Кто из нас никогда не мечтал о Нарнии или — на худой конец — о Хогвартсе? Знаете, вот эта классическая боль старшеклассника: приходится зубрить теоремы по геометрии и воевать с учителями за оценки, когда твои книжные сверстники зубрят рецепты волшебных зелий и воюют с мировым злом. Им, конечно же, повезло.
Или нет?
Spoiler alert!
Квентин Колдуотер, чрезмерно склонный к рефлексии и оттого унылый тинейджер, — идеальный для самореференции персонаж. Он обладает всеми необходимыми пререквизитами для избранности: умнее среднестатистического, застрял в детстве и хочет верить в сказки, социально неустроен в реальности, не нужен родителям.
Такой герой, конечно, не думая, хватается за первую же возможность убежать из дома — то, о чем грезят тысячи подростков, но на что решаются от силы полтора. Выпавшая из подаренной незнакомкой тетради бумажка приводит Квентина в мир волшебства, в настоящую магическую академию, несомненно элитную, принимающую в год ровно 20 учеников, не больше и не меньше. Квентин для приличия испытывает проблемы с вступительным экзаменом, но в последний момент могущественная сила, сокрытая в нем, высвобождается, и мрачный подросток, любящий фокусы, поражает собравшихся преподавателей настоящим колдовством. Это — момент его безмерного торжества, дань уважения всем избранным и (немножко) отчаявшимся.
Здесь автор ставит размашистый росчерк и закрывает первую сюжетную арку — прощай, мир скучной очевидности, здравствуй, мир веселой магии!
Или нет?
Тройственность магической реальности
Магия в «Волшебниках» вообще не веселая.
Не по-ведьмачески непременно суровая и требующая больших жертв, но и не как у крестной-феи, дающаяся по праву рождения и мановению волшебной палочки. Нам показывают несколько разных подходов к колдовству — и каждый из них выглядит правдивым.
Есть, например, академическая магия. Та, которую преподают в школе и которой занимаются учителя. Она требует долгой и напряженной зубрежки древних языков, запоминания всевозможных условий и допущений, строго выверенных движений пальцами, максимального самоконтроля, по ней обязательно нужно сдать экзамен — иначе какой из тебя волшебник? Получив академическое магическое образование, ты открываешь доступ к карьерной лестнице. Все как в жизни, только начальная ступенька чуть повыше — и школьное коммьюнити всегда маячит за твоей спиной, готовое поддержать.
Ей противостоит магия выстраданного одиночества. Мы видим ее одним глазком в замочную скважину — дверь всегда остается закрытой. В мире символизма это колдовство наиболее сурово. Оно требует отказаться от условности человечности — изменить свою природу и сущность, хотя бы на максимально буквальном уровне: студенты получают недолгий доступ к таинствам одиночества только превратившись в гусей и утратив способность говорить. На мой взгляд, главную отличительную способность человека.
В мире «Волшебников» магия одиночества, пожалуй, сильнее прочих. В первом томе она открывается всего трем персонажам:
— профессор Маяковский вынужденно отказывается от социальности, отдаляется от людей и получает взамен способность обращать вспять энтропию;
— Мартин Четуин сбегает от человечества, вымарывает человека из себя, и обретает силы локального бога, а вместе с ними — доступ к путешествиям между мирами;
— Квентин Колдуотер эмоционально высушивает себя, но в образовавшейся пустоте находит силы прыгнуть выше головы.
Конечно, есть магия путешествия между реальностями. Ее нам показывают в двух ипостасях: как вещь-в-себе, необъяснимую и берущую начало в природе самого колдуна, и как технологию, которую возможно «загрузить» на некоторый носитель и использовать независимо от собственных талантов и способностей. Этим она отличается от прочих типов волшебства — так же, как сила Железного Человека отличается от силы Халка.
Наконец, есть магия реальности — для тех, кому больше ничего не осталось. Она упоительна, разрушительна и маняща. И волшебна полным отсутствием волшебства, поэтому добавлена в этот короткий перечень скорее ради красного словца и чтобы не останавливаться на списке из трех пунктов.
При детальном рассмотрении и анализе можно, разумеется, выделить еще пару-тройку типов, может, еще с десяток подтипов колдовства, но мы же тут не препарируем ткань бытия и не пытаемся разложить все по полочкам, верно?
Главный месседж и take-home очень прост: мир «Волшебников» удобен тем, что создает безграничные возможности выбора и находит место в магии даже для тех, кто вообще не имеет к ней отношения. Это же чистой воды сказка!
Или нет?
Деконструкция магической реальности
К счастью, нет, не сказка. История, рассказанная Гроссманом, так же далека от классики подросткового фэнтези, как и близка к ней. За привычными сюжетами и магическими искрами от взмаха руки кроются отнюдь не детские повороты.
Деконструкция жанра здесь производится на трех уровнях — формальном, мировом и персонажном.
Формальный уровень
Мы привыкли к тому, что книжка в жанре фэнтези за раз рассказывает об одном приключении. Берется некоторый промежуток времени — обычно, достаточно небольшой, — и в рамках этого диапазона последовательно описываются наиболее значимые события, проговаривается их взаимосвязь, постепенно раскрываются детали. Например, Гарри Поттер всегда приезжает в Хогвартс на учебный год, за это время успевает столкнуться с несправедливостью, пообщаться с друзьями, побороться с Волан-де-Мортом — и все эти дела либо переплетены между собой, либо проскальзываются и пропускаются автором, упоминаясь пост-фактум. Ребята из «Хроник Нарнии» также попадают в дивный мир на некоторое время, успевают найти новых друзей, победить злодея и вернуться домой — это достаточно строгая фабула, всегда сохраняющая форму. То же самое происходит в книгах Пратчетта, Сапковского, Желязны и так далее.
Лев Гроссман кладет большой и капитальный на принятую традицию и радикально смещает акценты. Почти вся книга посвящена событиям, которые к главному формальному конфликту — между героем и злодеем — вообще не имеют отношения. Враг впервые упоминается в 8 главе (в моей электронке это примерно 190-я страница) — и после этого про него забывают едва ли не до конца книги. Окей, не совсем забывают, он иногда мелькает в разговорах, но не более того. Никто не пытается найти и покарать негодяя, никто не замалчивает его имя — он просто никого не колышет. Всем как будто абсолютно пофиг на то, что кто-то когда-то сожрал девчонку с потока, мы-то, как говорится, дальше живем.
И эта заповедь соблюдается неукоснительно: условные 80% текста герои действительно просто живут. Тусуются, пытаются делать диплом, пьют, влюбляются и изменяют друг другу, снова пьют, сдают экзамены, ввязываются в сомнительные авантюры и шляются по барам. Сибаритствуют и декадентствуют. Благо, магическое сообщество все шалости оплатит.
Уровень мира
Наверное, лучшая часть книги. Первая ассоциация — новая версия «Песни льда и пламени», адаптированная для детей. Вроде, никакой ярко выписанной кровищи и совсем уж детализированных сексуальных сцен, но при этом постоянное и непрерывное ощущение мрачности и безысходности, не покидающее даже тогда, когда у героев все хорошо.
Посвящение в мир волшебства, а затем и в мир сказочных книжных реальностей читатель проходит вместе с героями. Мы впервые приоткрываем дверь в тайну, когда Квентин попадает в академию, вместе с ним проникаемся вдохновением новоиспеченного мага, усердно продираемся сквозь страницы и годы обучения, разочаровываемся в жизни и во вселенной, пробиваемся в детские мечты, отрекаемся от себя, взрослеем и впадаем в детство.
Гроссман работает на контрасте: школьники у него пьют, курят и шляются по клубам, а взрослые ведут примерный образ жизни, воплощение мечты оборачивается катастрофой, а диснеевская сказка — сущим кошмаром. Половину книги ты просто наслаждаешься атмосферой, но стоит только расслабиться и отдаться течению, как из-под воды выскакивает чертов аллигатор и ты просто не понимаешь, что вообще происходит, почему оно происходит именно так и насколько же больная фантазия породила этот сюжет.
Уровень персонажей
В классическом фэнтези персонажей обычно волнуют более-менее возвышенные идеалы, нередко — философские вопросы мирового значения, что-нибудь о борьбе добра со злом, о вселенской справедливости, о космическом разуме и т.д. Персонажи «Волшебников» по большей части не из этой категории.
Они эгоистичны, приземленны и материалистичны, местами даже ублюдочны. Все как один бегут либо от чего-то либо к чему-то — часто готовы подраться или наступить друг другу на горло, чтобы достичь желаемого. Этакая компашка избалованной золотой молодежи, уверенная в себе настолько, что сама смерть их не берет. Даже вместе их, наверное, держит не столько дружба (друзей не предают ради секса), а общее ощущение избранности в кругу избранных.
Они патологически не умеют думать о последствиях — хотя, казалось бы, вся книга посвящена тому, что любое действие порождает противодействие. Отвечайте, черт возьми, за свои поступки — ничто не проходит бесследно! Но в итоге жизнь этой великолепной компашки все равно посвящена удовлетворению минутных потребностей — либо самокопаниям.
В последнем особо преуспевает, конечно, Квентин. Внешний мир значит для этого парня настолько мало, что его реакция на появление Врага — по вине самого Квентина — ограничивается буквально одной косвенной фразой:
Он не знал еще, что Аманда Орлов мертва: Враг ее съел живьем.
Квентин — апостол бегства и внутренней неустроенности. И если жизненное кредо пратчеттовского Ринсвинда описывалось девизом «Я бегу, следовательно, я существую», то кредо Квентина — «Я бегу, потому что не хочу существовать, но не умею это прекратить». И в этом персонаже так легко узнать себя...
Сначала Квентин отчаянно убегает от реальности в фантазию. Потом — из фантазии в фантазию помощнее. Следом — обратно, из фантазии в реальность. И вновь по кругу. Тут, конечно, можно покачать головой и сказать: ну все ж понятно, парень бежит от себя самого, это метафора, аллегория, гипербола и софизм. Здорово, конечно, но есть одна проблема: эта постоянная беготня — единственное авторское допущение, не приводящее к реальным последствиям. Гроссман как будто перечеркивает всю мораль книги и говорит: а знаете, пацаны, в целом, всегда можно сделать шаг назад и вернуться к тепленькому насиженному местечку. Даже если перед этим самолично отрекся от него и сжег все мосты.
Вот этот последний тезис — очевидный заброс удочки на продолжение книги в серии — ощущается ложкой дегтя в огромной бочке меда. И, если честно, проглотить ее в середине не составило бы труда, но послевкусие всегда остается от той самой последней ложечки.
Итого
9/10 — чисто за концовку минус балл.
