррата.
И хотя Раэ до сих пор точно не знал, а только догадывался, что означает слово суккубат, он этого стал бояться…
Во время того, как Раэ предавался воспоминаниям, он как-то не заметил, что в комнате потемнело. Альвы что, захотели покинуть спальню? Нет-нет, они все почему-то стали от чего-то прятаться, полезли под кровать, в складки простыней, за сундуки и стали тушить свои фонарики. Какие-то стали забираться прямо под одеяло.
-Это еще что? – спросил Раэ оставшихся альвов, но те ему ничего не ответили, а тот ощутил, что его пробирает легкий озноб. Да какой там легкий! Ему тоже стало как-то холодно и захотелось укрыться. Он потянул на себя одеяло и обнаружил под ним с десятка два встревожено попискивающих альвов, притушивших свои фонарики. Ну вот…
-Да от чего вы прячетесь? – удивился Раэ. Большой опасности не было, иначе бы альвы дружным роем унеслись бы через окно…
Коварно защипало в носу, как это бывает, когда из теплого дома выходишь на холод. Раэ увидел, что от его дыхания идет пар… Да, в комнате стало очень холодно! Он обхватил себя за локти, в попытке согреться. Вот же незадача! Из одежды на нем одна простыня! Коварно заломило под грудиной от того, что рядом творилось потустороннее.
К холоду прибавилась тишина. Хоть бы один альв цвиркнул или стрекотнул крылышком. Сразу стали слышны ночные звуки дома, к которым Раэ, вообще-то давно уже привык и не обращал внимания. Нет, они стали иными. Странно: буки не скреблись в ларях и поставцах. А в коридоре послышались мерные шаги. Кто-то по шел по ночному дому, подолгу и тяжело утверждаясь на каждой половице. Уж точно не Мурчин. Ее походка была бы легкой.
-Час от часу не легче, - вздохнул Раэ. Он догадался, кто идет к нему в комнату, где не прочли ни одной молитвы. Сам виноват. Надо было не альвов считать, а четки перебрать, как очнулся. Что ж, одно хорошо, что этот гость из другого мира не хочет пугать Раэ и подготавливает к своему приходу постепенно. Разрыв сердца отменяется.
Что ж, Раэ и раньше, до болезни в полусне чувствовал, что кто-то в черном стоял над ним и начинал молиться. И засыпал так и не дождавшись исчезновения этого существа. И да, сейчас ему память услужливо напомнила, что здесь, пока он болел, раза два он отчетливо ощутил в полубреду ночное присутствие, больше почувствовал через тягу под грудиной, чем углядел... или что-то видел... вот этого точно не помнит...
Заскрипела дверь в спальню, и в полумрак вплыла фигура под серой вуалью в пол в черном платье со шлейфом. Раэ с первого взгляда понял, что это платье – похоронное. И что сквозь прозрачную серую вуаль лучше не всматриваться. Фигура остановилась в дверях и сложила на животе руки в длинных белых перчатках. Раэ почувствовал, как альвы маленькими комочками прижимаются к нему, ища защиты.
Раэ вздохнул. Поднял руки с двумя скрещенными указательными пальцами и выставил их вперед.
-Даже не смей подходить к моему ложу, - заговорил Раэ, - если тебе что-то нужно от мира живых – говори оттуда.
-Это было мое ложе, - глухо сказал призрак, как шелест травы был его голос.
-Ты Ронда? – спросил Раэ.
-Да.
Раэ оглядел, как заплетает инеем стены спальни. Выдохнул пар, почувствовал, как жгуче холодно его новеньким легким.
-Ну говори, что для тебя могут сделать живые, - сказал Раэ, - говори да уходи по-быстрому. Мне холодно.
-Найди и уничтожь филактерию, - коротко сказала Ронда.
-И без тебя бы это сделал, кабы знал, где она, - холодно сказал Раэ, не опуская скрещенных пальцев, однако призрак не трогался с места, и вроде бы враждебности не проявлял, да только в такие штучки Раэ учили не верить. Опустит пальцы и…
-Она в том пространственном кармане, что ты потревожил, - сказал призрак, - найдешь ее, сумеешь выбраться отсюда.
-А как туда попасть? – жадно спросил Раэ.
-Я и так много тебе сказала. Почаще охоться в том месте...
И призрак медленно повернулся к нему спиной.
-Молиться за тебя надо? – бросил Раэ вслед удалявшемуся призраку.
-Не отмолишь, - ответил призрак, чуть задержавшись в дверях, - филактерию уничтожь. Иначе мне будет еще хуже, если она попадет не в те руки.
И Ронда исчезла. Вот так и ночной визит.
С минуту Раэ сидел и переводил дух. Даже испугаться не успел. Да и разучился он пугаться. А когда осмыслил, что произошло, снова обругал себя. Спальня-то не намолена! Вот и шастают тут всякие призраки.
-Четки! - вырвалось у него.
Ну конечно, они в запертой комнатушке…
Пока он досадовал, спальня осветилась обеспокоенными альвами. Они засновали туда-сюда и вскоре... преподнесли Раэ его четки, держа их втроем за бусины. Очевидно, смогли попасть в его комнатушку через окно. Значит, они понимают значение этого слова? Хорошо.
Раэ принял белые ониксы и накрутил на руку. Только хотел приняться за молитву, как увидел, что малыши, облепившие как разноцветный ковер его одеяло удивленно на него таращатся. Они, похоже, хотели объяснений, почему к живому пришел мертвый. Но как Раэ им мог их дать?
-Я понял, малыши, почему она ко мне пришла. Но как я вам могу объяснить, если вы моего языка не знаете?
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 45 глава.
