Раэ усмехнулся и устроился поудобней. Не в первый и не в последний раз он здесь. Во время приступов особой злобы, когда Мурчин сама себе была страшна, она всегда перемещала незадачливого ученика в этот пересохший колодец. Так что Раэ и влажное дно тут песком засыпал, и соломы себе настелил.
Вздремнет, пожалуй. Потом вылезет, как раз Мурчин к вечеру остынет. Особенно, когда ей понадобится натаскать из ручья воды для ванной. Уж без этой ванны она жить не могла и ради этого одного, казалось, заключала перемирия, длящиеся хоть сколько-то. Из всех своих личных комнат Мурчин допускала Раэ только в мыльню в цокольном этаже дома, где в выложенный мрамором пол была вмурована серебряная ванна, которую Раэ приходилось сначала наполнять натасканной из ручья и нагретой водой, а затем вычерпывать – и так каждый день. В мыльне ничего особенного не было, если не считать того, что ее место было в лучших купальнях Авы, а не среди дикого леса. Поначалу Раэ казалось, что желание каждый день нежиться в ванной - это женская причуда ведьмы, которая вовсю использует возможность кем-то помыкать, но однажды, когда он как-то замешкался и не смог вовремя развести огонь в жаровне с подпорченным углем, у ведьмы словно началась какая-то ломка, после которой Раэ был сурово бит. По ее безумным сухим глазам охотник понял, что ведьма сильно мучилась от каких-то болей и догадался, что этими ваннами она лечится. От совни Агри? Хотелось бы об этом так думать... Но слишком многое подсказывало Раэ, что Мурчин принимала эти ванны еще до его пленения и с горем пополам вынужденно справлялась сама: слишком все было продумано в ванной комнате, чтобы по-быстрому натаскать воды, разогреть ее, а то и вовсе не разогревать, но проводить долгие часы, если не дни пусть даже и в холодной воде. Рядом с ванной пристроилась панель для свитков, а в сухом предбаннике, лежали целые штабеля лаковых коробок с проклятыми магическими книгами, которые, скорее всего, Мурчин все перечитала, судя по пометкам когтями, которыми она нещадно портила дорогие коробки. На стойке рядом с ванной вперемежку с банными принадлежностями находилась немытая посуда для еды, впрочем, скоро исчезнувшая, потому как ведьма неизбежно стала после появления Раэ есть в столовой, где он кухарил на двоих. В общем, пленник привнес в жизнь ведьмы достаточно удобств, чтобы она не долго на него злилась и скоро о нем вспомнила...
Было слышно, как вдали шишига верещала в кустах на весь лес. Теперь она должна была вынашивать месть. Ну и пусть себе вынашивает. Первые дни эта зеленая жаба здорово бесновалась из-за того, что выбрали Раэ, а не Гайю. Она забегала в его комнатушку у кухни и норовила заплевать ему постель и разбросать вещи. После того, как Раэ намолил комнату, жаба стала туда пробираться менее охотно. Для нее это стало испытанием, чем-то вроде прыжка в ледяную прорубь с тепла.
Реже в его комнату стала соваться и Мурчин, хотя всячески стремилась показать, что ей все нипочем. Все же она нет-нет, да и могла распахнуть дверь комнатушки Раэ в любое время дня и ночи, не считаясь с тем, в каком виде его может застать. В самой намоленной комнате она мгновенно раздражалась, и Раэ был рад отделываться простыми оплеухами. Однажды ведьма его серьезно обожгла, когда застала с четками. Можжевеловые бусины мгновенно сгорели у Раэ в руках, в комнате потом пахло горелым мясом. Сам он тогда потерял сознание и не мог оценить насколько серьезно ему досталось – ведьма поспешила его исцелить, и когда он очнулся, на ладонях оказалась нежная кожа, которую он в ближайшие дни снова намозолил. Так же тюремщица после этого расщедрилась и подарила хороший лук и две прекрасные сулицы для охоты на оленей. Глаза б на эти подарки не глядели. Раэ было жаль четки.
Впрочем, вскоре он обзавелся новыми, вот как раз тогда, когда ведьма его впервые зашвырнула в колодец. Там, в жиже на дне, Раэ обнаружил среди колодезного мусора человеческие кости, истлевший кожаный наруч ведьмобойцы высокого ранга - жаворонка - и нечитаемый медальон охотника на нечисть. Кости, стараясь не привлекать внимания Мурчин и ее бородавчатой компаньонки, Раэ предал земле. Пришлось повозиться, выбирая их из колодезной зловонной жижи. То, что он сначала принял за выбитые зубы, оказалось белыми ониксами на чудом сохранившейся шелковой нитке, которую, конечно, пришлось заменить. На обратной стороне наруча оказалось маленькое зеркальце из полированного серебра с делениями – все, что осталось от неизвестного охотника на ведьм.
Всякий раз вечером, при молитве с этими четками, Раэ приходилось гнать от себя назойливую надежду. На ум шли мысли о том, что кто-то умудрился забраться в Кнею, да, пусть и неудачно, но все же умудрился. Значит, ведьмобойцы могут ее вычислить. И уж в тем более они пытаются найти следы Мурчин после того, как она похитила Раэ… Нет-нет, проникновение этого охотника сюда произошло очень давно и никто не нашел охотника ранга "жаворонок", пропавшего без вести… А ведь пытались и наверное еще как. Да и его, Раэ, скорее всего, все же считают погибшим. Надо принять свою долю.
Чьими были тот лук и сулицы, которые Мурчин в знак примирения ему пожаловала? Были другие, кто пытался одолеть эту пепельноволосую ведьму, живущую не первую сотню лет? Раэ очень хотелось узнать об этом ведьмобойце побольше, как и о том, другом, чье платье он носит, но понимал, что об этом лучше Мурчин не напоминать. Раз он взял с первых дней за правило ни о чем серьезном ведьму не расспрашивать, значит обо всем, о чем сможет, будет пытаться догадываться сам.
Когда Мурчин доводила Раэ до готовности взяться за кухонный нож или топор, он вспоминал ранги погибших ведьмобойц, и как мог себя утихомиривал. На эту ведьму на горячую голову кидаться нельзя. Если она расправлялась с такими людьми, то куда ж ему. Действовать надо было наверняка, а до этого приглядываться. Искать. Разведывать.
Пользуясь свободой перемещения по Кнее, Раэ обшарил весь дом. Ну как сказать – весь. Туда, куда он смог попасть. И когда мог попасть: ведьма часто отлучалась, и в те часы Раэ бывал предоставлен самому себе.
На втором этаже дома хозяйка создала пространственный карман, где, очевидно, находились ее комнаты. Похоже, имея в распоряжении весь дом, она решила ничего не менять и не переезжать даже в лучшие покои, по-прежнему пахшие розами. Раэ мог с уверенностью сказать, что комнаты Мурчин находились над ним, над его комнатушкой. Он часто слышал ее шаги наверху, резкие бестолковые взмахи метлы – ведьма у себя прибиралась сама. Слышал там неуверенные звуки виолы – его тюремщица с недавних пор раздобыла где-то инструмент и разрабатывала переломанные пальцы. Стоило ему подняться на второй этаж дома, как он ощущал более сильный запах гардений. Но на втором этаже его взору был открыт лишь укороченный пустой коридор без дверей, до конца которого Раэ дойти не получалось. Где-то на середине коридора он начинал идти на одном месте, а стоило ему приложить больше усилий при беге, как его отбрасывало, и он оказывался на винтовой лестнице, ведущей на этот этаж. Зато шишига, выносившая ведьмин горшок, могла запросто вынырнуть из середины коридора и так же запросто среди коридора с этим же горшком исчезнуть. Но она-то – нечисть, а Раэ - человек. Так что вряд ли ему когда-нибудь представится возможность застать свою тюремщицу спящей. Пока приходилось довольствоваться теми наблюдениями, которые лежали на поверхности и ходить там, где был доступ.
Да хотя бы так! Раэ не оставлял попыток выяснить, как выбраться из Кнеи и искал подсказки не только в лесу, но и в доме.
«Ищи любую зацепку, - словно слышал он в голове слова воспитателя Вирраты, - собирай, складывай в уме. В трудную минуту может пригодиться что угодно». Любая вещь могла таить в себе помощь. Ключ.
Но даже доступную часть дома было невозможно излазить за один день. Меньше всего полезного было в тех комнатах, в число которых входила каморка, в которой проснулся впервые Раэ, и которую решил не менять. Та ведьма, что до этого жила в этих покоях, должно быть, была самой вменяемой. Любила дорогую обстановку и вела размеренный образ жизни, довольно изнеженный. И, должно быть, вызывала неуемнейшую зависть у Мурчин. Все ее сундуки для нарядов и утвари стояли пустыми. В них обитали одни только буки, которых Раэ сразу из покоев повыгонял, пораздавав подзатыльники, чтобы своим копошением не мешали ему спать.
Было брошено много обуви, которая оказалась не по размеру победившей ведьмочке, однако пряжки и серебряные каблуки были выдраны с мясом.
Еще Раэ мог с уверенностью сказать, кто был фамилиаром той ведьмы, что то был не жаба, не сова, не змея, а более часто встречающийся у ведьм черный кот. Кошачья черная шерсть была по всему дому. Еще в первый день Раэ нашел на кухне на полу две миски, а в леднике – тфу, гадость, - Раэ достал несколько освежеванных мышей, которые предназначались в пищу уж точно не Мурчин, но поскольку лежали в особом месте, на фарфоре, являлись запасом для привилегированного едока. Во время уборки Раэ выметал по всему дому кошачьи игрушки, загнанные под мебель, на роскошных диванах, обтянутых шелком были заметны следы когтей. Кому еще могли позволить портить дорогую мебель, если не фамилиару ведьмы? Казалось, черный кот и не покидал этих покоев. Его присутствие ощущалось больше, чем присутствие его бывшей хозяйки. Что ж, наверняка Мурчин расправилась и с фамилиаром врагини, хотя у самой фамилиара по каким-то причинам не было...
Раэ пооткрывал в этих комнатах все двери, ставни и крышки. Хоть какая тряпчонка бы завалялась на дне сунлуков! Полки для книг тоже заплетала паутина: ни клочка бумаги. Через одну были содраны шпалеры со стен, но те, что остались, говорили о хорошем вкусе и… мастерстве хозяйки. То, что та ведьма делала их сама, Раэ не усомнился, потому как нашел корзинку с рукоделием, которой Мурчин почему-то побрезговала, хотя наперстки были там золотыми. Что же касалось гобеленов, уцелевших в гостиной, Раэ не мог на них надивиться. Да, у той ведьмы было несколько жизней, чтобы выткать эти шпалеры и усовершенствовать свое мастерство. А то, что это сделала одна рука – он не сомневался. И это он еще не видел того великолепия, которое разграбила Мурчин! На оставшихся гобеленах были изображены воздушные пейзажи, полные света и простора. Оставалось только жалеть, что такой талант достался какой-то ведьме, которая в настоящей жизни умела леса только гноить. Что-то подсказывало Раэ, что эти пейзажи существовали не только в воображении Ткачихи, как он мысленно называл владелицу этих комнат. Слишком уж они были подробны и, даже не смотря на то, что в них ощущалось особое, личное отношение рукодельницы к этим пейзажам, а может, и благодаря этому, становилось ясно, что эти места существуют на самом деле... Где-то за пределами Кнеи? О, Раэ мог часами любоваться этими пейзажами, чем иногда и занимался, когда надо было и передохнуть, и отвлечь себя от тяжелых мыслей. Но где могли существовать эти прекрасные горные хребты, эти озера, эти долины, заросшие первозданным косматым лесом? Может, не в Семикняжии? Но природа очень уж похожа...
Помимо роскошных пейзажей в гостиной пылился гобелен с искусно вытканной картой ойкумены. Только Семикняжие на нем, вопреки обычным картам, находилось не посередине, а с краю. А вот как раз по середине гобелена красовалась проклятая империя Ваграмон, главный враг Семикняжия, обложенная завоеванными землями. Поначалу Раэ обходил стороной эту карту. На что на ней смотреть? На огромного спрута, обхватившего своим щупальцами южные земли? На враждебные королевства запада? На грозные империи юго-востока? Да и вообще он не любил географии и если бы на ней не заставляли чертить карты местности, чтобы искать по ним колоссов, Раэ считал бы ее самой бесполезной наукой для охотника. Зря только розги переводят, когда вколачивают в голову молодым охотникам все эти границы да столицы! Но однажды его взгляд зацепился за ржавую булавку, которая торчала из столицы Ваграмона. Должно быть, в тот день ржавчина окончательно захватила металлический стерженек и сделала его ярко-рыжим. Приглядевшись, Раэ заметил, что вся карта утыкана этими ржавыми булавками в тех или иных местах. Какие-то из них имели головки, изображавшие стрелки. На каких-то были видны мелкие клочки сорванной бумаги со следами въевшихся, но истлевших чернил. Где-то булавки отмечали скрещенными головками особенные места. Где-то, если хорошенько приглядеться, можно было заметить, как по гобелену проходят очерки когтей, несколько повредившие великолепное шитье. Что-то Ткачиха помечала на этой карте... И зачем ей надо было наблюдать по всей ойкумене?.. Не велики ли думы для одной головы? Все, что смог понять охотник, это то, что Ткачиха пыталась с помощью этой карты удержать в уме какую-то цельную картину, за чем-то следила и опасалась что-то упустить... Однажды Раэ оглядел все эти булавки-прочерки со стороны и не смог отделаться от ощущения, будто весь мир ринулся войной на княжество Авадан, где должна была находиться Кнея. Глупости какие. Эдак еще Раэ будет думать о том, как это крохотную Кнею всем вражеским миром не смыло, как волной... Нет-нет, наверное ему все это только казалось. Охотник почти жалел, что смог высмотреть ощетинившийся булавками колючий мир, за которым присматривала Ткачиха. И все же Раэ не удержался и осторожно, чтобы не оцарапаться о булавки, обмел паутину с этого гобелена и поразился его красоте и подробности карты, какой не было даже в Цитадели. А ведь ведьма этот гобелен соткала уже не из любви к ткачеству, а для дела. И сколько времени она на это потратила?
Вот мать Раэ, например, сама всю жизнь ткала один гобелен. По ее словам, она его начала еще когда была совсем юной девочкой. По нему Раэ мог судить, как с годами росло мастерство матери. Летом, когда он приезжал на побывку домой, он замечал, что работа выросла на несколько ладоней, хотя домашние утверждали, что гобелен застыл на одном месте и совершенно не растет. Утверждали они это даже тогда, когда подросли воспитанницы матери и стали ей помогать ткать мелкие цветки, пестрящие на черном поле. По словам матери в гобелен была вплетена вся ее жизнь. Она даже шутливо измеряла по гобелену время. «Это было тогда, когда я ткала копыта единорога», «это было тогда, когда я плела его ограду». Иногда она просто предавалась воспоминаниям: «это подплела Ива», «а это подплела Рута» - и касалась ладонью тех мест, словно могла так почувствовать тепло детских ручонок.
Раэ привык к тому, что в каждый гобелен вкладывается душа. Так было даже с гобеленными пейзажами Ткачихи, но не с гобеленом-картой, которая пугала и смущала Раэ холодным и расчетливым мастерством без души... Но ведь нужна ж была... Очень... Чтобы утыкать ее булавками-метками... Для дела. Для какого?
Впрочем, обнаружение этой лишней загадки никак не могло помочь Раэ подсказать, как выбраться из Кнеи. Так что он, когда спохватился, что слишком много занимает свой ум не тем, стал избегать задерживаться в гостиной и сосредоточился на других комнатах.
Особому грабительскому набегу была подвергнута спальня побежденной врагини Мурчин. Должно быть, там было много ценного. Осталась одна кровать со снятым пологом и неплохая перина, которую Раэ тщательно прощупал, и нашел несколько золотых шпилек с турмалинами, вколотых в нее так, что сразу не заметишь, и получил некоторое представление, что за великолепие лежало в разграбленных каменных шкатулках на туалетном столике. Повинуясь какому-то насмешливому гадливому чувству, он отдал находку Мурчин – пусть подавится. Та их цапнула с плохо скрываемой жадностью и ликованием. Теми же пальцами, которыми едва-едва могла держать ложку. Камешки были под цвет ее глаз, и уж конечно она знала о том, чем обладала ее врагиня, и уж конечно эти драгоценности были в списке того, что Мурчин жаждала заполучить.
-Где ты их нашел? – быстро спросила она.
-Вымел из-под мебели, - осторожно сказал тогда Раэ, чтобы ведьма не узнала, как он тщательно обшаривает каждый угол.
-А зачем мне отдал? – задала она следующий вопрос, который заставил Раэ растеряться.
-Они мне что – сильно нужны? – прыснул он.
-Ты хоть знаешь их ценность?
-Голубых турмалинов? Им же цены нет.
-Так ты… знаешь, что это – турмалины?
Раэ пришлось прикусить губу. Зачем ляпнул? Безродному сироте, за которого он себя выдавал, подобные знания должны быть недоступны.
-Тебя в Цитадели этому научили, что ли? – настаивала Мурчин.
-Ну… так-то…
-Хотя чему там тебя могли научить? – поспешно ответила ведьма за него самого, - тебя там должны были держать подальше от хороших вещей, чтоб тебе жизнь была не мила…
Раэ порадовался, что ведьма сама не дала ему проболтаться во второй раз. Почему-то она считала, что в Цитадели все дремучие неучи, которых учили только рубить и колоть. Порой это заставляло Мурчин объяснять своему пленнику простейшие вещи не уточняя у него, знает ли он о них или нет, и тот старался ее не разубеждать. «Война – это путь обмана». «Если ты близко – показывай, что ты далеко, если ты пользуешься чем-то, делай вид, что не пользуешься». Даже очень древние ведьмы, зазнавшись, порой сильно недооценивали образованность охотников на нечисть… Пусть думает, что Раэ совсем дурак, это ему на руку.
Хотя со шпильками он точно сглупил!
…И Мурчин сунула лучащиеся турмалины под нос Раэ:
-Так где ты научился иметь с ними дело?
-Случайно заходил в ювелирную лавку, - промямлил Раэ, - слышал разговор ювелиров… от… отличать как…
-Разговор, который научил тебя отличать голубой турмалин от других камней? И часто ты захаживаешь в ювелирные лавки, чтобы послушать такие разговоры? Чушь не пори!
-Так он светится изнутри! – как можно уверенней сказал Раэ.
-Темнишь ты что-то, - сказала ведьма, - ой, темнишь. Не знаю, какой кукиш ты за спиной держишь… но выясню.
И отвлеклась на вожделенные камни, которые тотчас сунула в прическу, и сотворила перед собой зеркало.
Отстала. И, кажется, забыла. Ох, ругал себя Раэ за то, что проболтался. Все равно, что назвал полностью свое имя и титул. Голубых турмалинов в Семикняжии было по пальцам пересчитать, на которых они находились, и один из них, самый знаменитый, красовался на пальце любовницы его отца.
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 27 глава.