Любаня горестно вздохнула: конечно, Андрей прав… Ребятишкам, что родились в то лето, когда по Луганску был нанесён первый авиаудар, вот уж по девятому году. И все эти восемь лет всу бьют по городам и посёлкам… Восемь лет жизни – под миномётными и артиллерийскими обстрелами… Сколько красивых и добротных шахтёрских домов разбито! А в домах этих был тёплый уют… счастье было, любовь и нежность. И жалела Люба племянницу Маришку… и сердце стыло: неспроста они, Маринка с Саней, торопятся так!.. Будто чувствуют, что могут и не узнать, как это: любовь, нежность, ласка…
Обстрелами из «Градов» и «Ураганов», фосфором и кассетными бомбами, линией разграничения по Северскому Донцу – ни на один день война не давала забыть о себе. Ребятишки – те не знают, как жили до войны. Но Любаня-то помнит… и знает, как надо. Поэтому и хочется, чтоб всё – как положено: сначала выучиться надо девчонке, а потом – чтоб свадьба. В школе Маринка училась – чтоб отличницей была, не скажешь… Так, тройки. Изредка четвёрка мелькнёт, – по литературе, например. Больше любила Маринка вязать ,– и крючком, и спицами. И никто не учил, сама во всём разобралась. Пока с Павлом, с отцом, жили, готовить научилась: и лапшу сварит, и борщ, и картошечку с мясом стомит – не любая, даже если годами постарше Маринки, сумеет так, это Люба точно знает. Маришка девять классов окончила и сказала, что пойдёт на повара учиться. Любаша растерялась, ни в какую не соглашалась отпускать девчонку, да Андрей уговорил:
- Люб! Ну, сама подумай: зачем ей – с её тройками! – ещё два года в школе сидеть. А так – делом будет заниматься. В горном колледже есть отделение, где на поваров-кондитеров учат. Вот и будут с Санькой Свешниковым вместе: Санька на подземного электрослесаря туда поступает.
Любаня ещё тогда головой покачала: ну, с Санькой Свешниковым они точно выучатся!..
А получилось вроде бы и ничего: вместо школьных троек в колледже Маришка пятёрки стала получать. Дома тётю Любу освободила от готовки. А уж малых – у Любани с Андреем двойняшки, Катюшка с Матвеем, – балует каждый день: то блинчики, то вареники, то ватрушки готовит им, ещё и Катюшку учит.
… А любовь… Кто ж её укараулит, кто сдержит! И тётки такой не бывает, чтоб удержала… И войны такой на свете нет, чтоб сильнее любви и нежности была. А в степи, вдоль окопов, смелые ромашковые хороводы. И Маришкины волосы целое лето пахли ромашкой. Случалось, уходили Санька с Маришкой за Терновую балку или далеко степь, за Орлиный курган. Бывало и так, что ночью Санька перемахивал через забор Иванцовых, подтягивался на руках и спрыгивал на пол в Маришкиной комнате… И неумелые ласки, такие стыдливые, стеснительные и – вспышкой – вдруг беззастенчивые, становились для них целой Вселенной – когда без прикосновений губ и ладоней жизнь просто становилась немыслимой… И прятала Маришка припухшие губы от смешливых и понимающих глаз дяди Андрея, а больше – от строгой и суровой тёти Любы.
В начале осени Саньке исполнилось восемнадцать. Посидел Санька на крылечке, как-то уже не по-мальчишески выкурил пару сигарет. Легонько щёлкнул по затылку младшего братуху, пятилетнего Тимку, что у колодца отважно сражался с белым гусаком. И сказал матери, что был сегодня в военкомате… Мать растерянно руками всплеснула… И заплакала: горько поняла, что в этом случае ни батин ремень, ни пучок крапивы либо лозина из вишняка не помогут. Лишь спросила, – так, ни на что не надеясь:
- А Маринка как же?
Саня застенчиво и счастливо улыбнулся:
- Маринка ждать меня будет.
-А учёба, сынок?..
- Война закончится, – доучусь. Шахта всё равно не работает.
И уехал на позиции под Кременную.
Перед отъездом не расставались с Маришкой целую ночь. Тётя Люба делала вид, что этой ночью ей небывало крепко спится, – а сама и глаз не сомкнула…
Ещё не светало, когда Саньке надо было собираться. Они с Маринкой вышли за калитку. Маришка прижалась к его груди:
- Сань!..
От чуть слышного Маринкиного шёпота… или просто – от её дыхания, в котором колыхнулась самая сокровенная тайна, Санька на секунду замер. Они с Маринкой так любили друг друга, что и Вселенная у них была одной на двоих, и эта тайна. И больше ни одного слова не надо было говорить, – всё, что случилось в их Вселенной, было в Маринкином шёпоте-дыхании. Санька коснулся губами Маришкиных волос:
-Я знаю. Значит, вдвоём будете меня ждать.
- Оой, Саанечка!.. Будем! Как мы будем тебя ждать! Каждый день, каждую минуточку будем ждать тебя.
Тут же, у калитки, Маришка с Саней решили, что это будет девочка.
-Я придумаю ей имя, – пообещал Саня. – Самое красивое. А пока зови её просто Александровной.
… Как в воду глядела, – это о тёти-Любиной проницательности: точь-в-точь сбылась её тревога. Маришка, как прежде, на пятёрки училась в колледже, проходила практику в школьной столовой, дома много помогала тёте Любе. Всего-то и заметила строгая тётя Люба, что будто бы больше уставать стала Маришка… Так это понятно: последний курс, практика, дипломная работа… И по Саньке своему скучает, – кому ж неясно… Ну, разве ещё: часто смотрела Маришка в какую-то, будто ей одной известную, глубину, чему-то затаённо улыбалась, а в глазах – не пролившиеся слезинки . У тёти Любы обрывалось сердце: что ж тут догадываться-то… Но всё же догадку эту старалась прогнать, убеждала себя: показалось… просто показалось, а Маришка – совсем прежняя.
Не показалось. Фельдшером-акушеркой в поселковом медпункте работает Любанина кума, Татьяна Лучихина. Она-то и поведала Любе:
- Всё хорошо, Любань. Девчонка крепкая. Ваши, Иванцовы, все легко носили и рожали.
Любаша заплакала. Кума утешала:
- Ну, что ты, Люб?.. Дело-то самое простое, житейское.
-Учёба же!.. Последний курс! И мальчишка, Санька Свешников, – где он?.. Где-то на позициях под Кременной. И лет-то ей, Маринке…
- Восемнадцать на днях, – напомнила Татьяна.
А Маринка связала крошечные пинеточки, – до чего красивые!.. Нежно-розовые, как яблоневый цвет. На конце завязочек – мягкие белые шарики. Вязала Саньке тёплый свитер: чтоб в окопе не холодно было. Санькин свитер вязала, и, чтоб никто не видел, пинеточки эти вязала, под Санькиным свитером прятала, если кто-нибудь подходил…
Продолжение следует…
Навигация по каналу «Полевые цветы»